Именно в школе мисс Драйден в полной мере раскрылись музыкальные способности Агаты, а уроки по грамматике и точным наукам отступили в тень.

Австрийский пианист, маэстро Карл Фюрстер, строго поблескивая моноклем, вслушивался в игру Агаты, осваивавшей шедевры Чайковского, Штрауса, Габриэля Форе, Шопена. Она занималась по пять часов в день и подавала большие надежды, ей даже пророчили исполнительскую карьеру на лучших сценах Европы. Маэстро Фюрстер именно таким рисовал будущее своей пятнадцатилетней подопечной, и она ему верила.

Агата занималась и пением, причем у самого месье Боэ, одного из лучших парижских профессоров по вокалу, он тоже твердил, что Агату ждет сцена, но оперная.

“Ах, мадемуазель поет как соловей”, – заявил Боэ Кларе, все еще сомневавшейся в певческих данных дочери.

Голос у Агаты был не очень сильным, но тембр, тембр! Изумительный! Боэ почувствовал, что ее сопрано можно развить и отшлифовать.

Трудно судить, что тут оказалось решающим, наивная доверчивость или увлеченность, так или иначе, Агата после школы ежедневно отправлялась в студию профессора Боэ. Надо было идти на Йенскую площадь и пешком подниматься на шестой этаж. Агату сопровождала наставница, поскольку юным ученицам запрещалось в одиночестве разгуливать по парижским улицам. В студии Агата пела множество классических арий, и на итальянском, и на немецком, и на французском, и на латыни. Усердно тренировала гортань и связки под руководством маэстро Боэ.

В 1905 году обучение в школе мисс Драйден было завершено, теперь Агата могла считать себя “законченной леди”. Занятия музыкой пришлось прервать, поскольку надо было уезжать домой. Агату с ликованием встретили сестры Льюси, тут же доложившие, что, пока она была во Франции, в Торки произошли приятные перемены, стало “гораздо веселее”. На берегу моря, в “Купальном салоне”, устраивали танцевальные вечера, а во второй половине дня там же проходили концерты Струнного оркестра морских пехотинцев. На роликовых коньках теперь катались по всему пирсу, а на улице Южной появилась конюшня, и можно было устраивать верховые прогулки вдоль берега. То есть у молодых людей и девушек появилась возможность общаться. А других шансов побыть вместе у моря не было, ведь купальни были раздельными.

Для женщин купание было сопряжено с рядом обременительных процедур. Купальники были очень закрытыми, да еще полагалось надевать чулки, но и в этом “откровенном” костюме не дозволялось ходить по пляжу. Купальщицу прямо в кабинке завозили уже на некоторую глубину, затем отворялась задняя дверца, и даму из комнатки для переодевания выпускали прямо в воду, чтобы она не попалась на глаза дерзким мужчинам. Кабинки выглядели как настоящий домик, нарядно расписанный, к нему были приделаны деревянные колеса, в общем, это отдаленно напоминало перемещение кареты на театральной сцене.

Агата обожала плавать, летом каждый день ходила на море, часто вместе с любимым племянником (малолетнему Джеку пока разрешали находиться в дамской купальне). Обычно она сажала его на спину и плыла к плотику, прикрепленному цепью ко дну. Но однажды Агату накрыло шальной волной, и она ушла под воду. К счастью, та же волна оторвала от нее Джека, и малыш успел доплыть до плота, находившегося совсем близко. Спас ее старый моряк, который завозил кабинки купальщиц в воду и следил за порядком на пляже. Он заметил, как она барахтается, пытаясь всплыть. Агата уже теряла сознание. Когда опасность миновала, спасенная ничего толком не могла вспомнить, но была скорее раздосадована, чем напугана. Ей говорили, что перед утопающим проносится вся его жизнь, а перед ее глазами не пронеслось ни единого эпизода.

Агата Мэри Кларисса Миллер из подростка превратилась в эффектную (хотя и слишком застенчивую) девушку и очень быстро поняла, что молодые люди тоже заметили эту метаморфозу. Конечно, лодыжки у Агаты были плотноватыми, а длинные, до самой талии, волосы часто не слушались, выбиваясь из модной высокой прически. И все же был в ней шарм именно классической красоты, почитатели которой в первую очередь ценят гибкость и гармоничность женской фигуры, а не вздернутый носик.

