- Прогуляемся.

- Не думаю, что мне позволят выйти, - недоверчиво ответил Лотт.

- А ты видишь здесь кого-то, кто запретит?

И верно. Шэддоу исчез сразу же после того, как доставил его словно тюк со скоропортящимся товаром. А Галлард сотоварищи дали под зад у самого порога церкви и предоставили Марша самому себе. Или сделали вид.

В любом случае, Лотту нравилась идея хмельного агапита. По крайней мере, он выяснит насколько ослабили поводок.

От мысли, что его не станут пытать, рвать ногти на пальцах, закручивать винт в височную кость и прочие малоприятные радости инквизиционного допроса с груди упал тяжеленный камень.

Им разрешили многое. Медник и Лотт покинули Обитель так же быстро, как покидает бордель не заплативший клиент. К центральной площади примыкал гигантский собор Святого Агапита, чей фасад облепили тусклые кругляши. Гигантская голова пса с острыми башенками-ушами представляла Святой Официум. Позади полумесяцем нависала Обитель Веры. У Лотта глаза заболели от обилия желтизны. Редкий мрамор Костей Земли для постройки завозили флотилиями. Золотые скульптуры теснили одна другую, словно соревнуясь в тщеславии.

Посреди площади красным бельмом застыл невзрачный алтарь. Именно туда и вел его медник. Редкие прохожие оглядывались на них, и Лотт нехотя признал, что и сам чувствовал себя святотатцем, рушащим устоявшийся порядок вещей.

- Подойди, - велел агапит. Монах застыл в шаге от алтаря. Он волновался, хоть и старался не подавать виду.

Лотт медлил. Он знал, как чтут люди империи каменный клык. Сколько здесь умерло людей? А сколько лет насчитывала империя? Одна тысяча двести тридцать девять жертв окропили бездушную штуковину кровью. Ей пропитались белые плиты вокруг. Сам алтарь словно светился извне. Именно здесь Зарок смертельно ранил Гэллоса. Именно здесь его жена Аллана вознеслась на небеса, навсегда забрав с собой солнце.

- Что ты видишь? - спросил медник.

Алтарь кровоточил, словно кто-то всадил лезвие в его нутро. Прозрачные жгуты адского огня, слабые и клонимые ветром, трепетали подобно свече под чужим дыханием. Лотт протянул к ним руку, и тут же отдернул. Язычки лизнули руку и превратились в щупальца. Каждое из них схватило по пальцу, и потянуло к себе. Камень заходил ходуном. Из навершия, напоминающего звериный коготь, потекла тягучая смазка. Она несла в себе знакомые эссенции.

Запах женщины. Смрад трупа. Аромат ладана. Вонь испражнений всех людей мира.

Алтарь сбрасывал шелуху. Он раздвигал неподатливые лепестки подобно невесте, раздвигающей ноги в брачную ночь. Он приглашал заглянуть внутрь, как это делает мухоловка, зазывающая жуков отведать заманчиво пахнущий нектар.

Он видел совокупляющихся ангелов. Его заставляли смотреть на поедающих друг руга детей. Демоны оторвали веки, обнажив глаза.

Вкус праха, меда, крови и сажи заставлял глотать обильную слюну.

Лотт слышал пение и трубный глас. Его вел хруст костей и лопающихся как скорлупа орехов панцирей многоножек. Шестое пекло влекло к себе, и Марш чувствовал, как поддается этому зову.

Ему как никогда хотелось умереть. Перегрызть вены, вырвать язык, чтобы устоять перед искушением и не сорвать одежду, бросившись в разверзшуюся бездну.

Он повернулся к жертвеннику спиной. С удивлением заметил, что по лицу бежит не пот, а слезы. Лотт посмотрел на свои руки. Он сжимал кулаки изо всех сил. Ногти впились в ладони, прочертив на плоти борозды.

Медник подал ему бутылку вина и на этот раз Лотт приложился к ней без колебаний.

- Ты видел.

Он не спрашивал. Утверждал.

- А не должен был?

- Никто не видит. Люди ходят здесь каждый день. Молятся, беседуют. В День Покаяния открываются врата, и мы приносим жертву, чтобы червоточина утолила глад. Только тогда приоткрывается вуаль. Оно не показывает лицо. Только оскал. Он ужасен, но это ничто по сравнению с истинным обликом. Но не сейчас. Никто не знает, что червоточина всегда голодна. Всегда готова прийти в мир. Оно ждет своего часа. Маленького шанса.

