Время идет, и она врастает в него, ее уносит течением. Выбора нет.

Когда делать было нечего, она шла побродить в одиночестве. По Тинтерну всегда кто-нибудь да гуляет — дети, старики, кто угодно, иногда берут с собою собак, и те носятся с лаем взад и вперед и обнюхивают все на своем пути. Иные старики берут суковатые палки и опираются на них, как на трости, а ребята таскают палки, которые изображают ружья или мечи. Клара выбирала глухие пыльные тропинки, что вели мимо заколоченных амбаров и каркасных домов в неубранные поля, давно заросшие сорной травой. Она старалась не подходить близко к реке, потому что здесь всегда гуляло много народу, и никогда не проходила мимо тинтернской гостиницы, где снимали комнаты или просто проводили свободное время рабочие с лесопилки. И однажды она увидела у дороги машину Ревира; поодаль стоял новехонький домик — может быть, это построили новую контору при складе лесоматериалов? Казалось, домик только вчера выстроен из свежераспиленных досок. Сам склад был просторный и почти безлюдный. Лесопилка была поодаль, к ней подъезжали с другой стороны; там стоял шум и грохот, толклось много народу; Клара лесопилки побаивалась.

Шли последние дни августа. В воздухе ни ветерка. Клара привыкла, что лоб, шею, все тело покрывает испарина, но все равно было неприятно: сама себе кажешься нечистой. Лаури терпеть не мог всякую грязь. И Клара тыльной стороной ладони отерла лоб, остановилась на краю дороги и стала ждать. Если смотреть прямо перед собой, видны высокие уродливые дома Тинтерна, в одном из них она живет вот уже третий год. С тыла дома на вид какие-то странные, ненастоящие. Всюду на задворках натянуты веревки, болтается развешенное после стирки белье. Из-за угла, с Главной улицы, выехали на велосипедах две девчонки и катят сюда, прямо на Клару. Им лет по двенадцать, по тринадцать, живут они где-то на другом конце города, в одинаковых беленьких и чистеньких каркасных домиках; такие дома покупают те, кто, проработав лет двадцать на лесопилке либо на гипсовом карьере, ухитрился отложить довольно денег — ведь у этих людей работа постоянная, они не чета Кларе и ее родным. Теперь она все чаще это чувствует. Прежде, когда рядом был Лаури, куда бы он в мыслях ни уносился, она ничего такого не замечала. Видно, жила как в тумане. А вот теперь она все замечает, глаза сами собой щурятся и сверлят каждого встречного, словно меряют силу врага. Девчонки чему-то визгливо смеялись, а подъехали поближе — и замолчали. Клара смотрела на них в упор — лица у обеих разгоряченные и покрыты дорожной пылью, а в глазах и улыбках прячется веселое любопытство: что это за странная Клара, у которой такие светлые волосы, которую все знают, и все про нее говорят, что у нее нет никого родных и она живет одна в какой-то конуре…

Первая девочка нажала на педали и, не говоря ни слова, промчалась мимо, за ней вторая. И едва миновали Клару, опять засмеялись. Клара смотрела им вслед — у второй велосипед был мужской, старый и помятый… Интересно знать, что они про нее говорили? Она вовсе на них не в обиде. Что ей до этих девчонок? Она провожала их взглядом и думала — почему у нее никогда не было велосипеда? Почему не научилась вертеть ногами педали — размеренно, сильно, вон какие от этого становятся крепкие икры, даже у тощих девчонок. Синие джинсы на обеих бесформенные, выгоревшие, обе так уверенно мчатся вперед, будто и не глядят на камни и рытвины, не замечают толчков. Петляют, сворачивают то вправо, то влево, перекликаются, но отъехали уже далеко, и слов не разобрать. В светлой мягкой пыли остался неясный отпечаток шин — смутный узор, понятный одной только Кларе. Она смотрела им вслед. Какая она уже старая, как далеко ушла от этих девчонок, а ведь ей так и не пришлось вечерами, до ужина, кататься с подружкой на велосипеде по тихим дорожкам… тут послышались мужские голоса, и она оглянулась на контору, в дверях стояли Ревир и еще двое, он отступил от них на шаг-другой — видно, собрался уходить.

