Беда, если эпизод с Большим Торонто тоже сотрётся из памяти. Он даёт замечательную возможность для преподавателей экономики и их студентов исследовать масштабный, полный жизни феномен в период его развёртывания и затем — вполне вероятно — затухания. Возможно, тогда мы поняли бы, почему такого рода феномены случаются в столь малом числе канадских городов.

Одним из наиболее раздражающих грехов американцев является то, что они, кажется, вообще не считают, что на свете есть что-то по-настоящему реальное за пределами США. Соответственно и Канада для них почти не существует. Но, казалось бы, американские экономисты должны были заинтересоваться канадским эпизодом импортозамещения. Ведь это могло бы помочь объяснить потерю части рабочих мест в США. Более того, они могли бы понять, почему подобные эпизоды в городах США сейчас стали редкостью, тогда как раньше их бывало много. У меня есть соображения по этому поводу. Но нестрогие догадки не могут считаться эффективным замещением строгих, подлинно научных исследований ³¹.

Соединение внешнего почтения к строгости науки с фактическим отказом от строго научного поведения несёт в себе яд. Воздействие этого яда распространяется на куда более широкий спектр деятельности североамериканцев, чем я здесь указала. Он пропитывает программы зарубежной помощи, педагогику и политику борьбы с торговлей наркотиками. Он впитан в сомнительные и прямо вредоносные моды в лечении болезней, в пропаганду стиля жизни и в сельскохозяйственные рекомендации.

Не приходится удивляться тому, что сама наука не слишком преуспела в работе с целостными системами. В особенности это заметно в биологии и медицине: она явно застряла на стадии вычленения отдельных фрагментов без серьёзного понимания того, как они взаимосвязаны с другими фрагментами целостных систем. Весьма частичное понимание, соединяясь с характерной для учёных самоуверенностью, подталкивает нас к тому, чтобы делать ошибки, которых в других обстоятельствах мы бы не совершили.

Наша культура сумела пережить множество вариаций лженауки. К примеру, френологию с её утверждениями о том, что мужчины с тёмным цветом кожи и женщины с любым её оттенком не обладают интеллектуальными способностями белых мужчин. Так, собственно, почему нам не продолжить сосуществование с лженаукой? Людям, которые не удаляются от дома более чем на десяток миль, совершенно безразлично, имеет ли Земля форму шара или она плоская. Раньше плохое ведение сельского хозяйства вызывало уменьшение урожаев и истощение почвы. Но сегодня химические удобрения, опрыскивание ядами, дозы гормонов и антибиотиков, скармливаемые скоту, угрожают уже не только почве, но и здоровью фермеров, сельскохозяйственных рабочих, потребителей и окружающей среде в целом. Современная жизнь подняла планку знания в любой области: от науки до участия в демократическом процессе. Ошибки и провалы всегда были небезопасны, но теперь они становятся разрушительными.

Если лженаука продолжит распространяться, как гниль, если с ней будут мириться и поощрять её с помощью грантов от властей и корпораций, расцвет научных и технических достижений в Северной Америке неизбежно затухнет. Попытайтесь вообразить, насколько деморализующим станет такой спад в культуре, которая преклоняется перед идеей научного и технологического превосходства. Каким образом такая культура и её носители переживут утрату компетентности и воцарение отсталости в сфере науки и техники, основанной на науке?

Глава пятая.

Вывихнутые налоги.

Анри Пиренн сообщает нам, что самое «дно» Средневековья, сменившего Западную Римскую империю, пришлось на 1000 год. После этого наша культура, вместо того чтобы погружаться дальше в нищету и сумрак, начала медленно выправляться. Пиренн анализировал, как и почему траектория культуры сменила направление. Бедные и отсталые города Европы (большая часть которых были не более чем зародышами городов) во главе с Венецией начали торговать друг с другом и — не прямо, а через Венецию — с Ближним Востоком и Азией. Города развивались, импортируя, создавая и экспортируя инновации. За счёт торговли и восприятия инноваций они неспешно обошли наиболее развитые города Азии ³², а затем превзошли их социальными возможностями и богатством.

