— Нелла! — Из дома появляется их дочь Пенелопа. Ей около двадцати, и она красавица.

— Идемте в дом.

Тетя Аньезе берет мои чемоданы. Пенелопа проводит меня в гостиную — огромную комнату, расчерченную полосками солнечного света, бьющего сквозь ставни. Она ставит чемоданы на пол и оглядывает меня с ног до головы. Я снимаю шляпу, затем перчатки.

— Тут вам не нужны ни шляпа, ни перчатки, — с улыбкой говорит она. — Надеюсь, у вас есть юбка и сандалии.

— Есть.

— И чулки тут не нужны.

— Понятно.

«Ну вот, приехали, — думаю я. — Хорошее начало путешествия». Я привезла с собой целый чемодан новых вещей: два саржевых костюма, платье из шерсти букле и множество новых чулок. Единственное из моего гардероба, что не будет смотреться здесь претенциозно и неуместно, — черная хлопковая юбка и белая блузка.

Над камином висит зеркало. Я гляжусь в него. В детстве у меня была копна вьющихся волос, сейчас я их старательно распрямляю, чтобы они нормально лежали при стрижке «паж». К счастью, я пошла в отца, и у меня еще нет седых волос. Но в этой новой для меня комнате, при новом освещении я вижу, что моя прическа меня старит. Я провожу руками по лицу. Пудра слишком розовая, и от нее я кажусь еще старше. Морщин на лице почти нет, но в целом я произвожу впечатление строгой, властной женщины. Тонкие морщинки на лбу лежат так, что кажется: я на всех смотрю сверху вниз. Поджатые губы заставляют думать, что я все знаю лучше других. Мне вдруг становится противно, и я отворачиваюсь. Все, что говорила обо мне Селеста, верно. Я всего лишь фабрикантша, помешанная на росте доходов. Что со мной случилось? Куда делась та девочка, которая больше всего на свете любила читать, которая считала, что главное — воображение? Почему я позволила ей превратиться в это?

Раздается стук в дверь.

— Войдите, — говорю я.

Входит Аньезе. Я отворачиваюсь.

— Что с тобой? — подходит она ко мне.

— Не знаю.

— Расскажи мне.

Она обнимает меня. Не знаю почему, но ее доброта так трогает меня, что я начинаю плакать. Слезы подступают толчками, откуда-то из глубины, и наконец проливаются обильным дождем. Мой муж, наша совместная жизнь, наше будущее, моя молодость — куда это все делось? Все накопившееся горе изливается из меня вместе со слезами. Я пытаюсь приглушить рыдания и не могу.

— Поплачь, поплачь, — говорит она.

Впервые с тех пор, как увидела Франко на полу фабрики, я зарыдала.

Когда я просыпаюсь, гляжу на будильник и не верю своим глазам. Полдень! Я проспала двенадцать часов. Вокруг тишина, слышно только, как занавеска легонько постукивает о подоконник. Папа прав: тут очень тихо. Я иду в ванную. Набираю горячую воду, погружаюсь в нее. Не знаю почему, но мне вдруг становится легко и спокойно. Мне кажется, что я плыву. Неудивительно, что все испугались за меня, когда я не плакала о Франко. Слезы приносят огромное облегчение.

Одевшись, я спускаюсь в гостиную. К моему удивлению, в доме никого нет. Странно, ведь почти обед. Я выхожу из дома, прохожу до конца улицы. Вокруг много людей, но никого из них я не знаю. Наконец замечаю Аньезе и Пенелопу — они идут мне навстречу с какими-то свертками в руках.

— А, Нелла, проснулась, — с улыбкой говорит Аньезе. — Как себя чувствуешь?

— Отлично.

Я и правда чувствую себя отлично. Как будто гора с плеч свалилась. Я опять дышу полной грудью.

— А где мама?

— Они с соседкой пошли на рынок в Фоджи. Ей нравится рынок. Идем, приготовим обед.

Пенелопа идет впереди.

— А папа? — спрашиваю я у Аньезе.

— Ушел с моим мужем. Так просто, погулять, поглазеть. Кто знает, на что?