Монах говорил, не отводя взгляда от алтаря.

- Лик ада дано узреть немногим. Я один из них.

Он смотрел не мигая. Лотт проникся искренним уважением к нему. Невысокому и сгорбленному. Но более сильному духом, чем он сам.

Медник достал оттопыривающий хламиду предмет. Покатал в руке будто безделицу.

Лотт затаил дыхание. Даже в самых тайных мечтах он не надеялся в такой близи увидеть Яблоко Империи. В детских сказках яблоки бывают отравленными и красными как опавший кленовый лист. Либо золотыми и дарующими вечную молодость. Держава была меньше, чем в манускриптах, что давал ему почитать капеллан. Она спокойно умещалась в руке и отнюдь не сверкала божественным светом. Тонкий как сеннайский шелк хрусталь заключил в темницу кусочек легенды. Солнечная чешуйка парила в воздухе. Казалось, она всеми силами пытается воссоединиться с небесным светилом, разорвать путы и лишить людей последней надежды.

- Теперь и ты тоже, - добавил Иноккий.

Архигэиллиот подал ему руку. Безымянный палец опоясывал перстень с печатью, открывающей любые двери, даже те, что находятся в небе. Лотт коснулся губами холодного металла. Он ожидал судебного разбирательства. В крайнем случае разговора по душам в псоглавой башне.

Лотт не знал, что ответить главе церкви. Он смотрел на него снизу вверх, и теперь казалось, что именно так должен выглядеть архигэллиот. Иноккий жестом велел ему подняться.

- Неисповедимы пути богов, - изрек Иноккий, беря его под руку и ведя к журчащему фонтану. - Мог ли молодой я надеяться, что возглавлю орден агапитов когда-нибудь? Мог бы зрелый я в помыслить, что встану в один ряд с такими, как Климент Миротворец, Франческо Просветитель, Пий Хранитель?

Они сели на портик фонтана. Извергающие из уст пышные водные потоки рыбы барахтались в сетях, расставленных голым по пояс человеком. Фиосетто изобразил Мильтиада простым рыбаком, а из людей слепил карасей, щук и окуней. Архигэллиот привел к солнцу первых верующих стоя в воде. Амплус забрала язычников, а отдала солнцепоклонников.

- А ты, Лотт? Надеялся когда-нибудь стать чем-то большим, чем оруженосец при лорде?

Лотт ответил честно. Он хотел, да и кто не хочет? Он старался стать таким человеком. Но иногда будущее зависит не только от тебя.

- Почему не стал им?

И снова он ответил честно. Лотт обжегся один раз. Сильно и больно. И больше повторять ошибки не хотел. Он взял за привычку не доверять людям. Искать только своей корысти и считал других лишь досадными препятствиями. Куда это его привело? На дно пекла, туда, где горит задница Зарока. И самым страшным было осознавать, что ему нравилось там.

- Тебе выпала редкая честь стать божьим перстом, Лотт. Спасать людей, используя Дар, щадить драгоценные звезды душ. Но ты предпочел скрываться. Бежать от судьбы с покорившей-ветер и халифаткой Квази, вместо того, чтобы пойти к нам. Почему, Лотт?

Язык прилип к небу. Последний из Маршей провел потными ладонями по штанинам. Один из карманов что-то хранил. Пальцы нащупали бугорок. Лотт сжал его словно святой знак.

- Потому что я не достоин, - сказал он. - Боги ошиблись.

- Не спеши считать себя прозорливее Гэллоса, - тихо ответил ему Иноккий. - Ты таков, какой есть и никто, даже боги, не сделает из тебя спасителя душ человеческих, если сам того не захочешь. Но не спеши говорить то, чего не ведаешь.

Фонтан привлекал стаи птиц. Юркие крылатые вились вокруг, стрекоча и посвистывая. Редкие капли задевали затылок, но Лотт сидел смирно, не смея сдвинуться даже на длину ногтя.

- Что ты знаешь об апокрифах, Лотт? - спросил Наставник Королей.

- Это книги лжецов.

Так говорил капеллан Кабаньей Норы им с братом. Лотт помнил только те легенды, в которых говорилось о смелых воинах. Имена святых дев, старозаконников и буквоедов, писавших заповеди и притчи Книги Таинств со слов привидевшейся им Алланы, он пропускал мимо ушей. Когда доходило до таких тонкостей они с братом предпочитали измываться над длинным носом обучающего их чернеца, который, казалось, хочет проткнуть святое писание насквозь - капеллан был подслеповат.