Он не знал, что Рябушкин и Травников были на приеме у Воронихина. Тот их внимательно и вежливо выслушал. Больше говорил Рябушкин. Без своей обычной витиеватости, просто и четко выкладывал факты: Савватеев принципиально не хочет публиковать критические материалы, стал очень грубым, может запросто стучать кулаком и кричать на сотрудников, руководство редакцией в последнее время ослабил и, ссылаясь на нездоровье, постоянно заставляет подписывать газету своего заместителя.

Воронихин слушал, смотрел на них и, конечно, прекрасно знал, чего они от него хотят и зачем сюда пришли.

— У вас все? Мы обязательно разберемся. И если Савватеев действительно виноват, учиним ему строгий спрос.

С тем и ушли.

С утра Рябушкин был возбужден и необычно молчалив. То и дело поглядывал на часы. Перед обедом он надолго куда-то исчез. Вернулся к концу рабочего дня.

Как раз в это время мужская половина редакции собралась в сельхозотделе. Накурили так, что не только топор, бревно можно было подвесить. Следом за Рябушкиным дверь открыла Нина Сергеевна, крикнула:

— Эй, ребятки, вы тута?

Нефедыч только что сказал последние слова своей очередной байки, и от обвального хохота дым заколебался. Но Нефедыч — так себе, мелочь, все ждут, когда загорится хозяин кабинета Косихин. Обычно хмурый и молчаливый, Косихин, когда случаются у него такие сборища, сначала сидит тихо. Протарахтит первая очередь баек, и только тогда начинает он:

— Может, помнит кто, у нас тут Манька Подсадная жила…

Нина Сергеевна испуганно захлопнула дверь. По многолетнему опыту она хорошо знала, что байки Косихина не для женских ушей. Да и дело, с которым пришла в сельхозотдел, не такое уж срочное, обождет. Пусть ребята похохочут. По традиции редкие сборы в конце работы не нарушал даже Савватеев, сам иногда подсаживался в уголке, дожидаясь своей очереди рассказать что-нибудь…

— Рост у нее метра два был, ну и в ширину чуть поменьше, — продолжал Косихин. — А работала поварихой в дорожном участке. И вот бригадир, который мост под Ветлянкой строил, присылает начальнику записку. Пишет, что «баба» нужна, какой сваи забивают. А записка к мужикам попала. Посадили они Маньку на телегу, письмо сочинили и отправили…

Дальше шло уже совсем непечатное и такое смешное, что от хохота можно было оглохнуть. Лишь один Косихин был по-обычному хмур и серьезен, сидел прямо, как истукан.

Рябушкин выждал, когда уляжется смех, спросил у Косихина:

— А что же наш партийный лидер не объявляет о собрании?

— Завтра напишу объявление, а собрание будет в четверг, — угрюмо пробурчал Косихин и добавил: — Ты зря радуешься, Рябушкин.

— Не понял, — тот поправил очки.

В кабинете вдруг стало тихо. Косихин сидел все так же прямо и строго, словно аршин проглотил. Будто не видел, как Рябушкин еще раз поправил свои очки, потом сдернул их, пригнул голову и впился в парторга близоруким взглядом.

— Поясняю для непонятливых, — негромко сказал Косихин. — Ты плохо все рассчитал, Рябушкин. Савватеева мы в обиду не дадим, даже в том случае, если ты самому господу богу пожалуешься. Ни на тебя его не променяем, ни на Травникова. Понял? А теперь как секретарь парторганизации официально довожу до сведения — в четверг партсобрание. Кляузу будем разбирать.

— Какую кляузу? — смутно догадываясь, спросил Андрей.

— А это Рябушкин с Травниковым тебе растолкуют.

— Да что случилось, в конце концов?

— Я же сказал — в четверг собрание. Там и разберемся.

В первый раз, кажется, со сборища в сельхозотделе расходились без улыбок и без шуток.

Савватеев в это время сидел у Воронихина.

Он уже знал о визите в райком Рябушкина и Травникова, знал о собрании и теперь ждал, что скажет первый.

Лучи закатного солнца, еще по-дневному жаркие, ломились в широкие окна, и в кабинете было душновато. В голове у Савватеева гудело, он растянул узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Несколько раз глубоко вздохнул, но воздуху все равно не хватало.

Воронихин пристально смотрел на Савватеева и невольно думал, что неуемный Пыл Пылыч за последнее годы сильно сдал. И еще ловил себя на мысли, что ему не хочется затевать разговор, ради которого он Пыл Пылыча вызвал. Если перетряхнуть их биографии, начиная с нуля и до сегодняшнего дня, до эгой вот минуты, у них найдется много общего. Они ведь когда-то крепко дружили. Но случилось так, что Воронихин вдруг почувствовал: принципиальность Савватеева висит у него за плечами, как тяжелый рюкзак. Этот рюкзак давил и постоянно напоминал о себе. Кого-нибудь другого Воронихин давно бы уже скрутил, а Савватеева терпел. Чувствовал такую же, как у себя, силу, может быть, даже большую.

