Лотт нашел кусок черствого сыра на дне холщевого мешка и жадно его проглотил. Оцарапав горло, комок ухнул вниз. Живот приветливо заворчал и успокоился на время.

Словно во сне он увидел медленно движущиеся телеги, мелькающие подобно видению среди остропиких осин. Крытая черным сукном повозка хромала на одно колесо, за ней тащилась телега, везущая несколько гробов из желтой древесины.

"Смерть не спешит. Играет. Забавляется".

Он принял эту новость с мертвецким спокойствием. В иной раз Лотт ужаснулся только об одной мысли о такой встрече, но сейчас сил на что-либо еще просто не осталось.

Телега остановилась, замерев на пригорке. Возница, скрывавшийся в сумраке темных занавесей фургончика, приветливо помахал им рукой.

- Мир вам, добрые люди! - звонко провозгласил он и чопорно ступил с козел на грешную землю. - Чудный день подарили нам боги, не правда ли?

- Отчего вы так считаете, отче? - когда незнакомец подошел ближе, Лотт заметил символы Церкви Крови, вышитые на рукавах священника.

- Ну как же, дитя? Птицы поют чудесные трели, солнце светит - не нарадуешься, а когда ты целый день без крошки хлеба в желудке, Аллана, приводит тебя к столу, ломящемуся от самой вкусной снеди в мире!

Не спрашивая дозволения, священник сел подле Лотта и вкусил черствого сыру так изысканно, словно обедал с самим архигэллиотом.

- Изумительно, - вынес он вердикт. - Руперт, отведай.

Гробовщик слез с груженой повозки и поспешил присоединиться к трапезе.

- Птицы поют и не такие песенки на полях, наполненных трупами, солнце светит одинаково как грешникам, так и праведникам. А ваша чудесная еда - залежалый кусок глины, - ответил Лотт.

- Возможно и так, - хохотнул священник, почесывая лысую маковку, окруженную венцом тонзуры. - В конце концов, мы видим только то, что хотим видеть. Кто-то плохое, кто-то хорошее. А истина, она всегда в золотой середине.

- Истина в том, что мы смертны. Некоторые умирают раньше, некоторые позже. Я сегодня потерял друга, святой отец. Верного и терпеливого ко всем моим жалобам. А через день или час потеряю еще одного. Они уйдут, а я ничего не смогу сделать. Все, что остается - болтать со случайным прохожим о погоде и наблюдать как он меня объедает.

- Я бы выпил вина, - пожаловался священник. При своей худобе, он поглощал скудные остатки припасов на удивление живо и даже с аппетитом. - В нем кроятся все тайны мира. Где-то на донышке одной из бочек. Главное стараться и верить в то, что делаешь.

Лотт развел руками, сожалея, что не припас прожорливому иноку бутылочку другую.

Монах скорбно сложил руки в молитве и зачастил светильничный псалом из вечерни, попутно благословляя хлеб насущный, ниспосланный чуть ли не самим Гэллосом скромному рабу божиему.

Лотт смежил веки, позволив себе краткий отдых перед тяжелым путем.

- Гэллос не зря направил меня по этой дороге, - монах прервался на мгновение. - Мне кажется, боги наблюдают за тобой очень пристально. Не подведи их.

***

Когда он разлепил слезящиеся глаза, был вечер. Аллана рассыпала ожерелье из звезд по атласу пурпурного неба. Тихо поскрипывала ось телеги. Руки и лицо искусал проклятый гнус; кожа зудела и чесалась.

Лотт поднялся, разминая затекшие конечности и застыл как вкопанный.

Он спал в гробу.

- Преподобный, - загорланил пропитой глоткой возница телеги. - Наш покойничек ожил!

- Не смешно, - отозвался Лотт.

Раньше он бы осенил себя святым знаком, сплюнул через плечо или хотя бы поставил свечу на алтарь. Что-то изменилось. Он стал грубее, безразличнее.

- Чем здесь несет? - спросил он у возницы, но увидев его чумазое лицо, понял, что нашел источник неописуемой вони. Скорее всего, мужичок в последний раз мылся на весеннее равноденствие. К тому же, подле деревенщины лежал мешочек с конскими яблоками, собираемыми на розжиг.

- Я же говорил - любимец богов, - отозвался из хромого фургончика монах. - Ты должен мне пфенниг, Руперт.

- Агась, - согласился пахучий гробовщик. - И не стыдно вам, отче, простой люд обирать?

