Капитан разбился в лепешку, чтобы обеспечить нас местами на судне, но плату за проезд потребовал немалую. Нам следовало заплатить ему по полтора риксдалера с человека. Я не возражал против такой суммы, но, лишь убедившись, что все удобно устроились на борту, достал наши проездные документы, из которых явствовало, что капитан должен считать поездку на его судне людей короля благословением Божиим – другими словами, что мы намерены ехать с ним бесплатно. Капитан покосился на бумагу, потом на меня и понял, что он проиграл: заявлять, что на судне нет для нас места, было уже поздно.

Другой пассажир – фрейлейн Сара, как она по-немецки представилась капитану, – была молодая дама из купеческого сословия, образованная и милая, и ее смех заставлял учащенно биться мое сердце.

Этот звонкий смех донесся до меня с носа лодки, когда волна перехлестнула через борт и юнкер укрыл фрейлейн своим плащом, стараясь при этом, чтобы ветер не вырвал у него из рук его шляпу и парик. Это смешное зрелище заставило штурмана и меня усмехнуться и обменяться парочкой грубоватых замечаний на норвежском о франтах и безумстве придворной моды, хотя мы не спускали глаз с этой пары, и нас нисколько не смущало, что мы так снисходительны к собственному греху – зависти.

Матросы на веслах трудились на совесть, лодка быстро скользила по Вестерэльвен, и я уже видел на острове Исегранёйен очертания города и крепости, скрытых деревьями. Еще совсем немного, и я ступлю на норвежскую землю.

Норвежская земля. Надо признаться, что меня, парня, который уехал из усадьбы Хорттен сопливым крестьянским подростком, а теперь возвращался домой в качестве назначенного самим королем помощника и секретаря посланца Папы Римского, охватило благостное чувство. Вот уж точно, что в окрестностях Бёрре теперь будет о чем поговорить, думал я с удовлетворением и крепко держал нунция, когда тот снова склонил свое зеленоватое лицо над бортом лодки, издавая при этом безбожные и невнятные звуки.

– Куда ехать?

Дома. Наконец-то дома! Мои ноги стояли на норвежской земле, или, на худой конец, на бревнах норвежской пристани, – глубоко дыша, я замер в ожидании, когда меня наполнит блаженное, опьяняющее чувство. Над нами собирались серые, тяжелые от влаги тучи.

Однако ничего такого не случилось.

– Куда ехать? – повторил возница и слез с телеги, чтобы успокоить лошадь.

Я выдохнул воздух, с раздражением посмотрел на “Норвегию” и повернулся к вознице.

– На постоялый двор Батюшки Йертца, – ответил я. Возница шевельнул табак во рту и взглянул на меня.

– Умер, – изрек он.

– О! – Я смутился. – Но его жена, верно, еще принимает постояльцев?

– Сгорела.

– Что?! Сожгли как ведьму?

Он мрачно усмехнулся, услышав тревогу в моем голосе.

– Постоялый двор сгорел, – объяснил он и сплюнул табак в воду. – Сгорел еще в прошлом, нет, в позапрошлом, году. Тогда сгорела большая часть города… – Он сделал рукой движение, которое должно было представлять дом, обратившийся в дым и пепел, – во всяком случае, мне так показалось.

– А мадам Йертц?

– Уехала вместе с детьми. Не хватило средств, чтобы заново отстроить двор, и она продала землю. Думаю, она живет в Ватерланде. – Он грязным пальцем показал в сторону юга.

Я знал Ватерланд. Там в основном жили люди, связанные с морем. Рыбаки, фрахтовщики, моряки и простые ремесленники. Они жили под защитой крепости и на безопасном расстоянии от наводящих страх огненных объятий города. Еще неизвестно, что из этого было хуже. Но два больших пожара, случившиеся за десять лет, могли заставить любого пренебречь защитой от врага – тем более что уже некоторое время не было войны, от которой требовалась бы защита.

– Что вы порекомендуете?

– Что?.. По… рекомендую?.. – У него изо рта чуть не вывалился табак, он подозрительно оглядел меня с головы до пят.

– Как по-вашему, где нам лучше остановиться?

