«Ничего, все бывает, – застенчиво сказал Самсонов. – Меня вон товарищ – он кивнул на Юрия – раньше к себе приглашал переночевать, но теперь ему самому нужно будет с женой за опоздание разбираться, и я там не к месту буду. Так что меня отвозить не надо, я до Курского и пешком доберусь».

Юрий промолчал – в том состоянии, в каком он теперь находился, ему действительно не хотелось видеть никого постороннего в доме. Полковник же бодро отмахнулся:

«Ничего страшного, ребята мои и до Курского вас довезут. Сейчас машину подадут, а вы пока хоть чайку выпьете – у меня чай вкусный, с малиной».

Чай у полковника был действительно хорош – ароматный, с запахом спелых ягод. После семи с лишним часов, проведенных в вонючей камере, обоим мучительно хотелось пить. Самсонов вежливо поблагодарил принесшего им чай мужчину в штатском с худым и болезненным лицом:

«Спасибо, давно такого не пробовал».

Юрия эта вежливость собрата по несчастью разозлила – еще благодарить их! Продержали в кутузке неизвестно сколько, теперь чаем хотят откупиться! Стакан свой он, однако, опустошил до дна, потому что во рту все пересохло. Полковник вернул им документы, еще раз потряс обоим руки и угрожающим тоном вновь пообещал разобраться со своими бестолковыми сотрудниками – виновниками столь неприятного инцидента.

Им с Самсоновым любезно предложили расположиться на заднем сидении машины, за руль сел худощавый, недавно подававший им чаю, а рядом – плотный мужчина, тоже в штатском. Когда они немного отъехали, Самсонов шепнул Юрию на ухо, что человек рядом с водителем – тот самый следователь, что его допрашивал и цеплялся по поводу негативов. Ответить Юрий не успел – сознание внезапно помутилось, и навалилась темнота.

Теперь, когда мозг снова работал, он осознал, что все еще сидит в машине, а та медленно едет, почти ползет по неровной, ухабистой дороге. То, что тяжело давило сбоку, было телом Самсонова – неестественно неподвижным и безжизненным. Неожиданно автомобиль, остановился, и водитель негромко сказал:

– Ближе не подъехать, завязнем в снегу. Может быть здесь?

– Ничего, здесь подняться даже лучше, – проговорил второй, разглядывая насыпь. – Тут днем, видно, местные ходят – весь снег истоптан наши следы не будут выделяться. Поднимемся по насыпи и донесем его по путям. Поезд пройдет только через пятнадцать минут, как раз успеем.

– Это… это ужасно! – голос водителя, того самого худощавого человека, что подавал им чай, дрожал.

Следователь, которого признал Самсонов, грубо его оборвал:

– Хватит, берите за ноги!

«Что они со мной делают, куда несут? – думал Юрий, и неожиданно родилась ужасная догадка: – Да ведь они…они хотят меня убить! За что?»

Жизнь быстро возвращалась в его парализованное тело, конечности обретали чувствительность, но он старался не двигаться, чтобы не выдать себя убийцам. И все же худощавый, который тащил его за ноги, неожиданно замедлил шаг:

– Мне показалось, что он зашевелился.

– Ерунда, – буркнул второй. – Наркотик действует три часа, вам же сказали, а прошло минут двадцать, не больше. Все, кладем здесь. Нет, на живот.

– Бога ради, да какая разница?

– Чтобы внутренний карман остался неповрежденным – там документы. Его должны сразу же опознать. Хорошо, вот так, и лицом на рельсы. А теперь уходим.

«Сейчас они уйдут, и я встану, – напрягшись, думал Юрий, ощущая лбом леденящий холод стали. – Только бы не пошевелиться, не выдать себя. Только бы не пошевелиться!».

Однако следователь неожиданно сказал:

– Хотя нет, нужно будет подождать, чтобы убедиться точно, мы не можем рисковать.

– Вы… вы это сами, хорошо? – дрожащим голосом произнес худощавый водитель. – Я…я не могу, меня сейчас стошнит.

– Ладно, убирайтесь, – раздраженно рявкнул следователь.

Поезд должен был пройти с минуты на минуту – прижавшись лицом к рельсу, Юрий это отчетливо слышал и лбом чувствовал вибрацию металла.

«Ладно, надо удирать, ждать больше нельзя. Второй ушел, а с этим одним я как-нибудь разберусь».

