На какое-то время воцарилось тягостное молчание.

– Вот то-то, – сказал граф будничным тоном. – Могло, конечно, случиться так, что вас приняли в полк уже после отправки соответствующей отчетности и вас просто-напросто нет в старых списках. Но поскольку вы не знаете даже имен «ваших» командиров, от этого предположения, думается, придется отказаться. Не так ли?

Ольга молчала. Никаких толковых отговорок у нее для такой ситуации заготовлено не было, а врать наспех, путаясь и запинаясь, было бы унизительно.

– Итак, корнет, вы, простите, самозванец, – сказал Бенкендорф удрученно. – Правда, в полицейских бумагах среди лиц, разыскиваемых за серьезные прегрешения, вы не значитесь – но кто вас знает, вдруг вы нагрешили где-то в других местах, а здесь, в Петербурге, ничего и не успели натворить противозаконного. Вот если бы была возможность в кратчайшие сроки изучить розыскные бумаги всей империи… Но подобное лежит в области самых безудержных фантазий… – граф отставил бокал, наклонился вперед. – Знаете, чего я не могу понять, корнет? Отчего вы так вызывающе, возмутительно спокойны? А вы совершенно спокойны, это видно, в вас нет и тени беспокойства, тревоги, не говоря уж о страхе. Так ведет себя человек, невероятно уверенный в себе. Но ведь ваше положение, согласитесь, не из лучших. И тем не менее вы необычно спокойны… Ну ладно, предположим, в соседней комнате у вас спрятаны сообщники, которые меня зарежут во мгновенье ока и помогут вам бежать… Но вы же не могли не видеть из окна, что на улице остался мой сопровождающий офицер? Ловкий малый, вооруженный, готовый к любым неожиданностям… Почему вы так спокойны?

Ольга усмехнулась:

– Я не совершил ничего противозаконного и потому не вижу причин тревожиться…

– А самозваное присвоение мундира и чина?

– Ну, если бы не самозваное присвоение, то, быть может, сегодня днем на маневрах все сложилось бы гораздо трагичнее…

– Вынужден признать вашу правоту, – граф досадливо поморщился. – Тут вам не возразишь… Знаете что, милейший корнет? Слово чести, я ни минуты не поколебался бы вас все же арестовать, даже несмотря на ваш героический ореол спасителя императора… будь вы хоть чуточку менее загадочны. Как видите, я с вами предельно откровенен. Все происходящее слишком странно и нелогично… Вас, строго говоря, не существует, вы – призрак, фантом… но тем не менее исключительно благодаря вашим трудам император остался цел и невредим. После чего вы скрылись. И то, и другое категорически не укладывается в логику поведения авантюриста, вообще человека, имеющего корыстные побуждения. Любому ясно, на сколь обильный водопад благ может рассчитывать спаситель императора. Государь умеет быть благодарным и, безусловно, готов осыпать вас милостями… И тем не менее вы скрылись.

– А если мне ничего не нужно?

– Вот это-то и удивляет. Государя в том числе. Всем, решительно всем от него что-нибудь нужно…

– И вам тоже?

– Конечно, – сказал граф без запинки. – Я ведь тоже живой человек и, если ничего настырно не выпрашиваю все же кое о чем мечтаю… Все мы люди… Так вот, я в растерянности. Не представляю, что с вами делать. Хорошо бы, конечно, силком увести вас и представить императору помимо вашего желания, но это лишь усложнит ситуацию…

– Почему?

– Я вам выдам государственную тайну, – сказал граф, понизив голос. – В случае чего ваше положение уже настолько отягощено, что я готов рискнуть… Мы ни на шаг не продвинулись в расследовании заговора. Потому что названный вами Темиров был вскорости обнаружен в штабной палатке, где он, судя по внешним признакам, совершил самоубийство с помощью кинжала, вонзив его себе в сердце…

– Вы верите в самоубийство?

– Да какая разница, во что я верю! – в сердцах бросил Бенкендорф. – Коли у меня нет сведений, противоречивших гипотезе самоубийства…

– А Вистенгоф? – вырвалось у Ольги.

