Он рывком вскинул голову.

— Ну уж нет!

— Почему? Ученик волен выбирать учителя по своему усмотрению.

— И что будет, когда твоему новому учителю станет известно то, что узнал я?

Несмотря на жар очага ее затрясло словно на морозе, и она, сжав кулаки, прошептала:

— Все будет очень плохо.

— Нам нельзя здесь разговаривать, — произнес он. Его тихий голос дрожал. — В любой момент сюда могут войти.

Он встал. Не оглядываясь, вышел, и она неохотно последовала за ним. Когда они зашли в его комнату, он захлопнул дверь и сердито уставился на нее.

Он, не переставая, сердился на нее с того самого дня, когда узнал ее тайну, словно никак не мог простить за то, что его выставили доверчивым дураком. И его сложно было за это винить. Она тоже почувствовала бы себя обманутой, если бы после откровенных разговоров с Гэвис выяснилось, что под ее женским платьем прячется мужской botellus.

Они не стали садиться на кровать, чтобы лишний раз не подвергать себя искушению.

— Дункан, прошу тебя. — Логика и спокойствие. Вот ее главное оружие. Но когда она вновь заговорила, то не смогла сдержать панику в голосе: — Не заставляй меня быть одной из них. Я попросту не умею.

— У тебя была мать. Наверняка она чему-то тебя учила.

— О, да. — Например тому, что у женщины, какой бы она ни была, в жизни есть одно-единственное предназначение: выйти замуж. Сама по себе женщина никто. Ее господин — мужчина. И он волен распоряжаться ею, как вздумается. — Только ее уроки мне не нравились.

Он долго молчал. Потом медленно произнес:

— Думаю, пора тебе рассказать о своей семье. — И, прислонившись к стене у окна, в ожидании скрестил на груди руки.

Она вздохнула. Никуда не денешься, придется что-нибудь рассказать ему. Но, конечно, не все.

— Муж моей матери умер.

Это была правда. Уильям де Вестон действительно был женат на ее матери и действительно умер, однако на грани нищеты они оказались из-за смерти другого человека — ее настоящего отца, короля Эдуарда III.

— Мы жили в маленьком доме в деревне, — продолжала она, следя за его глазами и подбирая слова так, чтобы не возникло лишних вопросов. Пусть думает, что ее отец был купцом или мелким рыцарем. Сыновья знати редко учились в университете. — Меня воспитывали не особенно строго, и потому реверансам и прочим женским штучкам я оказалась не обучена.

— У нас дома они тоже без надобности, — невольно улыбнулся он, но глаза его по-прежнему горели сердитым огнем.

Что за женщина его мать?

— Когда моя сестра вышла замуж, нас… то есть, меня поселили во владениях родни ее мужа.

— Как бедную родственницу, значит. — Он понимающе кивнул. По-прежнему полагая, что ее мать умерла, он, слава богу, не заметил, как она оговорилась. — А что твоя сестра? Она-то не против быть женщиной?

— О, нет. В этом она как раз преуспела. — Прекрасная Солей, которая всем своим существом излучала женственность, которая привлекала мужское внимание, где бы ни находилась, была вполне довольна своей принадлежностью к слабому полу и умела пользоваться его преимуществами. — Но я так жить не хочу.

— Что значит не хочешь? — Глаза его безжалостно сверкнули. — По-твоему, нам позволено выбирать судьбу на свое усмотрение, как овощи на рынке? Правила в этом мире устанавливает Господь, а не люди, и если он поместил твою душу в женское тело, значит у него были на то свои причины, нравится тебе это или нет.

Она вспыхнула.

— Тогда в проигрыше оказались мы оба. Ничему из того, что положено знать женщине, я не смогла научиться, как ни старалась. Я не умею ни шить, ни танцевать, ни заботиться о людях. — В ее представлении это были основные женские занятия. Она перевела дух и снова бросилась в атаку, спеша высказаться, покуда он не перебил ее. — И да, я все еще дышу, но с каждым вздохом понимаю, что хочу от жизни другого. Чего-то большего. Чего-то настоящего.

Разволновавшись, она повысила голос. Дункан, напротив, казалось, остыл. Протянув руку, он ласково коснулся ее щеки — еще недавно он потрепал бы ее по макушке или шутливо ткнул кулаком в плечо, — и в глазах его тоже была ласка.