Последние признаки паралича исчезли, тело повиновалось ему полностью. Сделав рывок, он вскочил на ноги, но не успел сделать и шагу, как сильный удар в живот опрокинул его навзничь. Падая, Юрий вцепился в пальто своего врага и увлек его за собой. Обхватив друг друга, они покатились по шпалам. Физически следователь был намного сильнее, оказавшись наверху, он схватил Юрия за волосы и начал бить затылком о рельс, пытаясь оглушить. При каждом ударе с губ его жертвы срывался сдавленный крик, заглушаемый грохотом приближавшегося поезда.

Несущая смерть махина уже обдала их слепящим глаза светом, и тогда Юрий, оставив в руке следователя клок волос, неожиданным рывком освободил голову, поджал колени, а затем с неизвестно откуда взявшейся силой пружинисто распрямил ноги. Его противник отлетел в сторону, распластавшись прямо перед несущимся тепловозом, но Юрий успел перебросить свое тело через высокий рельс и, подхваченный мощным потоком воздуха, упал у самых путей в наметенный недавним снегопадом сугроб.

Ему казалось, что вагоны скорого поезда «Анапа-Москва» грохотали над его головой целую вечность. Наконец поезд скрылся за поворотом, перестук колес стих, и вновь наступила тишина. Придя в себя, он поднялся на ноги, сделал несколько неверных шагов и, стараясь не поворачивать голову, чтобы не видеть кровавого месива на рельсах, начал спускаться по заснеженному склону.

Машина стояла в нескольких метрах от того места, где он сошел с насыпи. Худощавый человек стоял к нему спиной, курил, втянув голову в плечи, и огонек сигареты мелко подрагивал в его руке. Оглянувшись на хруст снега под ногами Юрия, он вздрогнул и на миг, казалось, оцепенел.

– Это… вы? А где…

– Он на моем месте, – ответил Юрий и, подойдя вплотную, схватил худощавого за отвороты пальто и грубо встряхнул. – Почему?

Худощавый человек выронил сигарету. Руки его безвольно повисли вдоль туловища, а голос прозвучал глухо, устало и почти безразлично:

– Я же говорил ему. Я говорил ему, что вы пришли в себя, а он не поверил.

– Что с Самсоновым, он в машине?

– Да. Но он мертв, вы ему уже не сможете помочь.

– Мерзавец! – пальцы Юрия стиснули костлявое горло. – Я тебя убью!

– Убивайте, – покорно просипел мужчина, не пытаясь сопротивляться. – Все равно мы с вами оба уже мертвецы.

Отшвырнув его от себя, Юрий в отчаянии закричал:

– За что? Что я такого сделал?

– Я не хотел, меня принудили, – судорожно вздохнув и осторожно ощупывая свою шею, ответил худощавый. – Меня с самого начала принудили. У моей дочери… у моей маленькой девочки врачи обнаружили острый лейкоз. В СССР лейкоз не лечат. Лечат, вернее, но практически не вылечивают. Мне обещали, что ее будут лечить в Германии, если я организую вывоз полотен из Советского Союза. Я организовал – договорился с экспертами, они дали фальшивые заключения, договорился с таможенниками. Полотна вывозил тот самый человек, который… В общем, которого вы… Если бы этого не сделали мы, они нашли бы других, но теперь моя девочка чувствует себя лучше, у нее ремиссия. И никто бы ничего не узнал, не появись Самсонов в Москве со своими фотографиями. Пока он только писал из Кеми во все инстанции, еще можно было контролировать ситуацию, но в столице… Если госбезопасность получит в руки такую ниточку, то крайними окажемся в первую очередь мы, хотя мы только выполняли указание. Вы понимаете?

Умоляющий взгляд его был полон отчаяния. Юрий, пытаясь собраться с мыслями, провел по лбу тыльной стороной ладони.

– Так это, оказывается, все из-за картин, которые вы украли, – неестественно спокойно произнес он. – И меня вы, конечно, тоже решили убрать, как свидетеля, все ясно.

– Я не хотел! Я с самого начала не хотел этого делать, но… Если меня расстреляют, то моя девочка… У вас ведь тоже есть дети! И потом, я не крал картин, они нужны были не мне.

– А кому?

Приблизившись, худощавый прошептал на ухо Юрию несколько слов, а когда тот отшатнулся, с горечью кивнул: