И чем это мнение, кстати, так уж было неправдоподобно, если вдуматься?

Знаменитые слова о гибельности для Германии войны на два фронта были известны, конечно, не только соотечественникам Бисмарка. К тому же абсолютно доказательным подтверждением правильности этих слов был пример Первой мировой войны. Что было очевидно, опять же, не только для немцев.

Да и обычная логика подсказывала, — вторжение в СССР до окончания войны с Англией положение Германии не улучшало. Оно его резко ухудшало. А потому нападение при таких условиях было маловероятно.

Таким образом, перед войной в советском военно-политическом руководстве существовало единое мнение о том, что самым вероятным условием нападения Германии на СССР может быть только предварительное заключение Германией мира с Англией. Этой точки зрения совершенно искренне придерживались как Сталин с Молотовым, так и Тимошенко с Жуковым. Впрочем, иных мнений в тогдашнем руководстве не было ни у кого. Даже нарком ВМФ адмирал Кузнецов, чьи подчинённые встретили войну наиболее организованно, даже он почти до самого последнего момента в возможность нападения не верил. Помните, в мемуарах он признался, что поставил сообщения Воронцова «под сомнение»?

Именно эти соображения, а вовсе не дезинформации германской стороны заставили советское военно-политическое руководство относиться к переброске на Восток немецких войск несколько спокойнее, чем это было допустимо. Потому что происходило это на фоне понимания того, что начинать что-то серьёзное при наличии всё того же неустранённого фактора немцы не будут. Потому что это путь к гибели Германии. При этих условиях концентрацию войск можно было объяснить просто. Немцы пытаются блефовать. Обозначая угрозу нападения, будут стараться запугать. А запугав, потребовать себе каких-то значительных уступок со стороны СССР. Кстати, об этом или примерно об этом говорили и некоторые донесения советской разведки. Подтверждая и подкрепляя таким образом эту позицию советского руководства.

Здесь же дополнительную тревожную ноту добавляла эскапада с полётом в Англию Рудольфа Гесса. Полёт этот говорил только об одном — Гитлер лихорадочно ищет возможности для заключения мира с Англией. Зачем, это понятно. Но вот почему так отчаянно? Вплоть до того, что пожертвовал для этого третьим (или даже вторым) человеком в Рейхе. Вывод здесь получался такой. Если Гитлер и принял решение о нападении на СССР, то ему обязательно нужен мир с Англией. Однако, как известно, мира не получилось, Гесс был арестован. Отсюда следовал вывод. Значит, Гитлер будет вынужден нападение своё отложить. До другого случая возможного заключения мира на Западе.

Иными словами, в представлении советского руководства, со стороны Германии речь с большой долей вероятности могла идти о какой-то масштабной политической игре. Да ещё, памятуя о Гессе, с примесью явной авантюры.

Помните? В суде над руководством Западного фронта было озвучено мнение генерала Климовских о том, что «…все наши мероприятия по передвижению войск к границе есть мера предупредительная…»

Или многозначительные строки из дневника Георгия Димитрова.

И знаменитое «Заявление ТАСС», многократно позднее разруганное, было инструментом такой игры. Политический зондаж. Стремление понять, чего же на самом деле хочет, чего добивается Гитлер. Думаю, что на самом деле это заявление, а точнее реакция на него немецкой стороны, и было тем рубежом, когда единство мнений в советском руководстве было нарушено.

На военных эта чисто дипломатическая акция произвела впечатление скорее эмоциональное. И мнения их явно не поколебала. Не их это была область деятельности, да и не привыкли они изощряться в политике.

А вот для Сталина реакция немцев на это заявление явилась, судя по всему, неожиданной. Он мог ожидать чего угодно. Лицемерных уверений в дружбе. Грубого окрика. Обвинений. Оскорбительных требований. Но не того, что произошло на самом деле. Молчания. Полного и абсолютного молчания по официальным каналам. И сообщений по линии разведки, что в среднем звене германских функционеров заявление ТАСС встречено с насмешкой, как что-то, совсем уже не существенное.

Что здесь сработало? Знаменитая сталинская недоверчивость? Подозрительность? Интуиция? Может быть, тактическая гибкость политически изощрённого ума? Не знаю. Не хочу гадать. Но именно в эти последние дни перед войной Сталин делает ряд шагов (речь о них шла уже выше), которые свидетельствуют об осознании им реальной военной угрозы.

Для меня очевидно, что и упомянутые указания Генштаба накануне войны были направлены в войска именно по инициативе Сталина. Потому и ограничился генерал Жуков отправкой этих указаний, не озаботившись проверкой их исполнения. Потому и промолчал о них в своих мемуарах. Не с его самолюбием было рассказывать о чём-то, подтверждающем не его собственные таланты. Ну, и, наряду с самолюбием, работала, конечно (я имею в виду мемуары), установка на сталинскую вину. Это само собой.

А вот позиция высших военных в эту последнюю перед войной неделю, повторю, осталась прежней. Для них ничего не изменилось. Нет, конечно, указания Сталина выполнялись ими по-прежнему беспрекословно. И встревоженности его, они, судя по всему, не противоречили. Но, думаю, повторю опять же, не из страха перед ним. Причина здесь была другой. Почему так думаю?

Военному человеку самим характером его службы не положено быть менее боевым, чем человек гражданский. Если его гражданский руководитель говорит, что страна в опасности, он что, будет прекословить? Мямлить что-то сугубо штатское, что всё ещё, может, обойдётся? Как вы это себе представляете? Сказать такое вслух, это потерять уважение окружающих. Поэтому, что бы ни думал о происходящем такой вот генерал, он всегда, скорее всего, поддержит любые воинственные действия. И уж, во всяком случае, возражать по их поводу не будет.

Кроме того, представьте себе настоящего военного. Не чиновника в погонах. Или завхоза. А человека, которого принято именовать «военной косточкой». Разве может такой человек отказаться от соблазнительной возможности лишний раз потренировать свои войска? Объявить очередную учебную тревогу? Тем более соблазнительно согласиться объявить тревогу боевую, но в полной внутренней уверенности, что лишний это повод для тренировки, для выявления огрехов.

А ведь и Тимошенко, и Жуков были, безусловно, выдающимися военными. Так что, обеспокоенность Сталина они вполне дисциплинированно и точно претворили в указания, направленные в войска.

Но вот в частном порядке… Ну, они же люди. Не сверхсущества. Люди. Как могли они оценить всплеск этой сталинской подозрительности? Что бы ни говорил или не писал потом Жуков о своём былом преклонении перед сталинским авторитетом, не мог он к нему относиться иначе, чем военный человек к человеку штатскому. Встревожился Сталин? Ну, это обычное дело. В сложной и опасной обстановке только военный сохраняет спокойствие и хладнокровие. А «шпаку» вроде бы как даже и положено.

Единственно, «шпак» был такого калибра, что нельзя было ему сказать так же, как сказал он генералу Захарову: «Что вы паникуете!»