Они мечтали о мальчике. Вслух обдумывали имена. То, каким смелым и умным он вырастет. Как будет защищать честь их дома, сражаться на турнирах и покорять сердца девушек.
За месяц до истечения срока начались схватки. Боль разрывала Агнессу изнутри. Казалось, Зарок захватил ее лоно и зверски издевался над всем, что дорого Томасу.
Леди Берри прибыла так быстро как смогла. Она предложила выход. Такой простой и невозможный.
"Желтоглазые знают, как решить проблему", сказала она. "Их женщины часто принимают трудные роды и должны помочь. Нужно всего лишь твое одобрение, Томас". "Боги испытывают тебя", ответил на это его капеллан. "Ты не можешь выбрать язычников, они не верят ни в Аллану ни в Гэллоса. Поклоняются ветру, гнущему посевы к земле, сметающему все, что уготовано нам богами. Ты обречешь на вечные муки не только себя, но жену и детей.
Что такое сила, папа? Сила это вера. Это церковь.
- Я одобряю ваши действия, сир Генри, - ответил он Штальсу. - Вы оказались куда лучше этого чванливого петуха, градоправителя Пэйта. Волнения людей остановлены в зачатке, а все виновные найдены и повешены.
- Не все, милорд, - заметил Штальс. В голосе чувствовалась досада. - Мои люди не смогли догнать мальчишку. Этого Марша. Говорят, с ним была чахоточная. Они виновны наравне с тем отребьем. Я считаю, что из-за них в Гэстхолле разверзлись врата и преподобному Майлзу Торсэну пришлось действовать.
Лоттар Марш...
У них родилась бы двойня. Два крохотных комка мертвой плоти принесли ему повитухи. Его мальчики. Сир Томас позволил пустить чуть ли не единственную в своей жизни слезу по ним. Агнесса пережила сыновей на один день. Она умерла от потери крови, не смотря на отчаянные литургии капеллана и его клира. Их похоронили в усыпальнице дома Кэнсли. Единая гробница. Агнесса мертвой хваткой обнимала близнецов и по сей день.
Дурные мысли одолевали его сознание в те времена. Желание последовать во тьму вслед за ними, защищать их там, в посмертной жизни. Он держал нож для разделки мяса и видел его в своей груди. Ехал на лошади и поводья сами собой слаживались в крепкую петлю.
Сила в нас.
Эти слова сковывали его члены. У лорда Кэнсли остался только долг перед родом. Понятия о чести, знакомые с детства. И он, стиснув зубы, продолжил жить дальше.
Спустя месяц, ближе к зиме, остготы сожгли деревню на границе с Шэнсвудом. Дружина прибыла слишком поздно. От селения остались лишь дымящиеся угли. Большинство жителей погибло. Девушек, тех, что выдержали насилие дикарей и сохранили хотя бы частицу былой красоты, остготы забрали с собой, чтобы сделать своими женами или продать другим кланам. Тогда он и услышал плач. Тонкий, пронзительный младенческий писк прорезался сквозь треск лопающихся от жара бревен, лошадиное ржание и бряцанье стальных сочленений. Воины принесли ему два крохотных свертка в крови и гари. Мать умерла, защищая своих чад, совершив такой же подвиг как в свое время Святая Мистра. Дикари не заметили или не посчитали нужным заметить детей.
Он знал их отца. Сильный и работящий, восемь лет службы в Железной Вольнице и пятнадцать в его дружине. Когда меч стал оттягивать его руку, Томас дал ветерану в управление деревеньку, назначив старостой, и отправил на покой. Кто бы мог подумать, что именно в этом тихом месте тому суждено было сложить голову.
Смерть забрала у него двоих детей, а затем отдала других. Все говорили о божественном знамении, и он их слушал. Два брата Кэнсли - Томас и Стэш, два мертвых сына, два воспитанника.
Мальчики росли при дворе, лорд Кэнсли не давал им спуску. Строгий, справедливый наставник - это все, что нужно мальчикам. Где он ошибся? Почему не заметил злобы и зависти в глазах младшего Марша? Возможно, из-за того, что Сторм был так похож на него самого?
Он пропустил подлое предательство, почти такое же, какое совершил Стэш Кэнсли, забыв о долге перед Церковью. Лоттар Марш опустился на самое дно, стал братоубийцей, клятвопреступником. Теперь червоточина...
Гореть ему в аду, но почему Томас видит не закостенелого в грехах оруженосца, а маленький сверток в копоти и чужой крови?
- Сир Генри, вы знаете, как проходят собрания круглого стола? - спросил Томас, чтобы отвлечься.