— Чего же ты хочешь, Маленькая Джейн? К чему ты так упорно стремишься?

Она открыла рот, но не сразу нашлась с ответом. Раньше она мечтала служить королю, путешествовать по миру, но с недавних пор ее преследовали совсем другие мечты.

— К свободе, — молвила она наконец.

— Но ты и так свободна! Ты благородного происхождения. Семья твоя не из простых. Даже для меня это очевидно.

— Послушать тебя, так я свободна только потому, что не серв. Но что такое женская доля? Сплошные заботы, обязанности да предписания — и ничегошеньки больше. Я хочу настоящей свободы, той, которая есть у мужчин!

Он посмотрел на нее с щемящей нежностью.

— Глупышка моя, ты столько времени провела среди нас, но так и не поняла, сколь тяжело бремя ответственности, которое лежит на мужских плечах.

— Это совсем другое, — ответила она запальчиво, но уже менее уверенно. — Посуди сам, ты знаешь меня лучше, чем кто бы то ни было. — Удивительно, но это была правда. — Однако стоило тебе узнать, что я женщина, как ты мигом расхотел говорить со мной на философские темы. Ты думаешь, будто все изменилось.

— Но все действительно изменилось, и в первую очередь ты!

Джейн сделала глубокий вдох. Чем сильнее она волнуется, тем заметнее выпячиваются ее женские черты. Взяв себя в руки, она заговорила с рассудительностью Маленького Джона:

— Изменилось только одно. То, как ты воспринимаешь меня у себя в голове. Скажи, ты помнишь нашу первую встречу?

Оба они улыбнулись, вспоминая, как встретились на обочине дороги, и в его улыбке она разглядела некоторое сожаление. Он ни за что не предложил бы подвезти ее, если бы знал, кто она на самом деле.

— Помню. Особенно, как ты шлепнулась на зад от испуга.

— А мне запомнилось, как ты разозлился, когда я посчитала тебя деревенщиной.

— Еще бы не злиться. Нельзя судить о человеке по тому, откуда он родом.

— Но ты сейчас делаешь то же самое. Ты забыл все, что знал о Маленьком Джоне, и судишь обо мне по своим предрассудкам о женщинах, таким же обидным и несправедливым, как мое первое впечатление о тебе.

Он криво усмехнулся и блеснул глазами, признавая, что в этом споре она его обошла.

— Надо отдать тебе должное — мозгов у тебя поболее, чем у многих.

Она улыбнулась.

— Значит, мне можно дискутировать на философские темы?

— Если признаешь, что мужчинам тоже нелегко живется, — вздохнул он.

Она наморщила нос.

— Вольнее, чем женщинам!

— В чем-то, да не во всем.

Она во все глаза смотрела на его серьезное, улыбающееся лицо. Связанный незримыми путами долга, Дункан, несомненно, был не более свободен, чем она сама. Жизнь навязала ему множество обязательств — от будущего общежития до необходимости склонить на свою сторону парламент и вызволить отца, — и он взвалил их на себя, как и положено настоящему мужчине, даже не помышляя о том, что от каких-то из них можно отказаться.

Но то был его собственный выбор. Никто извне его не принуждал.

— Ладно. Принято, — прошептала она.

Он пожал ее протянутую руку. Его пальцы крепко сошлись вокруг ее маленькой ладони, и она ощутила, что он стал близок ей совершенно по-новому. Только женщина была способна испытать это новое для нее чувство.

Оно отразилось в его глазах, и ее рука дрогнула.

А потом он наклонился и мягко прильнул к ее губам. Она тут же зарылась пальцами в его волнистые волосы, цепляясь за него, стремясь прижаться как можно ближе, и он, заключив ее в лицо в ладони, нежно проник в ее рот языком, пробуждая внутри нее дикое, неукротимое желание. О, как же далеко выходило оно за пределы той дружбы, о которой когда-то грезил Маленький Джон.

Он прервал поцелуй, но его взгляд остался прикован к ее глазам.

— Мы не должны, — прошептала она. Напрасное, безнадежное напоминание. — Нам нельзя.