На 84-й стрит он на минуту задержался у входа в магазин; на фасаде было зеркало, и Куин — впервые с тех пор, как началось его бдение, — увидел себя со стороны. Не то чтобы все это время он боялся взглянуть на себя; ему попросту не приходило это в голову, он был настолько занят своим делом, что о себе, о своей внешности, не думал. Нельзя сказать, что теперь, увидев себя в зеркале магазина, Куин перепугался или огорчился; он вообще не испытал никаких чувств — дело в том, что он себя не узнал. На него смотрел совершенно незнакомый человек, и Куин, не сообразив, что это он, резко повернулся посмотреть, кто это. Но рядом никого не было. Тогда он внимательно вгляделся в свое отражение. Тщательно изучив лицо в зеркале, он стал подмечать знакомые черты: стоявший перед ним человек и в самом деле имел некоторое сходство с тем, кого он считал самим собой. Да, пожалуй, это действительно был он, Куин. Впрочем, он не расстроился даже сейчас. Его внешность претерпела такие чудовищные изменения, что ничего, кроме живейшего интереса, не вызвала. Он превратился в бродягу. Одежда его выцвела, износилась, пропиталась грязью. Лицо заросло густой черной с проседью бородой. Волосы были длинные и спутанные, за ушами они завивались в косички и спадали на плечи. Больше всего он напоминал самому себе Робинзона Крузо и поражался тому, как быстро он изменился. Прошло ведь всего несколько месяцев, а он стал кем-то совсем другим. Куин попытался вспомнить, каким он был раньше, но это было не так-то просто. Он еще раз взглянул на нового Куина и пожал плечами. Не все ли равно? Раньше он был одним, теперь стал другим. Не лучше и не хуже — просто другим. Только и всего.

Куин миновал еще несколько кварталов, затем повернул налево, пересек Пятую авеню и прошел вдоль ограды Центрального парка. На углу 96-й стрит он вошел в парк. Идти по траве под деревьями было приятно. Лето шло к концу, и зелень пожухла и поредела; на лужайках образовались пыльные бурые прогалины. Однако над головой еще шумела листва, сквозь которую пробивались лучи солнца, по земле скользили тени, и Куину все это показалось сказочно прекрасным. Было утро, и до полуденной жары оставалось еще несколько часов.

Когда Куин углубился в парк, им овладело непреодолимое желание отдохнуть. Здесь не было улиц, не было номеров домов, и ему вдруг показалось, что идет он уже много часов; ощущение было такое, будто для того, чтобы пересечь парк, понадобится день, а то и два быстрой, изнурительной ходьбы. Вскоре Куин почувствовал, что больше не в состоянии сделать ни шагу. Недалеко от того места, где он стоял, рос дуб, и Куин, качаясь, точно пьяный, направился к нему, повалился на траву под дерево, положил под голову красную тетрадь и уснул. Впервые за несколько месяцев он спал не просыпаясь и пробудился только на следующее утро.

Его часы показывали половину десятого, и он ужаснулся при мысли, сколько времени потерял. Куин встал и размашистым шагом двинулся на запад; он был потрясен тем, что к нему вернулись силы, и проклинал себя за то, что на их восстановление ушло столько часов. Он был безутешен. Что бы он теперь ни делал, упущенного не наверстать. Он может сто лет бежать бегом — и все равно дверь закроют перед самым его носом.

Куин вышел из парка на 96-ю стрит и двинулся дальше в западном направлении. На углу Коламбус авеню он увидел телефон-автомат и вспомнил про Остера и чек на пятьсот долларов. Может, сэкономить время и забрать деньги прямо сейчас? Он пойдет к Остеру, и тот выдаст ему пятьсот долларов наличными, избавив его от необходимости идти сначала на почту, а потом в банк. А что, если у Остера нет наличных? Тогда надо будет встретиться с ним прямо в банке.

Куин вошел в телефонную будку, сунул руку в карман и извлек оттуда все, что у него оставалось: два десятицентовика, двадцатипятицентовик и восемь монеток по одному центу. Он позвонил в справочную узнать номер Остера, извлек оставшийся десятицентовик, опустил его вновь и набрал нужный номер. Остер снял трубку после третьего гудка.

— Это Куин, — сказал Куин.

На другом конце провода послышался тяжелый вздох.

— Где вы пропадали, черт возьми? — Остер не скрывал раздражения. — Я звонил вам тысячу раз.

— Был занят. Расследовал дело.

— Дело? Какое дело?

— Дело Стилмена. Помните?

— Конечно помню.

— Поэтому я вам и звоню. Хочу зайти за деньгами. Пятьсот долларов.

— За какими деньгами?

— Чек, помните? Я дал вам чек. Выписанный на Пола Остера.

— Помню, естественно. Но денег нет. Потому я вам и звонил.

— Вы не имели никакого права их тратить! — закричал вне себя от ярости Куин. — Эти деньги принадлежат мне!

— Я их не тратил. Чек оказался недействительным.

— Я вам не верю.

— Можете, если хотите, прийти и прочесть письмо из банка. Вот оно, лежит на моем письменном столе. Чек не приняли к оплате.

— Чушь.

— Уверяю вас. Впрочем, сейчас это уже значения не имеет, не правда ли?

— С чего вы взяли? Мне нужны деньги, чтобы продолжать слежку.

— О какой слежке вы говорите? Все кончилось.

— Не понял.

— Дело Стилмена.

— Что значит «кончилось»? Я продолжаю его вести.

— Это невозможно.

— Почему это невозможно?! Говорите как есть!

— Неужели вы ничего не знаете?! Где же вы были? Вы что, газет не читаете?

— Газет? Нет у меня времени читать газеты.

Остер ничего не ответил, и на какую-то долю секунды Куину показалось, что никакого разговора не было, что он уснул в телефонной будке.

— Стилмен бросился с Бруклинского моста, — вновь заговорила трубка. — Он покончил с собой два с половиной месяца назад.

— Вы лжете.

— Об этом писали все газеты. Можете проверить, если хотите.

Куин промолчал.

— Это был тот самый Стилмен, — продолжал Остер. — В прошлом профессор Колумбийского университета. Говорят, он умер в воздухе, до того, как ударился об воду.

— А Питер? Что с Питером?

— Чего не знаю, того не знаю.

— А кто-нибудь знает?

— Этого я вам сказать не могу. О судьбе Питера вам придется узнавать самому.

— Да, вы правы, — отозвался Куин и, даже не попрощавшись, повесил трубку. Извлек из кармана еще один десятицентовик и набрал номер Вирджинии Стилмен. Его он уже давно выучил наизусть.