- А не стыдно тебе, пропойца, ставить на смерть бедолаги? - парировал монах. - Парень, если не хочешь пропитаться запахом конского навоза на всю оставшуюся жизнь, перебирайся ко мне на козлы.

Лотт с благодарностью принял приглашение и составил священнику компанию.

- Я долго спал?

- Это мало походило на сон, - покачал головой инок. - Скорее обморок. Два дня не приходил в себя. Все повторял во сне имя Кэт.

Видимо, что-то отразилось на его лице, так как монах поспешил продолжить:

- Не волнуйся, жива она.

- Жива?!

Сердце забилось быстрее, он знал, что не стоит этому верить, но все равно хватался за призрачную надежду.

- Пока жива. Спит внутри.

Лотт отдернул черное сукно и заглянул внутрь.

Квази лежала среди церковной рухляди, будто ожидая, что ее начнут отпевать. Над головой неверной раскачивалось незажженное кадило. На внушительном рундуке грудой лежали требники и старенькая с рваными краями Книга Таинств. Святые символы, выплавленные из серебра и меди, болтались на гвозде, связанные одной шнуровкой, словно горсть баранок.

Монах укрыл чародейку плащаницей с вышитым ликом Святого Климента, грозящего людям Халифата двуручником. "Смерть неверным" вещал мертвый архигэллиот и Лотт не сомневался, что его слова близки к правде.

Он провел рукой по изможденному лицу Квази. Девушка застонала во сне и облизала засохшие губы. Лотт нашел бурдюк с теплой водой и смочил ей губы.

Глупо было надеяться на чудо. Конечно, откуда незнакомцу знать кто такая Кэт? Но разубеждать его не стоило. Что скажет служитель церкви о том, кто путешествует в компании с неверной и оплакивает чахоточную? Ничего хорошего.

- Спасибо, что позаботились о нас, отче, - сказал Лотт, возвращаясь на козлы.

- Клавдий. Зови меня по имени, прошу тебя. В дороге не важно, кто делит с тобой еду и спит под одной крышей, верно?

Лотт кивнул и назвал себя. Если божьему человеку угодно говорить с ним на равных, пусть так и будет.

- Это долг каждого слуги Церкви - заботиться о пастве, - благодушно продолжил монах. - Мы проводники душ к солнечному престолу. Гробовщик присмотрел за вашими лошадьми. Вся тройка ухожена, сыта и готова к дальнейшим тяготам жизни.

Священник указал на бегущих позади фургона животных.

- Не в пример их хозяевам, - улыбнулся благодетель. Ясные глаза кололи острыми спицами, заставляя Лотта ерзать на скамье, гадая, что у того на уме и стоит ли дальше злоупотреблять гостеприимством. - Нелегко расстаться с "блажью", верно?

Лотт оцепенел. Рука привычно потянулась к спрятанному за пазухой кисету. Марш заставил себя кивнуть, заметив, как пристально смотрит на него Простой-Попутчик-Клавдий. Перевел дух, поняв, что честный ответ его устроил.

Он спросил:

- Откуда узнали?

Вместо ответа Клавдий отвернул засаленный паллуим, скрывающий шею. На белой коже отчетливо виднелись позвонки. Четыре кривых борозды пропахали всхолмья поперек, навсегда оставив жуткий след.

- Даже мученики приходят в этот мир с тенью порока на челе, - назидательно сказал чернец. - Священники тоже люди. Давным-давно я был таким же, как ты. Потерявшим мир в душе. Атура стала для меня любовницей, сестрой, матерью. Всем. Ты знаешь, как бывает - однажды понимаешь, что порошок важнее, чем еда, вода и сон. И скорее забудешь собственное имя, чем принять дозу.

- Что-то изменилось?

- Да, изменилось, - монах безотчетно потер старые шрамы. - На меня снизошла божья благодать, - видя реакцию Лотта, Клавдий улыбнулся уголками губ. - Боги любят испытывать людей. Думаю, именно во время наивысшего душевного напряжения вскрывается истинная наша натура. Я убил человека за очередную понюшку. Он наградил меня шрамами на шее. Я выдавил ему глаза большими пальцами. Я сделал это, потому что у него были деньги. "Блажь" закончилась спустя два дня, но грезить я не перестал. Я видел мертвеца без глаз и ночью и днем, во снах и наяву. Он и сейчас приходит. Смотрит. Ждет, когда дам слабину.