Я вхожу в дом следом за Аньезе и Пенелопой. Аньезе указывает мне на стул в кухне. Моя задача — не помогать им, а развлекать разговорами, пока они будут готовить. Кухня — самое большое помещение в их доме. Посередине стоит огромный стол с двенадцатью стульями вокруг него. В углу — еще один длинный стол, для готовки. Аньезе и ее дочь разворачивают один из свертков, достают свежую рыбу, приправляют ее лимоном и травами и кладут в духовку. Я слежу за их слаженными действиями. Никто не командует, никто никого не одергивает. Кажется, я все время говорю Селесте, что и как надо делать. А тут передо мной мать и дочь, которые любят друг друга и уважают право другого делать что-то по-своему.

После обеда я сую ноги в сандалии и подхожу к зеркалу. Не пудрюсь, а только подкрашиваю губы помадой. Дух молодости, который исходит от Аньезе, передался и мне. Нос у меня уже немножко обгорел. Я снова становлюсь похожей на счастливую девочку, какой когда-то была.

Я отправляюсь гулять по городу. Поднимаюсь по холму туда, где в нашем Розето была бы Честнат-стрит. На вершине холма стоит церковь. Я открываю дверь и вхожу. Разглядываю потрясающие фрески, изображающие жизнь Святой Марии. Я улыбаюсь: художник увидел Богородицу красивой, с алыми губами и огромными голубыми глазами.

Из ризницы появляется приходской священник, и я в тысячный раз удивляюсь, зачем Ренато выбрал этот путь. Мне становится стыдно за свои мысли. В конце концов, я только что потеряла мужа. У нас с ним была семья, общее дело и общая жизнь. А теперь меня снова захватила мысль о Ренато Ланзаре.

Я выхожу из церкви на залитую солнцем площадь и вижу группу школьников. Смеясь и весело болтая, они идут вверх по улице. Когда они сворачивают за угол, чтобы подойти к церкви, я вижу, что они старше, чем я думала: не школьники, а скорее студенты. Они говорят по-итальянски, но в их речи слышится американский акцент. Что они тут делают?

У меня холодеет сердце. Меня мучает какое-то предчувствие, но я не успеваю сообразить достаточно быстро.

— Нелла! — слышу я мужской голос, и меня охватывает радость, смешанная со страхом. — Что ты здесь делаешь?

Это Ренато. Я поворачиваюсь к нему. Он поседел, но его волосы по-прежнему густы. Он одет в белую рубашку и брюки цвета хаки. Куда делась сутана?

— Я тут с родителями. А ты как сюда попал?

— Со своими студентами из Университета Святого Иоанна. Мы едем в Апулию. А по пути я хотел показать им, где жили мои предки. К тому же тут в церкви потрясающие фрески.

— Да, я видела.

— Ты как? — спрашивает он.

— Нормально. Франко всегда мечтал посмотреть на настоящий Розето, поэтому я решила, что должна приехать сюда.

— Тут совсем как дома, правда?

Я киваю. Ренато рассуждает о природе, о красоте, об искусстве. Я понимаю, что он нервничает.

— Надолго ты тут? — спрашиваю я.

— На несколько дней. Потом мы едем в Рим.

Я смотрю на его студентов:

— Можно я украду у вас преподавателя на один вечер?

Они смеются, а одна девочка с улыбкой говорит:

— Он ведь священник.

— Это я прекрасно знаю, — замечаю я, глядя в глаза Ренато. — Я живу в доме сто двадцать семь на улице Тэста.

— Я зайду в семь, — говорит он и снова обращается к студентам: — Идемте смотреть фрески.

Я медленно спускаюсь с холма. Как странно, что я встретила здесь Ренато. К чему бы это? Шагая по улице Примо, я замечаю свое отражение в витрине. Снова ставшие непослушными волосы сияют на солнце, ветер развевает юбку — я похожа на молоденькую девушку. Я, конечно, знаю, что давно уже не молода, но сейчас по крайней мере выгляжу молодой.

На окраине Розето-Вальфорторе на реке Фортор есть старая гостиница, а в ней — ресторан. Место тут очень живописное. Гостиница похожа на древнюю каменную крепость, а вокруг расстилаются сады. Ренато подводит меня к столику у окна, из которого открывается вид на реку.

— Ну как тебе? — спрашивает он, выдвигая для меня стул.

— Чудесно, — искренне говорю я.

Аньезе дала мне свою белую льняную юбку и розовый джемпер. Она настояла на том, чтобы я надела ее вещи: все, что я привезла с собой, смотрится слишком пафосно.

— А где твоя сутана?

— Я не хожу в сутане во время поездок.

— Зря.