«Когда ты поумнеешь?» — с горечью думал Воронихин. Если честно, он с радостью бы откинул, забыл визит Рябушкина и Травникова, их жалобу, предстоящее собрание, он бы все забыл, Только бы Савватеев не лез туда, куда не нужно. Но что поделаешь, ему же свою голову не приставишь.

— Как здоровье, Паша?

— Не ахти, прибаливать начал.

— Знаешь, зачем я тебя вызвал?

— Догадываюсь.

С Савватеевым надо было рубить напрямую. Без обходных маневров. Воронихин хорошо это знал. И рубанул напрямую:

— Паша, наверно, тебе пора подумать о пенсии. Возраст подошел, здоровье, как ты сам говоришь, сдает. А?

Савватеев еще больше растянул узел галстука, глубоко вздохнул. На вопрос он не отвечал, в кабинете повисло неловкое молчание.

— Ну, что ты молчишь? Тут, видишь, еще какое дело. Приходили ко мне Травников с Рябушкиным, жаловались на тебя. Придется разбираться.

— Это ваше дело.

— Так оно же тебя касается!

— Что ты хочешь? Чтобы я оправдывался?

— В четверг партийное собрание. Тебе Косихин говорил?

— Говорил. Вот пусть люди на собрании и скажут. Ты зачем меня вызывал — пенсию предложить или сказать о партийном собрании?

— А ты связи не видишь?

— Вижу я, Саня, вижу. Избавиться решил? Да? Надоел, понимаю, что надоел. Как кость в горле торчу. Но учти, так просто я крылышки не сложу и эту шайку козыринскую на чистую воду выведу, как ты их ни защищай. Опутали они тебя, теперь уже и сам завяз. Помнишь, я тебе говорил? Когда Кижеватова снимали? Говорил, что хрен редьки не слаще? И Козырина надо было в шею гнать! Помнишь? Вот она, твоя политика деловых людей! В чистом виде! А Рябушкин с Травниковым… это так, тьфу! Сам знаешь. Совсем ты помельчал, Саня, лучше бы уж в открытую выживал.

У Воронихина лопнуло терпение.

— А вам не кажется, Павел Павлович, что вы забылись?

— Нет, Саня, не кажется. Давно понял — с креслом ты не справился, съело оно тебя. Вот так: ам! — и нету Сани Воронихина. А вместо него другой человек сидит. До свиданья!

— Павел, подожди!

Дверь неслышно закрылась.

Галстук душил Савватеева, он стянул его через голову и, держа в руке, пошел в редакцию. Воронихин, стоя возле окна своего кабинета, смотрел ему вслед. Вот Павел Павлович, слегка размахивая галстуком, пересек центральную улицу. Воронихин ждал, что он оглянется. Не оглянулся.

По разные стороны центральной улицы, каждый в своем кабинете, сидели бывшие друзья и думали об одном и том же. Теперь они могли себя так, назвать — бывшие друзья.

Партийное собрание началось, как обычно. Нину Сергеевну избрали председателем, она объявила повестку дня, доложила суть жалобы, с которой обратились в райком Рябушкин и Травников. Ее всегда веселый и бодрый голос вздрагивал, в нем слышались близкие слезы, а когда она бросала украдкой взгляд на Савватеева, то терялась еще больше. Нина Сергеевна никак не могла понять — зачем это собрание и разве можно обвинять Савватеева в том, чего за ним сроду не водилось?

Первым слова попросил Косихин:

— Я скажу несколько слов об авторах письма.

— Позвольте, э-э-э… — чуть приподнялся Травников.

— Владимир Семенович, не перебивайте, когда предоставят вам слово, тогда скажете. Итак, об авторах письма. Рябушкин работает у нас около двух лет, Травников — чуть больше двух десятков. И вот они нашли общий язык в одной точке — им неугоден нынешний редактор. Почему на это решился тихий, осторожный Владимир Семенович? Да потому, что нашел союзника. Будь его воля, он бы давно избавился от редактора, но просто боялся. А Рябушкин — энергичный, пробивной. Теперь о том, почему им не нравится Савватеев. Ну, с Травниковым понятно, хочет быть редактором, так хочет, что даже стал смелым. Рябушкин — другое дело. Ему Савватеев — как кость в горле, потому что мешает осуществить идею маленького крутояровского бонапартика.