Через некоторое время еду в автобусе на аэродром. На одной из остановок в автобус вошла женщина, нагруженная бидонами из-под молока и мешком с хлебом. Протягивая мне горсть с серебряными монетами, она попросила:

— Гражданочка, отсчитай, милая, шесть гривен на билет.

Я отсчитала и передала кондуктору.

Женщина вдруг уставилась на меня:

— Где-то я тебя, милая, видела! А, вспомнила! Это же ты на моей крыше намедни сидела.

В автобусе раздался хохот.

Села я на крышу и в другой раз, зимой 1935 года, но на этот раз уже не на колхозную, а на дирижаблестроевскую. Тоже, очевидно, расчет был неточен. Меня отнесло на городок Дирижаблестроя. Вижу, что неминуемо должна удариться с крышу или о стену трехэтажного жилого корпуса. Я сжалась, чтобы ослабить удар, инстинктивно закрыла глаза. Ударилась легонько о стену, но чувствую, что повисла в воздухе: парашютные стропы задели за угол крыши, и я болталась у стены на уровне окон третьего этажа. Внизу собрались дирижаблестроевцы. Лица взволнованно вытянулись, но, когда я посмотрела вниз и улыбнулась, они поняли; что я невредима, успокоились и принялись за мое «спасение».

Пожарные принесли лестницу, но она оказалась короткой — я едва доставала до нее кончиками пальцев ног и встать на нее никак не могла. Тогда один из пожарных прошел в квартиру, открыл ближайший балкон и длинным багром подтянул меня. Я вскочила на балкон и через квартиру вышла на улицу, где меня поджидала Тамара Иванова. Она тоже прыгала одновременно со мной, но села правильно и, собрав парашют, прибежала руководить моим «спасением».

На первом слете парашютистов в августе 1935 года.

В первом ряду слева направо: тт. Хрущев, Косарев, Люба Берлин, Чубарь и Тамара Иванова.

У меня много учеников. Некоторые из них уже сами стали инструкторами. У меня, следовательно, есть «внуки». Приятно, когда на аэродроме большой парень — твой ученик — выпускает своих учеников. Помогаешь им изо всех сил, страшно заботишься об этих людях, испытывая к ним какое-то особо нежное, как бы материнское чувство.

Приятно встретить своего ученика, когда он хорошо прыгнул. Всегда радуешься за него.

Я два года не уезжаю отдыхать — все некогда. Откладываю отпуск с месяца на месяц, — всегда что-нибудь мешает. Мама очень недовольна мной и постоянно мне за это выговаривает. Она несколько раз смотрела на мои прыжки и неизменно говорила:

— Страшно!

По-моему, это она по привычке. Волнуется конечно. Во всяком случае, если это ей и нравится, то она не показывает вида.

Папа же стал «болельщиком». Он посещает все слеты парашютистов и вообще страшно уважает парашютное дело.

Как-то я должна была прыгать. Мошковский говорит:

— Надевайте парашют и идите к машине.

Большей частью Мошковский возит меня сам, и я с ним люблю летать. С ним просто, весело, он всегда шутит.

Еще до того, как Мошковский меня направил к самолету, он предложил папе полетать.

Вместе с отцом мы подошли к машине. Тут же находился врач санчасти ГВФ, который тоже хотел покататься.

Мошковский посадил в машину папу, доктора, и я села с парашютом. Как только включили газ, доктор обратился к Мошковскому:

— Имейте в виду, что мы не привязаны.

Я не выдержала и расхохоталась.

Мне была задана тогда затяжка на 7 секунд. Вылетели. Оборачиваюсь и смотрю на папу. Он сидит серьезный, сосредоточенный. Я все время смеялась над ним. Кажется, он тогда всего второй раз в жизни летал.

Затем вижу, Мошковский поднимает руку. Я второпях задела за белые брюки отца, вылезла, оглянулась на всех и прыгнула, можно сказать, почти с папиных колен.

Был у меня интересный прыжок с планера — первый в мире женский прыжок с планера.

Это было 30 мая 1935 года, на парашютном празднике.

С планера очень приятно прыгать, но труднее, чем с самолета. Там нельзя делать ни одного лишнего движения.