- Нет, милорд.
- Тринадцать лордов собираются раз в году в резиденции одного из них в период листопада. Собрание длится неделю, но главные дела обсуждаются только три дня. В первый день мы решаем щекотливые вопросы отношений между княжествами вроде разногласий домов Моргот и Фарслоу, заключаем сделки о доставке ценных ресурсов между нами и пошлинный сбор на ввоз товара в чужие земли. Второй день посвящен соборной армии Тринадцати Земель, Железной Вольнице. Вы служили в ней, сир Генри?
- Нет. Милорд. Не довелось.
- Это большая честь, Штальс. Каждый воин на нашей земле мечтает стать одним из братства. Железная Вольница защищает окраины западной цивилизации от набегов кочевья. Не дает нордам спуститься с отрогов Волчьей Пасти, держит остготов за спинами Каменных Стражей, наказывает сталью браконьеров и беглых каторжников Дальноводья. Проявив себя там, славный мечник может получить золотые шпоры.
Штальс никак не прореагировал, только заметил:
- Пусть милорд не считает меня трусом, что отсиживался за городскими стенами, когда остальные проливали кровь за Священную Империю. Ваш скромный слуга пять лет провел в Приграничье, с безгербовым щитом в одной руке и копьем в другой, охраняя покой людей от падальщиков.
- Вы состояли в ордене Безликих? - удивился Кэнсли. Вода остыла, и он начал мерзнуть. Штальс тактично подал полотенце. - Вы не перестаете меня поражать, сир Генри. И как вам служба?
- Десять лет тянутся слишком долго для того, кто противостоит тварям Мертвых Земель.
Томас Кэнсли издал сухой смешок. Вода стекала по длинным усам на шею. Он допил чашу пряного вина, смакуя легкий аромат гвоздики и мяты.
- Лорды содержат Вольницу для защиты от людей, Церковь Крови создала Безликих для защиты от порождений Столетней Войны. В ордене служат только благородные, ведь так?
- Вы совершенно правы, сир Томас.
- И что дает вам Церковь за верную службу?
- Кому-то наделы в землях Кальса или Эльса. Кому-то архигэллиотские индульгенции.
Лорд Кэнсли по-новому взглянул на своего протеже. Генри Штальс мог бы состариться в карликовых королевствах, попивая южные вина и имея постоянный доход с подаренных Церковью земель, но он предпочел им клочок бумаги. Зарница чужой души для твоей лишь сумерки.
- Завтра нас ждет тяжелое сражение, сир Генри.
Когда-нибудь он вернется к этому разговору, но не сейчас, когда завтра лорды начнут склоки из-за обладания Вольницей, а он мог думать только о мягкой кровати и подушке, набитой гусиным пухом.
- Можно задать один вопрос, милорд?
Лорд Кэнсвуда кивнул в знак согласия.
- Что происходит на третий день собрания?
- Мы меняем одних людей на других, - ответил Томас. Видя недоумение, разбившие маску беспристрастности Штальса, он улыбнулся и добавил, - Мы заключаем браки между нашими домами и семьями своих вассалов. Спокойной ночи, сир Генри.
***
- Вашей наглости нет предела, Генрих Сулроуд - бушевал великан Кайл Шэнсоу. - Вольница не остается у одного лорда дольше года, и это вам прекрасно известно.
- Вы не совсем правы, сир Кайл, - голос Карла, лорда Долнлэндского, ломался до сих пор, юноша старался произносить слова напористо, но в середине фразы горловые связки изменяли хозяину и выдавали какую-то птичью трель вместо предполагаемого рева гербовой росомахи. - В летописях нет ни одного закона, запрещающего лордам...
- Я способен сам постоять за себя, и уж точно не нуждаюсь в защите писклявых лорденышей, - рявкнул лорд Сульсширский, становясь похожим на волка. Волосы цвета обсидиана встопорщились, ноздри хищно раздувались от клокотавшей ярости.
Как быстро мы выходим из себя, когда дело заходит о гордости, подумал Томас. Он помнил первый турнир Генриха. Молодой и дерзкий волчонок выехал против одного из рыцарей леди Берри и был сбит в первом же столкновении. К нему поспешили на помощь, но Генрих никому не позволил притронуться к себе. Поднялся и, прихрамывая, добрел до шатра врачевателей. Позже Томас узнал, что парнишка вывихнул плечо, сломал нос и засадил деревянную щепу себе в подмышку. Даже находясь на волосок от смерти и истекая от крови, он боялся только одного - показать слабость перед другими.
