Но ангел ответил мне.

— Ангелы не творят чудес! Чудо — это нарушение правил игры!

Верхушка сосны дёрнулась — и замерла. На крайней ветке (уже совсем тонкой и оттого прогнувшейся под тяжестью тела), увидел я ангельский силуэт. Ангел сидел почему то на корточках, одной рукой балансируя, а другой держась за ствол.

— Мы создаём правила игры… Твою мать! Но мы их не нарушаем! Конструкция человеческого тела встроенных летательных приспособлений не предусматривает!

— А столбы эти дёргающиеся — не чудо?! — крикнул я ему в ответ. — А мысли читать — не чудо? А хуй отрывать — не чудо? А труп жечь так, что и пепла не остаётся — не чудо?!

— Не чудо, — ответил ангел. — Это работа. И ты — мой напарник.

— Сообщник, — ответил я. — Безмозглый подручный!

— Ты же мне веришь! — сказал ангел. — Веришь, что я ангел! Посланник Божий! И потому ты со мной! Ведь никто не держит тебя! Иди! Убирайся! Что стоишь? Чего ты ждёшь?

— И куда я пойду, интересно? — спросил я ангела. — К прокурору с повинной? Или, может, сразу мне верёвку одолжишь? Или к столбам своим потащишь? Ты знаешь прекрасно, что некуда мне идти! После того…

— Что? — переспросил ангел (и тон его стал торжествующим). — После того, что ты сделал? Так ты же со мной, Серёга! Со мной! С ангелом! Значит, Господь любит тебя! Ты заслужишь прощение, Серёга! Ты уже прощён! Сволочь ты святая!

— А, может, ты чёрт? — произнёс я шёпотом. — А я умер… И уже в аду… Дня три, как в аду…

— В преисподней нет любви! — закричал ангел.

Он, гад, и на расстоянии мысли читал! Или имел феноменальный слух.

— А здесь есть! Это мой мир! Я его создал! Я — любимец Господа!

Я услышал звук расстёгиваемой «молнии». Ангел спустил брюки и трусы, и замер на ветке, словно диковинная птица, слетевшая откуда-то со звёздного ночного неба.

— Ты чего там? — спросил я его, удивлённый тем, что речь ангела так внезапно оборвалась.

— Луну ремонтирую, — пробурчал ангел и громко закряхтел.

Тёмная масса сорвалась вниз, с сочным шлепком хлопнулась на землю. И сразу же запах сосны и влажных трав смешался с отвратительным, тошнотворным зловонием, расходящимся в стороны густыми, тяжёлыми волнами.

— Перестань! — я зажал нос и инстинктивно отскочил в сторону (шок мой был настолько силён, что мне даже почудилось, будто брызги этой фекальной массы долетели до моих ног, но, по счастью, расстояние до дерева было всё таки достаточно большое). — Меня стошнит сейчас!

— А кто сказал, что исправлять ошибки и поломки в механизме Вселенной — это лёгкое занятие? — воскликнул ангел, пустив вниз длинную струю мочи. — А если бы ты при сотворении Вселенной присутствовал? Да тебя бы всего наизнанку вывернуло! Ты и представить себе не можешь, из какого дерьма Вселенная сделана!

— Не хочу представлять! — закричал я, впадая в истерику. — Ничего не хочу! Спать хочу! Повеситься хочу! Надоело! Не могу больше!

— Так ты спать хочешь или повеситься? — уточнил ангел, вновь начиная тужиться. — Попрошу конкретизировать.

Я махнул рукой и сел на землю. Земля хлюпнула под моей задницей и противная холодная влага (не то роса, не то вода из лужи) мгновенно пропитала мои брюки.

— Да разъябись ты со своей луной! — заявил я. — Я прямо тут спать лягу… А ты давай… ремонтируй… Ремонтник хуев…

Но будь моя усталость куда более сильной и даже будь я в состоянии полного изнеможения — и тогда бы ангел не дал мне уснуть.

Ремонт луны сопровождался не только отвратительными запахами, но и громкими звуками.

Ангел, тщательно вытерев задницу носовым платком (и царственным движением сбросив его вниз, словно некий дар небес), застегнул брюки и стал раскачиваться на дереве, громко выкрикивая очередные свои безумные фразы.

