На спидометре — сто семьдесят. Амани — сидит на переднем сидении, поджав под себя ноги — она почему то любит так ездить, хотя мне это кажется странным и неудобным. В гудящей полосе окна — ничего не видно, но я знаю, что там есть, в Ар-Рутбе я был и все это видел не раз. Вокруг нас — пустыня, эта часть Ирака наиболее безлюдна. Смазанными зелеными пятнами — мелькают редкие оазисы, в остальном — буро-желтая каменная пустыня, редкие золотистые пятна полей пшеницы — некоторые бедуины и местные фермеры умеют ее возделывать. Местная пустыня — это не песок, а просто голая, малоплодородная, каменистая земля, бесконечная цепь низких холмов, лощин, вади — русел сухих рек. Перепад температур здесь может достигать сорока градусов, поэтому большая часть валунов здесь треснутая или расколотая. Зимой тут идет снег, когда он тает — русла вади наполняются потоками воды, поток такой сильный, что может унести верблюда или корову. Много каменных осыпей, редкое жилье, черные платки бедуинских палаток, бормотание дизель-генераторов. Поселков почти нет — земля бесплодна и не дает пропитания ни человеку ни его животным, чтобы выжить — надо кочевать. И, посреди всего, посреди сурового каменного безмолвия — алые заплатки пустынных роз. Это — местное чудо, бедуины считают, что набрести на место, где растут пустынные розы — большое счастье. И не дают травить такие места своему скоту.

Алые пустынные розы…

— Ты уверена, что он там? — спрашиваю я Амани, которая сегодня на редкость молчалива

— Нет — отвечает она — он может быть там. Ты знаешь правила, кто задает вопросы — тот долго не живет.

Да. Я знаю правила. По этому же принципу построена Аль-Каида — никто не должен задавать вопросов, никто не должен делать карьеру. Каждый должен ждать, пока ему сообщат то, что он должен знать или пригласят перейти на другую ступень тайной иерархии. Кто проявляет активность — автоматически попадает под подозрение и заканчивает жизнь на мусорной свалке где-нибудь в окрестностях Карачи. Вот почему — американцы никогда не внедрят своего человека в Аль-Каиду. Они не умеют ждать.

А я умею. И даст Аллах- сегодня дождусь — расправиться с человеком, который предал своих, хуже того — убил своих и стал духом. Я долго этого ждал и заслужил это — Аллах свидетель, заслужил…

— Почему ты так хочешь его убить? — Амани словно читает мои мысли.

— Почему? Он предатель, душа моя. Он был одним из нас, а стал одним из них. Русские — ненавидят предателей, для русского предатель — худшая из тварей на земле. Многие умирали под пытками, опасаясь только одного — предать. А Аль-Малика никто не пытал. Он сам принял решение предать и предал. Перешел на сторону врага. Теперь он — один из самых опасных людей в Аль-Каиде, опасный не по тому, что он говорил на ролике в Ютюбе — а что он делает.

— Мой брат тоже был предателем… — говорит Амани — получается, его убили правильно?

— Твой брат не переходил на сторону врага. Твой брат всего лишь решил прекратить войну, которая ни к чему не ведет. Он же не стал израильским агентом?

— А если бы стал?

Я молчу. Раздражение — поднимается во мне подобно мутной пене в кипящем котле

— Что ты хочешь от меня услышать? Я не могу отказаться от себя самого, ты это знаешь.

— И я не могу отказаться от себя самой. Вот почему у нас ничего не получится. Мы слишком разные…

— В чем разные? Разве у вас верность своему народу — не одна из высших добродетелей?

— Да. Но еще важнее — быть верным своим убеждениям.

Да черт побери…

Я внезапно кручу руль и мы, так, на скорости около ста восьмидесяти — меняем полосу, уходим к самой обочине. Мимо, рыкнув возмущенным гудком — пролетает огромный МАЗ с сорокафутовым контейнером на прицепе. ^[106]

Амани чуть не слетает с сидения, хватается за все, за что можно. Через съезд, предназначенный специально для бедуинов — мы вылетает с дороги в пустыню, скорость около ста. Под колесами — камни, нас подбрасывает как на трассе Париж-Дакар. Никогда сам по ней не ездил — но с набчелнинцами разговаривал, было дело.