Было это, как я сказала, на празднике. Я ночевала в Тушине я должна была утром сделать первый тренировочный прыжок, а часов в 12 — второй.

В 5 часов утра я вскочила, притащила парашют на аэродром, но пошел дождь и прыгнуть не удалось. Продрогла ужасно. Напялила на себя два комбинезона и сидела мокрая.

Между прочим, ребята страшно заботятся о нас. Всегда отдают свои кожанки, стараются, чтобы было удобнее, парашют притащат, — прямо трогательно! Так мне тренировочный прыжок и не пришлось сделать. Собралась публика. Начались прыжки. В программе было объявлено, что я буду прыгать с планера.

До этого в Союзе раза три-четыре мужчины прыгали с разных планеров, но женщины с планера не прыгали еще нигде в мире. Меня очень занимал предстоящий прыжок.

Пилотировал планер один из лучших планеристов — Малюгин, высокий, огромный. Мы стояли с ним рядом и все время смеялись.

Ребята говорили:

— Ты смотри, ее не обижай!

Вдруг Мошковский заявил:

— Вы не тренировались. Мы не можем вас пустить!

Мне было страшно обидно. Ну, что такое? Я готовилась, мама должна была притти, мой будущий муж, очень много знакомых. И вдруг я окажусь лгуньей! Да и вообще хотелось попробовать прыгнуть с планера.

Мошковский продолжал:

— Я включаю вас в нормальный прыжок.

Я грустно взяла флажок с лозунгами (в тот день все прыгали с флажками) и стала ждать. Вдруг подбежал Мошковский:

— Берлин, будете прыгать с планера.

Я бросилась к Малюгину:

— Садитесь скорее, пока не передумали.

Сели в планер и полетели. Хорошо!

Разговаривать еще неудобно, потому что шумит мотор и свистит ветер. Набрали высоту, отцепились от самолета.

Первый раз я на планере поднялась утром. Это был мой второй полет. Мне страшно понравилось: тихо, спокойно, нет гудения моторов. Было очень хорошо, несмотря на то, что я была насквозь мокрая и зуб на зуб не попадал от холода. Мы с Малюгиным начали совещаться. Я говорю ему:

— Немножко левее. Знаете, там река протекает и имеется отмель.

Малюгин ответил:

— Я до этой отмели довезу, а там прыгайте, — а сам все оборачивается и смотрит на меня.

А мне смешно. Никогда еще я не испытывала такого спокойствия. Очевидно, это тишина так хорошо действует.

Мы продолжали разговаривать.

Малюгин спросил меня:

— Ну, как? Нравится вам летать на планере?

— Ой, замечательно! Вы возьмете меня на пилотаж?

— Возьму, возьму.

А сам все беспокойно оглядывается. Наконец долетели до места над пляжиком. Говорю Малюгину:

— Я, пожалуй, начну готовиться, пора!

Свесила ноги, потихонечку вылезла, села. Посмотрела вниз.

— Ну, пошла!

Не расслышала его ответа и прыгнула совершенно спокойно, словно со стула на пол.

Сложность прыжка с планера заключается в том, что вылезть нужно очень осторожно. Если волнуешься, то обязательно что-нибудь не так сделаешь. Каждое движение должно быть безукоризненно рассчитано. Человек, прыгая с самолета, получает большую поступательную скорость, поэтому парашют быстро раскрывается и наполняется воздухом. При прыжке же с планера нужно сделать затяжку — набрать скорость — и парашют раскроется нормально.

Прыгнула, затянула. Потом Малюгин рассказывал, что я второпях забыла предупредить его, что затяну немного, и он здорово перепугался. Когда смотришь с планера, который движется тихо, кажется, что человек буквально врезается в землю.

Малюгин хвалил меня за смелый прыжок.

Хотя мы и вдвоем рассчитывали, но рассчитали плохо — я приземлилась около реки, далеко от публики. Быстро подъехала машина. Меня подобрали и привезли на аэродром.

Как-то Мошковский сказал мне:

— Давайте прыгать с 5500!

— Давайте!

Высотными прыжками до этого я не интересовалась совершенно. Мне казалось, что в них нет ничего особенного. Это не то, что затяжные прыжки, в которых очень много сложного, захватывающего. Для высотных прыжков нужно только приучить организм.