Дон Антонио снял шляпу и широким жестом отвел ее в сторону, кланяясь.
— Добро пожаловать домой, сеньор Сандерс.
Тай помедлил, потом протянул руку, и дон Антонио пожал ее. Мужчины смотрели друг другу в глаза, молча вспоминая враждебное прошлое и как бы примеряясь к иному будущему.
— У меня подарок для вас обоих.
Не поворачивая головы, дон Антонио поднял руку, и один из его людей подвел коня. Луис Барранкас, накрытый полотнищем, лежал поперек седла. Не в мире почил этот человек.
— Этот подарок не смывает пятно позора с моей семьи. Точно так же никакое извинение не может искупить обиду, нанесенную вам, мисс Джонс.
Он гордо держал голову, но Дженни понимала, насколько тяжела для него эта минута. — К моему стыду, я приехал сюда, вняв мольбам отчаявшегося ребенка, но не верил ни рассказу Грасиелы, ни вашему, пока не увидел Луиса собственными глазами. — Дон Антонио холодно взглянул на двух переживших сражение кузенов, которых его люди держали под прицелом пистолетов. — Еще до наступления ночи я выясню до конца степень предательства нашей семьи.
— А Грасиела? — спросила Дженни, начиная чувствовать боль в раненом плече; она прислонилась к Таю, и тот обнял ее.
Дон Антонио поглядел очень пристально на тело Луиса.
— Кажется, я во многом ошибался, сеньорита. — Он повернулся к Таю и сказал: — Ни один из Барранкасов больше не ступит на землю Сандерсов с дурными намерениями. Если вы согласны, вражда между нашими семьями кончается здесь.
Тай помолчал, потом кивнул:
— Согласен.
Мужчины снова пожали друг другу руки.
— Грасиела хочет любить вас, сеньор, — мягко произнесла Дженни. — Дайте ей эту возможность.
Она подозревала, что обаяние этого чертенка уже начало действовать на деда. Если он даст Грасиеле хоть полшанса — а Дженни понимала, что так оно и будет, — то внучка обведет дона Антонио вокруг пальца в самое короткое время.
— Девочка пообедает сегодня вечером на асиенде, — внезапно сообщил дон Антонио. — Кто-нибудь из моих людей привезет ее домой на ранчо еще до наступления темноты.
— Отлично, сеньор, — прошептала Дженни. Еще до того, как дон Антонио выпьет свой послеобеденный кофе или зажжет сигару, он целиком будет принадлежать Грасиеле. Опустив голову, чтобы скрыть улыбку, Дженни заметила, что кровь стекает у нее по руке и каплет с пальцев. Она подняла голову и сердито посмотрела на Тая.
— Должна сказать, ковбой, что в качестве кандидата в мужья ты никуда не годишься. Ты не послал мне телеграмму, когда должен был ее послать, за это я еще долго буду на тебя злиться. А теперь ты стоишь здесь и болтаешь, в то время как каждому ясно, что я истекаю кровью у тебя на глазах. Я возьму да и передумаю выходить за тебя замуж.
Тай со смехом поднял ее на руки.
— Слишком поздно. Ты обещала выйти за меня, а я еще не встречал женщины, способной столь твердо держать слово, как ты. Так что ты теперь моя независимо от того, какой я есть.
Дженни с улыбкой положила голову ему на плечо, пока он нес ее к лошадям.
— Видно, так уж мне суждено, — сказала она. — Зато и ты теперь мой, и мне это по сердцу.
И Дженни, лежа у Тая на руках и пачкая кровью из раны ему грудь, решила, что нынче самый счастливый день в ее жизни.
Далеко не простые подводные течения сопровождали прием, который мать Тая устроила в честь его возвращения домой и помолвки с женщиной, занимавшей его мысли каждую минуту и каждый день его долгого и трудного выздоровления в мексиканской деревне, а потом пути домой, на север.
Люди Барранкасов и люди Сандерсов стояли по разные стороны решетки для барбекю и смотрели друг на друга с подозрением и недоверием. Эллен и дон Антонио обменивались любезностями и обращались друг к другу с чертовски изысканной вежливостью. Только присутствие других гостей препятствовало проявлениям открытой неприязни между двумя семьями.
Но этот день положил начало. Время принесет с собой новые встречи, и постоянные приятные соприкосновения изгладят из памяти былую вражду. Грасиела, которая весело перебегала от одной группы к другой, в конце концов приведет обе семьи к общему будущему.
