И теперь он сидит рядом, улыбается и ждет рассвета вместе со всеми униженными и оскорбленными этой странной страны. А через несколько часов оказалось, что маятник качнулся в другую сторону. Под тихие трели пуль трехлинейного калибра.

Мы метались от одной передовой до другой. Буаке атаковали с трех сторон. С четвертой повстанцы не пускали правительственные силы, удерживая единственную дорогу, соединявшую город с севером Кот-д’Ивуара. Даже здесь, в Буаке, войска, верные Гбагбо, называли не иначе как «лоялисты», в буквальном переводе «сторонники законности», то есть законной власти. С этой стороны линии фронта была территория революции, и законы здесь тоже были вполне революционные. Что это означает, я очень скоро понял.

Первый минометный залп с той стороны прозвучал примерно в восемь утра. Лоялисты не любили ранних подъемов. Туо Фози в ответ расставил своих минометчиков по периметру города. Армия попыталась войти в город с трех сторон – с востока, запада и юга. Восточный фланг был слабым местом в обороне повстанцев, и жандармам удалось подтянуть позиции снайперов к минометным батареям на окраине Буаке. Один из них засел в здании школы капралов, как раз возле того места, откуда бой снимали мы и француз Грегуар Деню. «Послушайте, парни, давайте обойдем его, – предложил французский оператор. – Сюда, похоже, скоро начнут лупить минометы». На самом деле этот француз хотел снять позицию снайпера. Удачный кадр на чужой войне. Мы почти подобрались к снайперу, он нас не заметил. Но минометная позиция, по которой стрелок ведет огонь, была практически за нашими спинами. Мы сидели в зарослях папоротников и еще какой-то широколиственной зелени, но так и не решились сделать рывок вперед. Страха не было, но что-то остановило нас. Заветный кадр Грегуара остался неснятым. Мы обошли снайпера и добрались до тех самых минометчиков, по которым стреляет жандарм. И, пожалуй, вовремя.

– Мы его выбьем оттуда. Еще пару залпов, и я сделаю свое дело, – спокойно заявил бородатый здоровяк, указывая на то место, где еще несколько минут назад находились мы с французом. В руке, которой он водил в сторону школы капралов, хватало места для шестидесятимиллиметровой мины и сигареты, зажатой между средним и указательным пальцами. Черный повстанец затянулся, не выпуская боеприпаса из рук, потом отнял руку с миной от лица. Сигарета осталась в его полных обложенных кудрями бороды губах.

Солдаты-повстанцы в полный рост ходили под прицельным огнем. Они методично, без излишней ярости и суетливости обстреливали позицию противника, даже не пытаясь укрыться от пуль, которые, судя по свисту, пролетали в сантиметрах от боевиков.

Я слышал, что жандармам, атакующим город, платили по две тысячи долларов за участие в штурме, а это огромные деньги для Берега Слоновой Кости, я знал, что лоялисты – это наиболее боеспособная часть ивуарийской армии. Но все же, мне кажется, они боятся повстанцев. Боятся встать и вот так, в полный рост войти в город, отбросив бунтовщиков на север.

– Слушай, дай нож, – услышал я.

– У меня нет, спроси у моего оператора, – механически ответил, оторвавшись от своих мыслей. Вадим достал свой карманный инструмент и протянул его парню, который пытался зачистить два проводка, красный и черный.

– Мы не боимся, а они боятся, и все потому, что у них нет «гри-гри», а на войне это главное, – сказал повстанец. И тут я заметил, что проводки, которые он соединял, выглядывали из блока противотанковых снарядов. Такие зеленые цилиндры обычно устанавливают на бронетехнике. И мне внезапно стало ясно: если мастер ошибется, то, пожалуй, позицию некому будет защищать. Нам было недосуг спрашивать о том, что такое гри-гри, мысли были заняты совсем другим.

– Пожалуй, надо нам отсюда убираться, – сказал я Вадиму. Два раза повторять не было нужды.

– Куда поедем? – спросил меня оператор.

– В госпиталь.

Первого раненого, которого мы увидели, доставили в госпиталь сами боевики. Обычный крестьянин, он ковырялся в своей земле как раз на линии огня. Его семья даже не знала, что началась атака. Крестьянина достала шальная пуля. Пробила ногу чуть ниже колена. Боевики говорили, что стреляли со стороны позиций жандармов. Хирург, доставший пулю из ноги, не поверил им. «Исса Даниого», – представился он, как только скользкая от крови пуля звякнула о дно белого эмалированного лотка.