– Ах, вот оно что!.. – Он глянул на город. – Да, верно, лучше всего… – Он умолк, увидев приближающегося к нам господина. – Таможенник Холм, – буркнул он, скривив рот. – Холм чудом избежал пожара, когда все остальные погорели. Везучий черт!

Какой-то человек в форме спокойно обошел вокруг телеги, на которую матросы грузили наши пожитки, бросил на них оценивающий взгляд и наконец представился:

– Кристенсен Холм, таможенный контроль. – Он отвесил почти незаметный поклон, даже не согнув колени.

Я тоже представился и объяснил, что мой господин, Микеланджело дей Конти, как раз в данную минуту сидит перед тарелкой горячего мясного бульона в харчевне мадам Колбьёрнсен. Он непривычен к морю, и ему нужно время, чтобы прийти в себя после тяжелого для него пути сюда из Дании. Я достал наш проездной документ и предписание, выданное мне секретарем Датской канцелярии, и протянул таможеннику оба документа.

Поодаль тяжелый сундук фрейлейн Сары сняли с лодки и с глухим стуком поставили на причал. Пока таможенник читал предписание, к нам подошел юнкер Стиг и, к моему удивлению, приказал матросам поставить сундук на телегу рядом с нашим багажом.

– Сколько человек вас едет? – спросил таможенник Холм и поднял глаза от бумаги.

Я хотел ответить: трое, нет, четверо, что было истинной правдой, но юнкер Стиг вмешался в наш разговор. Он сказал, что у него есть письмо от короля, освобождающее нас от любых объяснений с инспекторами и другими службами, которые могут представить нашу страну посланцу Папы Римского с невыгодной стороны. Я предостерегающе взглянул на юнкера, дабы напомнить ему о желании нунция сохранить свой визит в тайне, но юнкер игнорировал мой взгляд.

– И, кроме того, – прибавил он, – во время пребывания посланца Папы в Норвегии королевские чиновники должны предоставлять нам любую помощь, какая нам потребуется.

Он вынул из-за обшлага бумагу и протянул ее таможеннику, который на мгновение был совершенно сбит с толку и явно не мог решить, с кем из нас ему следует иметь дело.

Изучив бумагу юнкера, он взмахнул нашими бумагами и решил обращаться к некой точке между нами.

– Я понимаю это так, что вы, как посланцы короля, освобождаетесь от всех проверок со стороны власти, а также таможенного досмотра. Другими словами… – Он не закончил фразу, позволив ей повиснуть в воздухе, подошел к телеге и положил руку на вещи нунция. Взглянул на сундук фрейлейн Сары и вещи юнкера Стига, словно пытался сквозь их грубую обшивку понять, не содержат ли они чего-нибудь, что принесет деньги в казну таможни. Потом вздохнул с облегчением и сказал: – Такова воля короля, и его верный слуга нижайше желает господам приятного путешествия по Нор…

– Позвольте! – раздался громкий, резкий голос у нас за спиной. Быстрым шагом, с мясом, застрявшим между зубами, нунций подошел к нам. И перешел на немецкий. – Никто не прикоснется к моему сундуку! – Он сбросил с сундука руку таможенника и сердито посмотрел на меня. – Я сказал: никто! Ни вы, ни кто-либо другой не имеете права осматривать мои вещи! Capito?!

Таможенник предпочел не выражать своего удивления по поводу столь горячего вмешательства и скромно отступил на шаг назад, позволив подозрительной морщинке на мгновение задержаться у него на лбу, тогда как нунций продолжал свой нагоняй теперь уже по-латыни. Наконец Холм решил, что таможенная служба сделала все, что ей положено, поклонился и покинул этот мучительный спектакль, исчезнув в воротах таможни.

– Ваше Высокопреосвященство, ваши вещи никто не будет досматривать, – объяснил я нунцию, когда буря утихла. – Юнкер Стиг и я убедили в этом таможенника. Но… – Я на мгновение умолк, подыскивая подходящие слова. – Но вы по-прежнему желаете путешествовать инкогнито по этой стране?

– Да, безусловно! – раздраженно ответил он. – В этой забытой Богом стране существует извращенное и бесстыдное представление об истинной вере, так что ради моей безопасности…

– Тогда я должен объяснить это таможеннику, – прервал я нунция и поспешил за таможенником Холмом.