– Вистенгоф? Вистенгоф еще до наступления темноты ухитрился покончить с собой в надежнейшем «секретном каземате» Петропавловской крепости. Никто и подумать не мог, что он окажется способным смастерить петлю из разорванного белья и содранных с мундира шнуров, да еще удавиться в лежачем положении, привязав петлю к ножке стола… Да вдобавок часовой, поставленный именно на подобный случай следить за заключенным неотступно… – граф досадливо сморщился, словно лимон раскусил. – Часовой пытается оправдывать свою несомненную нерадивость и упущение фантастическими россказнями, в которые ни один серьезный современный человек не поверит…

– Что за россказни? – жадно спросила Ольга.

– Вздор, совершеннейшие вымыслы, не будем об этом, – решительно сказал Бенкендорф. – Есть дела поважнее… Теперь вы понимаете? Допустив – исключительно допустив! – что вы не облыжно оклеветали по каким-то своим побуждениям известных особ, я тем не менее не в состоянии ничего предпринять. У меня нет ровным счетом ничего, кроме вашего слова. А это, согласитесь, чересчур зыбкий фундамент. Допустим – опять-таки только допустим! – что вы говорите правду. Я сведу вас с Вязинским или тем же Кестелем… и они расхохочутся вам в лицо, не правда ли? У вас есть надежные улики?

– Нет, – призналась Ольга. – Но я слышал все их разговоры, я могу изложить их планы во всех деталях…

– Доказательства, доказательства, – воскликнул граф, морщась как от зубной боли. – Улики! Где они? У нас, простите, не дикая Персия, где рубят головы попросту. В Российской империи существуют законы и судопроизводство. Прикажете предъявить в виде улики вас? Пусть и спасителя императора, но особу крайне, простите, мутную? Самозванца непонятного происхождения? Вы сами-то готовы предстать перед…

– Нет, – сказала Ольга.

– Вот видите… Понимаете теперь мое положение?

– Подождите, – сказала Ольга. – Но ведь мне доподлинно известно, что ваше… учреждение в последнее время вело некоторое расследование, причем те имена, что я называл, всплывали в ходе тайного следствия…

– Ах, вот как? – медленно произнес Бенкендорф. – Вы и такие вещи знаете? Хотите полной откровенности, корнет? Иногда я жалею, что у нас давным-давно отменена пытка. Столько интересного можно было бы узнать, вздернув вас на дыбу… Я знаю, это гнусные мысли, подлые, недостойные современного человека, но я не могу от них отделаться…

– Это вы от бессилия…

– Наверняка, – согласился граф. – Я обязан понимать – но ничего не понимаю… Предположим, я вас все же арестую. А вы будете молчать… И я вновь не продвинусь ни на шаг. Вот потому-то я и поставил все на карту, потому-то я не спешу вас арестовывать – а вдруг вы, загадочнейший субъект, мне чем-то да поможете? По крайней мере, как показали недавние события, вы всецело на нашей стороне, а это кое о чем говорит и внушает надежды… – Бенкендорф уставился на Ольгу жестко, с нехорошим огоньком в глазах. – Но бойтесь меня обмануть…

– Я и не имею такого намерения. Слово чести.

– Знать бы еще, что на ваше слово чести можно полагаться… Простите. Нервы. У меня нет ни малейшего намерения вас оскорбить… Итак, вы можете сообщить мне что-нибудь полезное?

– Пока – нет.

– Пока? – поднял брови Бенкендорф. – Интересное заявление. Вы и не представляете, сколько эти два слова говорят хитрой полицейской ищейке…

– То есть? – насторожилась Ольга.

– Ну, это просто, – с оттенком превосходства сказал Бенкендорф. – Там, на маневрах, вы заявили государю, что состояли в заговоре, были вовлечены… Это наверняка не соответствует истине. Судя по вашему уверенному тону, вы намерены и впредь добывать сведения о заговорщиках?

– Ну разумеется, – сказала Ольга.

– Следовательно, вы никогда не состояли в заговоре и не были в него вовлечены. Будь вы членом тайного общества, после сегодняшних событий ни за что бы не рискнули там более появиться – они вас моментально прикончили бы за то, что вы сорвали их планы. Отсюда явствует, что у вас есть какие-то другие пути для получения сведений.

– Возможно.

– И какие же?

– Вы не поверите, граф.