– Они все говорят о мире, но на самом деле хотят воевать. Нам не хватает людей. Врачи говорят, что боятся выходить из дома. – Исса сел посреди операционной, устало вытирая капли пота с гладко выбритой большой черной головы. Всем своим видом он походил на Морфеуса из «Матрицы», и даже эти усталые движения руки добавляли сходства.

– Но самая главная проблема нашего города – это антисанитария, – продолжил доктор. – Некому убирать мусор. Отсюда – эпидемии разных болезней. Поэтому здесь нужно быстро принимать решения. Главное – это избежать эпидемии холеры, если она начнется, то ни врачи, ни солдаты ничего не смогут сделать. Может быть, хотите посмотреть наш госпиталь?

– Почему бы нет? – согласился я.

Доктор повел нас в палаты. Еще в операционной я удивился, что госпиталь довольно хорошо оснащен, во всяком случае, с точки зрения журналиста. Новое оборудование. Просторные помещения. Чистота. Но при этом я заметил, что врачи попадаются редко. «Я же говорил, доктора боятся выходить из дома», – словно прочитал мои мысли хирург. Мы были у дверей одной из палат.

– Здесь женщина, – сказал он, – я загляну и спрошу, согласится ли она говорить с журналистом.

– Входите, – сказал он, выглянув из двери.

Палата была одноместной. На кровати лежала женщина средних лет. Пятьдесят или около того. Она с трудом приподняла свое грузное тело. Доктор помог ей устроиться поудобнее, подложив подушки. Женщина села в постели, отбросив легкое покрывало так, что оно осталось лежать у нее на ногах.

– У нее очень опасное заболевание, – сказал Исса Даниого, указав на ноги женщины, и произнес загадочное слово на латинском, которое прозвучало очень зловеще в тишине палаты. Окно было раскрыто. Ветер дышал в него, бесшумно раскачивая занавески.

Доктор задал женщине вопрос на языке севера Кот-д’Ивуара, она, грустно всхлипнув, кивнула головой.

– Если хотите, можете посмотреть, она разрешает.

Покрывало метнулось в сторону, обнажив огромные вздувшиеся ноги. Они были невероятно опухшие, так что моментально стало ясно: она не может ни ходить, ни даже стоять на своих ногах. Местами сквозь черную натянутую кожу прорывались язвы красной плоти. Как будто кожа не выдерживала страшного внутреннего натяжения и разрывалась, расползалась в стороны, обнажая все, что было под ее лакированной чернотой. Белый ты или черный, подумал я, под кожей все люди одинаковы. Короткое интервью с женщиной годилось для медицинской передачи, все о медицине в условиях нехватки медикаментов. Мы поблагодарили ее, извинившись за вторжение, и повернулись к двери палаты.

– Заберите меня отсюда, – сказала она по-французски.

Я остановился, не совсем разобрав смысл сказанного.

– Вы ведь едете в Абиджан? – спросила она.

– Ну да, конечно, – ответил я, – правда, как бы это вам объяснить? Ну, как минимум, не сегодня.

Мы понимали, что нам нужно будет через несколько дней выбираться отсюда, чтобы доехать до международного аэропорта, который, как известно, находится в Абиджане. Рано или поздно нам придется прорываться через окружение, хотя в тот момент я не представлял, как мы сможем это сделать.

– Все равно, – вздохнула она, – заберите меня отсюда. Я умираю здесь. Я разваливаюсь на куски. Там меня могут еще спасти.

– Ну, я не могу ничего вам пообещать, – промямлил я, представив себе, как мы будем выезжать из города еще с одним пассажиром. Нас двое, да еще водитель-ивуариец. В принципе, не слишком много для «мицубиси-универсала» повышенной проходимости. Но было еще несколько моментов. Полностью забитый аппаратурой грузовой отсек машины. И Грегуар Деню, которому я пообещал место на пассажирском сиденье в том случае, если мы будем рвать когти из Буаке. Но кроме того, я в глубине души понимал, что с чернокожей пассажиркой, которую наверняка приняли бы за раненую, боевики ни за что бы не выпустили за пределы линии обороны. Накануне они запретили всем жителям Буаке оставлять город.