Спустя год после возвращения из Франции Агата попала во Флоренцию. Произошло это так. Американская приятельница Клары, Мэй Стердж, отправилась в Альпы, чтобы в одной из швейцарских клиник избавиться от огромного зоба. После успешной операции она под присмотром сиделки захотела поехать в Италию и попросила Агату составить ей компанию.

Общеизвестно, что итальянцы отличаются пылким темпераментом. Были они таковыми и в 1906 году. Стоило Агате зайти в какой-нибудь собор, даже в величественный Санта-Мария-дель-Фьоре, как ее вмиг обступала толпа юнцов, норовивших чуть ли не ущипнуть.

В “Академии” она долго любовалась “Давидом” Микеланджело, а в галерею Уффици ходила несколько дней подряд, так ей не хотелось расставаться с великолепными шедеврами. Домой Агата вернулась через месяц, в неимоверном восторге от увиденного, и поражала знакомых длинными пассажами на итальянском. Уж теперь-то она действительно обрела лоск, такое у всех сложилось мнение.

Но не у Клары. Она знала, что, пока девушка не начнет “выходить в свет”, полноценного признания в обществе ей не добиться. Причем светская жизнь дебютантки должна быть очень насыщенной, как когда-то у Мэдж в Нью-Йорке. Однако при теперешнем финансовом положении Клара не могла устроить бал в честь дебюта Агаты (что делали в богатых домах), не могла представить ее при королевском дворе. Зато она могла отвезти дочь на три месяца в Египет, где и зимой было тепло. Опять выручил Эшфилд, его сдали за очень большие деньги, хватило и на оплату счетов, и на поездку.

Клара стремилась уехать в Египет не только из-за дочери. Ее одолевали всякие недомогания и врачи, тщетно пытавшиеся помочь, хотя даже диагнозы все они ставили разные. После длившихся не один месяц обследований и споров с эскулапами Клара решила бежать и заказала номер в каирской гостинице “Гезира-палас”[12] с видом на Нил.

Плыли они на пароходе “Гелиополис”, недавно спущенном на воду египетской компанией “Мейл Стимшип”; с этого морского путешествия и начался их вояж. В Египте Агата и Клара пробудут три месяца, которые значительно повлияют на их представления о жизни.

Но, как говорится, каждому свое. Вдали от Эшфилда, где все не находилось свободного времени, Клара надеялась наконец составить завещание, весьма обременительное занятие. Вскоре стало очевидно, что египетская жара занятия просто обременительные делает мучительными. У семнадцатилетней Агаты были иные заботы. Пять раз в неделю она танцевала в роскошных отелях, которые цепочкой выстроились вдоль Нила. А днем нежилась на веранде, время от времени прихлопывая надоедливую муху, и это было величайшим подвигом для изнеженной английской барышни – так считала ее свита, сплошь состоявшая из офицеров Британской королевской армии.

Но свита, разумеется, всерьез не принималась. Клара никогда бы не позволила какому-нибудь солдату, моряку или военному полицейскому заморочить голову ее невинной крошке. Но тем не менее умело подводила дочь к раздумьям о возможном замужестве, ей бы очень подошел потомственный аристократ или человек с деньгами, разумеется “полученными честным путем”.

Проклятые деньги… даже на обычные молодежные развлечения требовались изрядные суммы. Все ведь нужно было оплачивать: билеты на игры в поло, пикники, участие в крокетных соревнованиях, бадминтон. Теперь пришла пора другой учебы, не просто в школе, а в школе жизни. И Агата, как могла, постигала житейские премудрости, насколько ей позволял ее возраст и склад характера.

За три месяца, проведенные в Каире, Агата познакомилась почти с тридцатью джентльменами, но интересными ей казались лишь люди солидные, кому было уже под тридцать или даже слегка за сорок. Ровесники и даже молодые люди постарше были ей скучны, у них не было жизненного опыта, а юной Агате нравились те, кто мог рассказать что-то новое об этом мире, чего она еще не знала.