Переплыли через Кужляк и Чурила с Мокеем. Разложили одежку на траве, сами сидели голые, грелись на солнышке. Растирая лохматую грудь, Мокей говорил:
— Пущай князья друг у друга кишки выпускают.
Все дальше и дальше к холму теснил Всеволод Мстислава, а тут еще ударили Юрий с Владимиром Святославичем. И побежали боголюбовские пешцы, а за пешцами повернула дружина. А в дружине своей всех проворней оказался сам князь. Помахал он зеленому полю алым плащом и стал уходить к лесу.
Не сразу увидел убегающего Мстислава Давыдка, а когда увидел, поднял жеребца своего на дыбы и хотел уж рвануться вслед за князем, да вовремя спохватился: неужто бросит Всеволода?..
— Будет драться-то! — крикнул Давыдка оставшимся Мстиславовым дружинникам.— Аль вовсе ослепли?..Князь-то ваш где?
Оглянулись дружинники — нет князя. Постояли и стали облегченно бросать в кучу мечи и копья. Всеволодовы ратники, разглядывая на себе раны, добродушно посмеивались:
— Горе да беда с кем не была.
Отдохнув, стали вязать молчаливо ожидавших пленников. Но тут подъехал Михалка и удивленно спросил:
— Кого, вои, вяжете?
Те отвечали:
— Известно кого — супостатов.
— Да разве это супостаты?
— А кто же?
— Это мои люди, владимирцы. И вязать их нам не пристало. А ступайте-ка вы вместе ко Владимиру и велите скорее отпирать нам ворота.
Слова князя и побежденные и победители встретили громкими криками. Мудро рассудил князь, по-отечески.
Воспользовавшись суматохой, Давыдка оставил Всеволода и поскакал к роще, где еще накануне условился встретиться со Склиром.
Меченоша ждал Давыдку.
— Все ли исполнил по уговору? — спросил Давыдка, не видя Захарии. Уж не хитрит ли Склир? Не зло ли замыслил? Не выедут ли сейчас из белой чащи боярские слуги да не отвезут ли его в боярскую усадьбу?..
Разгоряченный битвой Давыдка потянулся к рукояти своего меча, но Склир остановил его:
— Не спеши, Давыдка, за меч не берись. Или мало нынче на Болоховом поле пролито нашей крови?..
И, повернув коня, не оглядываясь, поехал в лес. Дружинник последовал за ним.
Когда спустились в ложбинку, на влажном дне ее Да выдка увидел стреноженную лошадь под седлом. А чуть подальше, под раскоряченным стволом двух сросшихся у корня берез, сидел боярин со стянутыми за спиной руками, сидел и, расставив толстые и короткие, как обрубки, ноги, налитыми кровью глазами глядел на приближающихся всадников.
Захария узнал Давыдку, зашевелился, замычал утробным голосом. Почувствовал Давыдка, что и у него поднялись на затылке волосы. Вспомнилось ему Заборье, мать в горящей избе — и побелели от гнева скуластые щеки.
Он соскочил с коня, сдерживая себя, вразвалку подошел к Захарии, опершись рукой о колено, склонился над ним:
— Ладно ли, боярин, отдыхается? Мягка ли перинка?
Захария повел красными зрачками, ничего не сказал Давыдке; помедлив, поглядел на Склира, разлепил спекшиеся губы:
— Пес!
Меченоша подпрыгнул, как от удара, взмахнул плетью. Давыдка задержал его руку:
— Боярина бить — такого уговора не было...
Разом выдохнув, Склир со свистом стегнул плетью воздух. Захария не вздрогнул, смотрел на него незряче. «Неуж и вправду не боится? — удивился Давыдка.— Или злоба ослепила?»
Но глаза боярина потухли, лицо безвольно опало; вдруг поежившись, прижался Захария к березовому комлю, будто ища у него спасения.
— Чур, чур меня,— забормотал он и опустил обреченную голову.
— Бога али черта поминаешь, боярин? — усмешливо спросил его Давыдка.— Черта тебе вспоминать с руки, но нынче только бог тебе поможет. Не просвети меня бог, порубил бы я тебя, боярин, на Болоховом поле, а куски разбросал бы по оврагам в раменье...
Хотя и ласковым голосом говорил Давыдка, а старого боярина не обмануть. И под прямым уверенным взглядом дружинника совсем притих Захария. Только набрякшее веко подергалось без нужды, а сам он сидел неживой. Давно уж схоронил себя боярин, давно уж сам себе отходную пропел: что-то теперь станется с Евпраксией?..
