Вера вздыхает.

— Да, большие дети — большие проблемы, — цинично вздыхаю я вслед.

— А у тебя дети есть?

— Нет, слава Богу.

А сам думаю: «А может, и есть где-нибудь».

Может, потрахался когда-то в угаре с юной поклонницей, даже не понимая толком, с кем и зачем, а она оказалась студенткой библиотечного института, воспитанной на письмах Писемского к Вяземскому, залетела и потом родила у себя в Твери мальчика, но гордо не сообщила мне об этом, решив растить его сама со старухой мамой и мечтая, как однажды приведет его ко мне шестнадцатилетним красавцем и будет смотреть, как я обниму его, заплакав скупыми мужским слезами…

Ох-ох-ох…

Интересно, о чем я еще спрашивал вчера Веру? Спрашивал ли я, например, где она работает? Интересно было бы узнать, но вдруг я уже спрашивал? Совсем тогда обидится.

— Вера, я забыл, а ты чем занимаешься?

— А ты и не спрашивал. Я преподаю бисероплетение.

— Что?!

— Бисероплетение. Ну, знаешь, сейчас модно иметь дома такие плетеные коврики, салфеточки, абажуры на лампах. Некоторые носят плетеные украшения.

— Круто… И что — за это хорошо платят?

— Ну как сказать… Если клиентов много, получаешь долларов двести в месяц. Сейчас, правда, мало.

— И кто же учится бисероплетению?

— Девушки и женщины, иногда приходят и пожилые.

— А!

Бисероплетение! Что за хуйня?! Что вообще происходит? Надо срочно выпить. Догнаться коньяком.

Коньяк, полцарства за коньяк! О небо!

Надо будет остановиться у магазина.

Когда начинаешь пить с утра, главное — не останавливаться, пить до полной отключки. Не понижая градуса, не уменьшая дозы. Не растягивая пауз. Лучше перепить, чем недопить. Рюмка за рюмкой. Если остановиться, прервать процесс, весь день пойдет насмарку. Тело обмякает, душа просит покоя, клонит в сон. Кончается запал. Засыпаешь с облегчением, а ночью просыпаешься с дикой головной болью, чувствуя себя как раздавленная лягушка, так, словно сотня маленьких Майклов Флэтли всю ночь танцевала на тебе джигу. И чуть живая, скукоженная от озноба душа корчится в бездонном колодце похмельной тоски.

— Вера, ты коньяк пьешь?

— Иногда пью. Но на сегодня, я думаю, мне хватит.

Она тихо смеется.

— А я выпью.

— Пей, конечно.

Проезжаем центр.

Повсюду стада мокрых машин, бредут исхлестанные дождем пешеходы, в усыпанном каплями окне рябят фонари, вывески рекламы…

И где-то в этих дебрях Богушевская поет: «Москва — ты столица моего кошмара!»

И я готов с ней согласиться.

Весь этот город расплывается вокруг меня: на север, на запад, на юг и на восток. Вплоть до конкретной перди, которая геморроидальными шишками торчит на пути подмосковных электричек: Мытищи, Химки, Люберцы…

Город, заменивший нам нашу великую Родину, на которую все мы великолепно плюем — устало, издалека: в прозрачные воды Байкала, на раздольные приволжские степи, на бескрайнюю сибирскую тайгу, на величественный Кавказский хребет и во все омывающие ее моря и океаны.

За стеклом растекается весь этот город, ставший моей страной.

Страна Москва.

Она всех нас доконает: меня, Веру, Крюгера…

— Вера, а как вы познакомились с Крюгером?

— Я уже и не помню. Давно. Может, лет пятнадцать назад. На каком-то слете, в лесу. Крюгер тогда еще женат был на Вике.

— Это та, что теперь с фингалами ходит?

— А ты откуда знаешь?

— Крюгер рассказывал утром.

— А… Да, не повезло ей со вторым мужем. Но Крюгер тоже, конечно, не подарок. В него тогда все девчонки влюблены были. Он из чужих палаток не вылезал. Напьется и начинает амурничать со всеми подряд. Вика ревновала ужасно, прямо бесилась. Один раз выволокла его ночью за ногу из палатки какой-то девицы. Ну и дома, конечно, сцены устраивала. А с Крюгера все как с гуся вода.

— А с тобой он тоже амурничал?

— А он со всеми амурничал. Он на каэспэшных слетах первым парнем был. Помню, у костра полночи меня обхаживал. А я тогда только замуж вышла, была верной женой.

Вера фыркает.

— Так ты замужем?

— Да нет же, я тебе вчера говорила. Но ты вчера, конечно… Три года назад развелись, а живем в одной квартире.

— Что, и сын с вами живет?