— О, святой Говнилий! О, пресвятая, непорочная дева Фекалия! О, преподобный Засраний! О, пресвятой мученик Сортирий! Да ниспошлёт Господь тёплый понос вам на головы и свежую мочу в хлебало! Да снизойдёт говно легко по кишкам вашим! Да минуют вас запоры и вздутия! О, еттит твою!..

Ангел, слишком сильно качнувшись, слетел таки (увы, не в небо, а, подобно простому смертному, по направлению к земле) и, под треск и хруст веток, с громкими матюгами покатился вниз.

У самой земли он задержался, зацепившись ногой за сук, самортизировавший и приостановивший тем его падение, завис на мгновение вниз головой — и шлёпнулся, лишь по счастливой случайности не попав в собственные испражнения, столь щедро раскиданные им вокруг при ремонте луны.

Минуты две сидели мы в полной тишине, лишь изредка нарушаемой лёгким шелестом листьев.

— А ты теперь не простой ангел, — сказал я, поднимаясь.

Ангел молчал, ошалело хлопая глазами.

— Ты теперь падший ангел. Прямо таки Люцифер… обосраный.

Ангел встал, покачнулся — и выпрямившись, застыв в позе гордой и величественной.

— Чем луна пахнет? — торжественно спросил он.

— Говном, — честно признался я. — Им теперь всё пахнет…

— Вселенная спасена, — заявил ангел. — Теперь в машину и отсыпаться. Завтра с самого раннего утра и начнём…

— Чего? — спросил я (и предчувствие новых ангельских кошмаров зародилось в душе моей).

— Землю спасать! — заявил ангел и решительно двинулся вперёд.

— Пиздец… — пробормотал я и пошёл за ним.

Туман летел под колёса. Плавным и быстрым белым потоком.

Мы словно неслись на глиссере по озеру; большому, бескрайнему озеру, замершему в мёртвом штиле. Мы летели по его поверхности, не тревожа его глубин.

Мощный двигатель легко, без напряжения держал скорость. Он работал почти беззвучно и без вибрации, и если бы не туман, стремительно влетавший в жёлтые полосы света фар, то легко можно было представить, что мы стоим на месте и, охваченные полудрёмой, лишь представляем себе стремительный наш предрассветный полёт; лишь воображаем это движение, повинуясь импульсам освобождённого коротким, тревожным сном подсознания.

Ангел, стараясь не клевать носом, отчаянно таращил глаза и время от времени встряхивал то одну руку, то другую, пытаясь разогнать стылую утреннюю кровь.

— Могли бы и до обеда отсыпаться, — заметил я.

Честно говоря, поскольку я был всего-навсего пассажиром, и причём пассажиром, который не слишком то рвался продолжать этот странный и довольно опасный путь, то вполне мог бы просто заснуть, оставив ангела наедине с дорогой, туманом и его великой миссией (существование которой я в то время ставил ещё под сомнение).

Но все мои попытки уснуть ангел весьма жёстко пресекал, заявляя, что в таком случае и он непременно уснёт, в свою очередь оставив автомобиль наедине с дорогой, туманом, всеми возможными поворотами и встречным движением. И тогда даже в самом крайнем и печальном случае он просто вознесётся на небо, то есть прежде времени вернётся домой. А я, как человек, вступивший на путь духовного самосовершенствования, но по лености и склонности ко сну не завершивший его должным образом, попаду в Сад Младенцев; место поначалу приятное, но потом скукой своей вгоняющее всех в уныние и непреходящую депрессию.

Потому, убоявшись такой перспективы (хотя о Саде Младенцев у меня никакой достоверной информации не было, единственное, что было в то время мне точно известно — это не рай), я мужественно боролся со сном и, для поддержания бодрости, пытался время от времени завязать разговор (в глубине души надеясь, что ангел продолжит свой вчерашний рассказ и тем самым если и не объяснит, хотя бы отчасти, цели нашей поезди, то по крайней мере поможет мне прогнать сон).

Но ангел большей частью отмалчивался. Иногда только бросал не вполне мне понятные фразы: «У нас не так много времени… Вас тут много, а я один… Мне ещё отчёт писать…Леность есть грех… У нас очень важная работа…»

— А ты вчерашний рассказ не закончил, — сказал я, весьма откровенно подбивая ангела на продолжение его историй (все остальные способы разговорить его я к тому времени уже использовал без всякого успеха).

— Мой рассказ бесконечен, — совсем уж напыщенным голосом заявил ангел.