И почему это вдруг подумал Захария о дочери? О своей бы жизни думать боярину, а жизнь его конченая. На позор, на страшное поругание притащил его в эту рощу Склир. Князь милостив, князь, глядишь и простил бы его, но Давыдка не простит. Родной избы не простит, матери, сгоревшей в Заборье, простить не сможет. Какую казнь придумал для него Давыдка? Бросит в Кужляк с камнем на груди или привяжет к березовому стволу да запалит у ног костер, чтобы полюбоваться его долгими муками?
Сладка Давыдкина месть — ох сладка! Хотелось бы боярину быть сейчас на Давыдкином месте. Уж он бы знал, что ему делать, он бы не оплошал... А Давыдке откуда знать? Давыдка привык работать мечом. А меч — дело простое: отрубил голову — и скачи дальше. Нет, не насладится Давыдка своей местью, повезло боярину...
Но что это вдруг обогрело боярина в Давыдкином пристальном взгляде? Что заставило его затрепетать от плеснувшейся в сердце надежды?
— Не губить я пришел тебя, боярин,— сказал Давыдка.— Особый у нас разговор.
— А пошто руки скрутил?
Давыдка вынул из-за голенища нож, разрезал веревки; боярин, облегченно вздохнув, выпростал затекшие ладони, подвигал посиневшими пальцами.
— Посечь ты меня мог, Давыдка, твоя воля...
— Посечь всегда успеется. О Евпраксии с тобой говорить буду, боярин...
С удивлением прислушивался Склир к странной беседе: о чем это они?
— Не видать тебе, холоп, Евпраксии,— нахмурился боярин.— Лучше руки мне наново вяжи...
— Так ведь и голову срубить недолго,— ответил Давыдка, твердо положив пальцы на рукоять меча.— Выбирай, боярин. Все в твоей воле. Как скажешь, так тому и быть.
Не шутил Давыдка. Да и какие могут быть шутки? Видел Захария: руки Давыдки в запекшейся крови, лицо в царапинах, кольчуга помята, шлем наискось надрублен мечом. Человек из сечи, сердце еще не остыло — что, как и впрямь исполнит угрозу?
Быстро прикинул боярин: дочь пока при нем, когда еще приспеет пора исполнять обещанное?! А по слухам, Давыдка в милости у молодого князя Всеволода. Милостник князя — сила немалая. Заступится Давыдка за боярина — быть боярину живу, не заступится — долго ли глядеть на солнышко?
Сколько времени уж прошло — тихо в березняке. Сидит Давыдка напротив, будто гончая у лисьей норы. Ждет. Нет, не уйти Захарии от ответа.
— Ладно, быть по-твоему,— нехотя, сквозь зубы пообещал боярин.
За леском, на Болоховом поле, звенели гудки и утробно грохотали барабаны.
Давыдка со Склиром догнали Всеволодов головной отряд у самого Владимира.
Из широко распахнутых Золотых ворот шли навстречу князьям празднично одетые горожане и весь клирос во главе с Микулицей...
14
И радость и тревогу принесла Михалке первая ночь во владимирском княжеском тереме. Бывал он уже в этих палатах — и тогда, год назад, был здесь не гостем, а хозяином, да пришлось уходить с позором. Как бы и нынче не повторилось старое: счастье переменчиво.
Но шум толпы за стенами дворца успокаивал его. Легко далась ему победа над Мстиславом, владимирцы подсобили. Без них не одолеть бы ему Ростиславичей, особенно после того, как подались назад московляне. Да и Ярополк заплутал в лесах. А если бы подоспел, как бы еще дело повернулось?!
Стрекотал по-домашнему сверчок под половицей, с кухни приносило духмяный запах только что испеченного хлеба. Но не своим, до сих пор чужим казался ему княжеский терем. Все здесь не его, все здесь еще Ярополково: чаши на столе, шуба на лавке, меч на стене, сапоги под лежанкой... Вон и слуги глядят на него со страхом, не его — Ярополковы слуги. Недосуг было сменить, да и к спеху ли? Старая горбатая ведьма, Ярополкова кормилица, который уж раз заглядывает в дверь, кривится, подмигивает, щерит пустой, беззубый рот. Поди, она собирала для него ту травку, что вез московскому огнищанину Воловик?..
Не по себе стало Михалке, так и передернуло всего колким ознобом. Нет, не заснуть ему в тереме: давят стены, кикиморы и лешие ползут из темных углов. А за отволоченным оконцем живыми звездами приманивает темное небо.