— Ты… с ума сошел!

Да. Наверное — сошел. Все мы здесь — немного сумасшедшие — потому что только так и можно тут выжить. На сорокой год долгой и страшной войны… ^[107]

Я останавливаю машину. Выхожу Передо мной, в нескольких сантиметрах от колеса — куст низкорослых, ярко-алых роз. Пустынные розы Ирака. Я знал, что в этот месте они есть — не раз ездил по дороге…

Я срезаю одну. Самую высокую и красивую. Открывая дверь, встаю на одно колено. Так — рыцари преподносили дамам свои дары. Воин с Севера — никогда не встанет на колени. Теперь — уже никогда…

— О, Аллах… ты совсем сумасшедший.

Да. Наверное, я сумасшедший. Бидуна. Только потому — и остаюсь в живых. Потому что сумасшедших — хранит Аллах, верно?

Задержались мы — гораздо дольше, чем на то рассчитывали. Поэтому — даже то, что остаток пути я проделал на скорости свыше двухсот — это не помогло.

На окраине города Амани, уже приведшая себя в относительный порядок — сказала остановиться. В ее глазах — как и в моих — жидкой ртутью плескалось безумие. На всякий случай, я стянул покрывало с заднего сидения там, на сошках — стоял готовый к бою пулемет. Взял его, потому что в одиночку и без пулемета — ехать опасно.

— Это они?

Амани присмотрелась

— Да. Не надо, это свои.

— Сегодня кент, а завтра мент… — пробормотал я

— Что?

— Да так. Русская поговорка, потом объясню. Не езди с ними, пригласи кого-то из них в нашу машину.

— Хорошо…

Амани вышла из машины. Я отпер дверь со стороны водителя, и, подумав, перетащил пулемет на переднее. Двигатель, естественно, не выключал коробка — тоже на передаче…

Амани подошла к большому, длинному китайскому джипу, оттуда вышли двое, оба в арабской одежде. Палестинцы — я их узнаю по кашиде в белую и красную клетку, стиль Арафата, почти все палестинцы — мужчины так носят. Амани расцеловалась с обоими, коротко переговорила — потом пошла с одним из них к нашей машине. За джипом — стоял китайский же пикап, и на нем — был пулемет. Совсем, я смотрю, тут охренели в атаке — это запрещено, что в Багдаде, что в Басре — такого не встретишь. Впрочем — может быть ЧВК открыли и легализовались. У нас то же самое вся братва частные детективные и охранные агентства пооткрывала. Только у нас цена вопроса — Макаров, а здесь — пулемет ДШК.

Она открыла свою дверцу, справа — но увидела пулемет и передумала. Жестом показала палестинцу садиться назад, сама тоже села назад.

— Это Хайрат — сказала она, представив нас друг другу — а это Искандер. Он хороший друг.

Палестинец подозрительно посмотрел на нее — не исключено, что он понял, насколько я хороший друг. А арабы этого не любят. Впрочем — плевать.

— Салам алейкум — широко улыбнулся я

— Ва алейкум салам — настороженно сказал палестинец

Амани заговорила скороговоркой на своем диалекте, объясняя, что Аль-Малик мне личный враг и у нас с ним кровная месть. Палестинец — косился на пулемет, с его места он был виден. Кровник с пулеметом — только этого тут не хватало.

— У нас мирный город — сказал он — нам тут не нужны неприятности.

— Неприятности будут, когда полиция и Мухабаррат перевернут город вверх дном. Если я покажу им тело Аль-Малика — они уйдут. Я готов заплатить за информацию, если она окажется правдивой.

Палестинец — почесал жидкую бородку

— Пятьдесят тысяч амрикаи — заявил он

Это было дешевле, чем я рассчитывал. Я достал пакет из-под сидения, выудил оттуда две пачки стодолларовых купюр. Передал ему.

— Остальное получит, когда мои руки будут красны от крови моего врага — заявил я

Палестинец возмущенно заголосил — ему не понравилось, что я ставлю его честность под сомнение. Амани — скороговоркой успокоила его, объясняя, что я не местный и потому не знаю их традиций.

Палестинец немного успокоился. Сунул купюры в карман широкой, свободной рубахи…

— Я слушаю… — напомнил я