— Не век мне жить, Митяй. Когда помру я от нечаянной хвори или сразит меня шальная стрела, не брось дело мое без присмотра. Тебе оставлю я и двор свой, и весь товар.

— Чего это вздумал ты, Негубка, о смерти разговаривать, — смутился Митяй. — Не за ради двора твоего и товаров пристал я к тебе.

— Оттого-то и неспокойно мне, оттого-то и хощу знать: по ветру пустишь нажитое али попадет оно в надежные руки? Сам видишь — одинок я, как перст. Так нешто всю жизнь свою втуне трудился, неужто чужие люди придут в мой терем растащить не ими нажитое?

И дал слово Негубке Митяй, чтобы худо не думалось:

— Твоими заботами увидел я свет, делили мы с тобою на чужбине последнюю краюху хлеба — так отколь силы мне взять, чтобы забыть твою ласку? Все будет, как скажешь, и сердца себе не надрывай...

— Вот и ладно, — посветлел Негубка. — Давно затевал я эту беседу, а вышла нечаянно. Облегчил ты мне душу, помирать же я и не собираюсь. Нравится мне неспокойная наша жизнь, и, даст бог, доживу до старости.

Когда-то в скромном платье смиренника проходил Митяй Великим мостом, испуганно цепляясь за рясу Ефросима — сегодня его и не узнать: новый на нем кожух, на усменном поясе самшитовый гребешок, атласная шапочка лихо заломлена на затылок. Доволен собою Митяй и радуется, что скоро будет во Владимире. Неспроста доволен, неспроста радуется: ждет его, поджидает неподалеку от Серебряных ворот Аринка, дочь златокузнеца Некраса. Едва вскрылась Клязьма раннею весной, провожала она его с Негубкой в Царьград, у Волжских ворот прощались они на зорьке, припадала Аринка к его плечу, улыбалась сквозь слезы...

Когда бы не она, чего ради рвался бы Митяй во Владимир? А тут как вспомнит ее, так и зардеется от счастья. Вез он своей ладе дорогие подарки, браслеты, кольца, шелка и бархаты — сам выбирал на Месе, за ценою не стоял, хоть и попрекал его после Негубка, и не из скупости, а по привычке: «Не всё с верою — ино и с мерою. Бабу подарком уважишь, да сам с сумою пойдешь». Однако ж радовался купец, что не забыл Митяй Аринку: Негубке был златокузнец близким другом, вот и загадывали они вместе о счастье молодых...

Шел Митяй по Великому мосту, про то, куда идет, не думал. Любо ему толкаться в многоликой толпе, любо заглядывать в незнакомые лица: вон мытник с красным носом трясет незадачливого торговца, вон важно шествуют, сдвинув набок бархатные шапочки, варяжские гости; сидя верхом на перилах, плотники чинят мост, ловко работают блестящими топорами (вчера снова была свалка — кого-то скинули в Волхов).

От Пречистенской башни детинца спускалась под гору дружина — зашевелилась толпа на мосту, раздвинулась, подалась к перилам.

Добрые кони под вершниками, впереди — вороной: головка маленькая, гордая, грудь широкая: в богатом седле — стройный воин в синем корзне, русые пряди волос на ветру полощутся, тонкая талия перехвачена серебряным поясом, сбоку, на бедре, тяжелый меч, постукивает о мягкие сапоги, призывно поблескивает вправленными в ножны блестящими камушками.

Загляделся Митяй на воя, не сошел с пути — едва осадил вершник перед самым его носом коня, громко выругался. Сгрудилась дружина, послышались обидные смешки.

— Постой, постой! — вдруг закричал вершник. — Кажись, личина мне твоя знакома.

До того любовался Митяй только конем да одеждой всадника — тут же глянул ему в лицо:

— Звездан!

— Ну, Митяй, не думал я увидеть тебя в живых, — сказал дружинник, и Митяю приятно было, что рад он нежданной встрече. — Во второй раз спасаю я тебя от смерти: еще бы немного — и растоптал бы тебя мой конь.

И он повернулся к своим товарищам:

— В первый-то раз я его от меча уберег... Так ли?..

— Помнишь...

— Да как же не помнить-то, ежели ты, почитай, все

равно что мой крестник. Все надеялся встретить тебя во Владимире, а ты сызнова здесь. Никак, сбежал от своего купца?