Должно быть, он еще раньше заметил Клару, потому что пятился, продолжая разговаривать, а потом повернулся и прямиком зашагал к ней. Когда он подошел, она была очень серьезная. Она все время следила за ним, пока он подходил, и еще издали различала его глаза — внимательные, испытующие. Она уже подзабыла, какие у него глаза. Он поздоровался, она нерешительно промолчала, ответить пришлось бы громко, ведь их еще разделяла дорога, на краю которой она так откровенно, у всех на глазах, его ждала.

— Что-нибудь случилось? — спросил Ревир. От него так славно пахло смолой, опилками. Но под жарким полуденным солнцем свежий запах этот сразу стал рассеиваться.

— Вы… вы хотели со мной поговорить?

Клару едва не бросило в дрожь, но она успела взять себя в руки. Должно быть, она смотрела на него со странной застывшей, еле заметной улыбкой. Он был сегодня без пиджака и без галстука, рукава рубашки засучены. И все же сразу видно — он не здешний. Как бы ни нарядилась Клара, все равно она в точности похожа на всех окрестных девчонок, а вот Ревир, даже одетый как все, ни на кого не похож.

— Я тут гуляла и увидела вашу машину, — напрямик сказала Клара.

Она все смотрела на него в упор, будто старалась заставить его что-то сказать, что-то сделать. Ревир медленно складывал листок желтоватой бумаги, потом сжал бумажный квадратик в пальцах и, кажется, забыл про него.

— Жарища невозможная, — продолжала Клара. Нынче летом я совсем замучилась, прямо пропадаю.

Голос ее зазвучал устало и томно, веки опустились, она слегка задыхалась и сама не знала, что еще говорить. А впрочем, наверно, много говорить не придется. Вот он стоит рядом — и у нее перехватывает горло, хочется судорожно глотнуть, страх берет; и Ревир тоже стал как деревянный. Словно все это с ними уже было, и не раз. Кларе и вправду казалось, что она когда-то сказала ему что-то в этом роде и он вот так же на нее посмотрел. Она опустила глаза и оглядела себя, как бы притягивая взгляд Ревира к своим обнаженным загорелым рукам, к обнаженным загорелым ногам, к матерчатым черным туфлям без каблуков — они новые-то стоили два доллара 98 центов и уже истрепались, запачкались, смотреть тошно. Все ее вещи рано или поздно обращаются черт-те во что, смотреть тошно. Клара откинула волосы со лба.

— Этот склад… это все ваше?

— Нет, не все, — ответил Ревир. Он слабо, неуверенно улыбнулся.

А Клара все еще не улыбалась и потому чувствовала себя сильнее.

— Ну, в Тинтерне много всякого, чему вы хозяин, — храбро сказала она.

— В Тинтерне? Есть кое-что. Это неважно.

— А как стать хозяином?

— То есть?

— Как все это стало вашим?.. Как ребенку вырасти и стать хозяином, если он только родился и у него совсем ничего нет?

— Вы, видно, устали, Клара, — сказал Ревир. Подошел ближе, протянул руку. Клара смотрела на его руку и думала: не может этого быть. Ревир коснулся ее плеча.

Впервые он до нее дотронулся, но казалось, и это прикосновение уже знакомо. — Что-то случилось? — спросил он. — Вы были больны?

— Верно, в такую жару я совсем уродина, — сказала Клара и отвернулась.

Ей вдруг стало по-настоящему противно. Она заслонилась ладонью, не хотелось, чтоб Ревир ее видел, но он обошел ее и заглянул в лицо, будто собака или ребенок: привяжутся, так отбоя от них нет. И лицо у него стало такое странное, лихорадочно-взволнованное, что Клара испугалась — кажется, сейчас она выкинет что-нибудь дикое, сумасбродное, лишь бы со всем этим покончить.

— Нет, вы не уродина, — сказал Ревир.

— Я устала…

— Вы не уродина.

Он сказал это с грустью. Клара упрямо отводила глаза. Сердце ее тяжело, гулко заколотилось. Ревир на миг тронул ладонью ее лоб, легко, небрежно, словно чтобы ее успокоить, но это лишь еще сильней взволновало обоих. Кто-нибудь на складе стоит и смотрит, подумала Клара. Весь город смотрит. Она быстро огляделась, будто искала — куда бежать. Вокруг никого не было. Ни души.

— Я могу отвезти вас домой, — сказал Ревир.