— Нет, сын живет с родителями мужа, у них там места много. Большая квартира, сталинский дом.

— А почему бы мужу не переехать туда?

— А он, видите ли, не хочет, — злобно говорит Вера, — он, видите ли, имеет право жить там, где прописан… Ну, мы оба там прописаны.

— Снял бы квартиру…

— Он говорит: «У меня денег таких нет, чтобы снимать квартиру. Ты мне, — говорит, — не мешаешь». Зато он мне мешает… Тут недавно привел какую-то соплюху, крысу облезлую, чуть ли не школьницу, так она у нас три дня торчала, какую-то свою поганую музыку слушала. В ванну залезла на два часа — ни умыться, ни постирать. Я ему говорю: «А если я какого-нибудь бомжа приведу?» А он мне: «Приводи, мы с ним выпьем». — «Ты с этой старшеклассницей, — говорю, — под статью попадешь!»

Вера вся гневно передергивается.

— А квартира-то большая?

— Двухкомнатная. Кухня, правда, большая.

— Да, блин…

Тоже, вишь, живут люди.

— А разменяться не пробовали?

— По метражу не получается разменяться на две однокомнатные. Только с доплатой. Тысяч восемь долларов нужно. А где их взять?

— Понятно.

Едем среди каких-то индустриальных пейзажей. Пробок, слава Богу, нет. Видимо, скоро «Каширская». Спальный район с развитой инфраструктурой. Я бы, наверное, охуел от счастья, имей здесь свою квартиру.

— Он даже носки себе постирать не в состоянии. Навалит кучей на полу в ванной вместе с трусами и ждет, пока какая-нибудь его баба постирает. Устраивают прачечную. Я ему говорю: «Ты бы хоть машину стиральную купил», — а он смеется: «Тебе надо, ты и покупай». Находит себе прачек…

Вера возмущенно ерзает. Я твердо сжимаю ее руку.

Когда женщина начинает бранить своего бывшего мужа — это надолго. В таких случаях надо дать ей возможность высказаться, выплеснуть все одним бурлящим потоком, не пытаясь перебить, переменить тему. Соглашаясь и поддакивая. Сдержанно возмущаясь выходкам экса. Все равно придется выслушать полную версию превращения славного юноши-однокурсника в негодяя, мерзавца и тряпку. Иначе порционно рассказ этот будет периодически возобновляться в самых неожиданных местах в самое неподходящее время: в постели, с похмелья, во время творческих раздумий…

— И чем старше становится, тем больше его на молодых дур тянет. Где он с ними знакомится — ума не приложу. И денег-то вроде больших нету, и лысина уже, а вот поди ж ты! Или девочки такие пошли, что им уже все равно, с кем встречаться…

— Ну, с мужчинами в сорок такое случается, — примирительно говорю я, — это называется «комплекс гуру».

— Тоже мне — гуру!

Но отмазать мужа не удается. Вера завелась.

— Я одну вообще хотела из дома выставить. Совсем еще ребенок. Привел! Это же просто какой-то притон с малолетними. Подсудное дело… Я ее спрашиваю: «Сколько вам лет, барышня?» А она мне отвечает своим писклявым голосом: «Да уж поменьше, чем вам». Дрянь такая…

А я и сам в последнее время стал как-то западать на совсем юных. Лет шестнадцать — двадцать, а то и моложе. Чем моложе, тем сильнее реагирую. Раньше такого не было. Удивляюсь сам себе.

Или это возраст? Комплекс гуру?

В молодости я с ума сходил по женщинам лет на пятнадцать старше. Чувствовал в них изюминку, опыт и тщательно скрываемое бесстыдство. Страшно боялся девственниц. Да и сейчас еще боюсь. Есть в этом что-то уж совсем физиологическое. Патологически.

Плоть и кровь!

За все время у меня была только одна девственница, да и та ненормальная.

Совсем некрасивая девушка, лет двадцати трех, ходила постоянно на мои концерты, всегда сидела в первом ряду и смотрела на меня горящим взором. Каждый раз в новом наряде. Я ее уже узнавал, стал приветствовать как родную. Спросил, как зовут. Оказалось, не без изыска — Жанна. Тоже пишет стихи. Естественно, наполовину еврейка. В общем, весь тусовочный набор. Со временем преподнесла мне несколько раз пурпурные розы, потом стала дарить «Московский» коньяк. Я был благодарен ей. Этот коньяк я потом выпивал со знакомыми дамами бальзаковского возраста. И вот однажды в буфете алферовского «Поворота», во время очередного послеконцертного отгяга, она подсела ко мне и, завязав какой-то пустячный разговор, послуживший преамбулой, попросила избавить ее от девственности. Помочь стать женщиной.