— От Негубки-то? Не, так по сей день с ним и хожу. Оттого и не видел ты меня, Звездан, что жизнь моя — вся в дороге, сегодня здесь — завтра и след простыл.

— А зря, зря не сыскал ты меня во Владимире, — сказал Звездан. — Но уж нынче я тебя просто так не отпущу.

Толпа тем временем сгрудилась вокруг них, глядели с любопытством: ишь ты, беседует дружинник с худым купчишкой, словно они ровня, — такое случалось не часто, о таком три дня говорить будут в Новгороде.

Еще больше удивил народ дружинник, когда предложил Митяю ехать с ним вместе на Ярославово дворище.

— Да как же без коня-то? — растерялся Митяй.

— Коня мы сыщем, — сказал дружинник и поглядел вокруг. — Вот тебе и конь, — указал он на смерда, ехавшего к мосту верхом на заморенной кобылке.

— Эй, ты! — окликнул смерда Звездан.

— Чегой-то? — растерялся тот, испуганно приближаясь к дружиннику, и, спрыгнув наземь, привычно поклонился.

— Садись, — приказал Митяю Звездан. Взяв из руки смерда поводья, тот вскарабкался на кобылку.

— Куды ж ты скотину-то берешь? — накинулся на Митяя смерд.

— Ништо! — засмеялся дружинник, и товарищи его тоже добродушно засмеялись. — Никуды не денется твоя кобылка. А коли побежишь трусцой да не отстанешь, то еще нынче сведешь ее на свой двор...

Поехали. Мужичонка, сунув шапку под мышку, бежал сзади. Митяй искоса поглядывал на Звездана.

Изменился Звездан, ох как изменился. В те-то поры, как встретились они впервой, сам робок еще был дружинник, а только петушился — хотелось казаться ему степенным и важным. Нынче петушиться ему было ни к чему — по коню его, да по одежде, да по тому, как обращались к нему гридни, сразу видно: не последний он при князе человек. И едет Звездан не куда-нибудь, а на Ярославово дворище, где, как знал Митяй, жил в последние поры Всеволодов сын Святослав, отказавшийся селиться на Городище. Это ране на Городище жили князья, когда призывали и отпускали их из Нов

города Боярский совет и вече. Не советовался князь Всеволод с вечем, — дал Новгороду из своей руки и духовного пастыря, и князя, дабы пасли непутевое стадо, как ему, а не боярам спесивым угодно. Владимирские веселые дружинники чувствовали себя в городе, как у себя на Понизье...

Верно угадал Митяй: приблизил к себе Звездана владимирский князь, и уж давно порвал молодой дружинник со своими прежними дружками. Помер отец его Одноок, и все, что было у него, все, что через слезы вдовьи да чужую беду нажил он, перешло к сыну. И хоть долго упрямился, не хотел жить в постылом тереме Звездан, но богатство как вода полая. Думал отказать дружинник вотчину свою князю — осерчал Всеволод:

— В своем ли уме ты, Звездан? Да где это видано, чтобы князю землю дарили!.. Возьму я вотчину твою и спрашивать не стану, но не из любви к тебе, а прогневавшись. Не доводи меня до греха, Звездан, — единожды простил я тебе твои глупые речи, в другой раз не прощу. Ступай, коли так, с моего двора и запомни; пути тебе обратно нет... Такие ли хощешь слышать речи?!

— Прости меня, княже, — сказал Звездан и вернулся на отцовскую усадьбу. Но все ж таки в старом Однооковом терему жить не стал — развалил его и срубил новый.

Пути господни неисповедимы: кто знает, кто ведает, что заставило молодого дружинника признать Митяя? Ведь мог растоптать он его, мог проехать мимо, а вот остановился же, первым окликнул. Не грустил ли Звездан по прежней своей привольной жизни? Княжеская служба — не день-деньской праздник, а ежели и пиры, то и они Звездану не в радость, это не с друзьями меды пить, где за чарою льется умная беседа. На княжеском пиру все та же работа: не лясы точить собираются бояре — подсиживают сосед соседа, кум кума, брат брата, отец сына и сын отца. А всё к одному — мечтают не делами своими, а льстивыми словесами возвыситься возле Всеволодова стольца... С грустью глядел Звездан, как покрываются пылью его любимые книги, и в одном только находил для себя оправдание: пусть хоть и малою толикой, а служит он великому делу, не князю, а земле Русской...

Нет, не притворно обрадовался он Митяю и вез его с собою на Ярославово дворище не для того, чтобы вы