Когда женщины увели Дженни от Тая, он направился к ограде выгона, чтобы присоединиться к Роберту и снова взглянуть на все то, что он любил. Землю и дом, где он стал мужчиной. А еще на женщину, которая вскоре станет его женой. Вот она стоит в сумерках и держит за руку ребенка. Эти драгоценные для него женщина и ребенок осветили его разум, изменили его привычки и в конечном итоге всю его жизнь. У него стеснилась грудь, пока он смотрел на них.
— Она прекрасная женщина, — тихо проговорил Роберт, — Ты счастливый человек.
Тай кивнул, гордо расправив плечи.
— Я не встречал такой, как она.
Дженни выглядела потрясающе красивой в этот вечер; разрумянившаяся от счастья, она помахала Таю рукой, и глаза ее засияли. Отросшие ниже ушей волосы отражали пламя заката и напоминали Таю о язычке пламени между ее стройных ног. Платье подчеркивало великолепную грудь и обтягивало бедра, способные выносить ребенка, зачатого от мужа. Кто-то — скорее всего Грасиела — приколол маленький букетик к перевязи, на которой теперь покоилась раненая рука Дженни. Господь всемогущий, как же он любит ее! Он не мог поверить своей исключительной удаче: он нашел ее, и она его полюбила!
К концу недели она уже поправится настолько, чтобы выдержать путешествие, и он намерен отвезти ее в Сан-Франциско, подальше от бдительного ока матери и ее настояний иметь отдельные спальни до свадьбы. Он станет заниматься с ней любовью, пока она не опьянеет от радости и желания. Он купит ей приданое и непременно — подвенечное платье абрикосового цвета.
— Я должен был уехать с Маргаритой в Мексику, — снова негромко заговорил Роберт, который тоже смотрел на Дженни. — Никогда не прощу себе, что не сделал этого. А ранчо должно было стать твоим.
— Я счастлив и на своих трех сотнях акров, — ответил Тай, зажигая две сигары и вручая одну из них брату.
— Я не люблю землю так, как любишь ее ты. И никогда не любил. — Некоторое время Роберт молча курил. — Я не могу этим жить. Я принял ранчо в угоду отцу, а может, и потому, что не хотел отдавать тебе то, что считал своим по праву. — Горечь и отвращение к самому себе свели ему губы. — Я был настолько бесхребетным, что не взял к себе жену и дочь. Просил об этом тебя, так как стыдился посмотреть в лицо Маргарите. Прости меня. Боже, но что-то во мне радуется тому, что мне не пришлось этого делать. Каково мужчине жить с этим?
Тай не находил ответа. Роберт ему брат, он его любит. Но они никогда не понимали друг друга, никогда не шли одной тропой.
— У тебя есть дочь, — сказал он наконец. — Дай ей шанс, Роберт. Я пробыл дома всего три дня, но успел понять, что ты не позволяешь Грасиеле стать частью твоей жизни. Она заслуживает большего.
— Да. Заслуживает, — согласился Роберт, по-прежнему глядя на Дженни и Грасиелу. — Я очень много думал все эти последние дни. И понял, что единственное, чем я могу искупить свои ошибки, — это дать Грасиеле любящую семью и счастье. — Он выпустил струйку дыма и долго смотрел, как она тянется к забору. — Я уезжаю, Тай. Поеду в Мексику сказать последнее прости своей жене. Потом переберусь в Южную Америку. Или осяду в Мехико-Сити, кто знает. — Он передернул плечами. — С уверенностью могу сказать лишь то, что сюда я не вернусь.
— А Грасиела? — резко спросил Тай.
— Тебя вряд ли особенно удивит, если я попрошу тебя в очередной раз принять на себя мои обязанности.
Некоторое время Тай не говорил ни слова. Он мог предполагать происходящее, и Роберт, к сожалению, прав. Это его не удивило.
— Ранчо должно было достаться тебе. Теперь так и будет. Что касается моей дочери… Ты и Дженни дадите ей настоящий дом, я этого не могу. Каждый раз, как я гляжу на нее, я вижу перед собой Маргариту и думаю о своей несостоятельности в качестве мужа, отца, просто человека. Это несправедливо по отношению к ней. И я не могу с этим жить. Сделаешь ли ты мне такое вот последнее одолжение? Если Дженни согласится, примете ли вы от меня и это ранчо, и мою дочь?