При всех своих пороках ранние средневековые города имели два огромных преимущества: субсидиарность и финансовую прозрачность.

Суть субсидиарности заключается в том, что власть работает лучше всего, наиболее ответственно и гибко, когда она максимально приближена к людям, которым она служит, приближена к их нуждам, удовлетворить которые она стремится. Финансовая прозрачность есть принцип, согласно которому учреждения, собирающие и перераспределяющие налоги, работают наиболее ответственно, когда они подотчётны тем, кто эти налоги выплачивает.

Города Римской империи утратили эти преимущества в те отчаянные десятилетия, предшествовавшие краху, когда имперская казна вытягивала из них все, что могла, тратя средства на собственные нужды и проекты, в соответствии с собственными, нередко совершенно безумными приоритетами. Поначалу средневековые города восстанавливали эти принципы постепенно и по-разному. Одни, подобно Лондону, получали королевские хартии, дававшие им право культивировать (собирать) собственные налоги. Другие, как Гамбург или города в Нидерландах и Северной Франции, добивались субсидиарности и финансовой прозрачности через упорные усилия торговцев и горожан, объединившихся сперва вокруг общих интересов, а затем все в большей степени — в опоре на традицию. Многие, как Венеция, Флоренция, Болонья или Генуя, установили те же принципы за счёт своего суверенитета в роли городов-государств.

Оба принципа важны. По причинам, которых я коснусь позже, значение субсидиарности важно особенно. Тем не менее и субсидиарность, и финансовая прозрачность почти полностью исчезли из современного мира. Мы будто бы по кругу времён возвращаемся в Римскую империю, отбросив принципы, обновившие влившиеся в западную культуру через много веков после падения Рима. Теперь почти во всем мире основные налоги, включая наиболее существенные и информативные в экономическом отношении (как подоходный налог) или те, что прямо отражают экономическое развитие (как налог с продаж или налог на добавленную стоимость), взимаются или суверенными правительствами, или их суррогатом в лице региональных правительств. Это верно и для федеративных, как США, Канада, Мексика или Германия, и для централизованных государств вроде Англии, Франции, Швеции или Израиля. Единственным исключением среди ряда типичных примеров являются несколько городов- государств вроде Гонконга и Сингапура и «почти государства» вроде города-государства Праги в Чешской Республике, Братиславы в Словакии или Тайпея на Тайване ³³. Как правило, городам оставлены только самые незначительные налоги — такие как налог на недвижимость, —  не отражающие ни платёжеспособности индивида, ни экономического развития ³⁴.

Городских источников дохода, как правило, недостаточно для того, чтобы удовлетворить нужды городов. И так называемые вышестоящие власти время от времени приходят им на помощь, предоставляя финансовые субсидии вместе с программами их использования. Эти средства распределяются между получателями, ситуации которых существенно различаются. У них несходные возможности и неодинаковые нужды. Правительства не в состоянии входить в мельчайшие детали такого рода различий. Будь у них даже беспредельная добрая воля, агент, распределяющий средства, вынужден вести себя так, как если бы для всех существовал общий знаменатель. А если такой знаменатель не найден, то учитывать разный уровень чувствительности к новым запросам этот агент все равно не будет. Так что возможности непременно теряются. Примером может послужить так и не сработавший налог на гостиницы в Торонто. С конца 1990-х годов число туристов, приезжающих в город, стало сокращаться. У городских властей не было денег на то, чтобы вести эффективный маркетинг, рекламируя различные события как приманку для приезжих. Тогда владельцы отелей обратились к городскому совету с предложением ввести умеренный налог на гостиничные места, чтобы собрать необходимые средства. Когда городской совет отважно утвердил этот налог, правительство провинции его аннулировало: только провинция имеет полномочия ввести такой налог, и только в том случае, если это будет единая политика во всей провинции. Отели в других местах, и прежде всего в Виндзоре (фактически он является пригородом американского Детройта, лежащего по другую сторону реки), яростно протестовали против введения налога. В случае Виндзора — на том вполне резонном основании, что это не будет содействовать его экономическому положению.