– Вообще, я хотел бы увидеть море. Ни разу его не видел. Но это, наверное, нереально. Тогда просто крепкий кофе с сахаром. А кулон перешлите сестре Миури.

Дэлги хмыкнул, снял трубку с золоченого телефонного аппарата и заказал две чашки кофе в номер.

Свою порцию Ник выпил медленно, маленькими глотками. Рука с чашкой дрожала, и ему было стыдно, но он ничего не мог с этим поделать. Глаза сами собой стали слипаться.

«Он меня, что ли, отравил? Я сейчас просто усну – и больше ничего не почувствую? Совсем не страшно…»

Вилен, срань собачья, оказался предателем! Против своего благодетеля пошел, против начальника, против авторитета! Настрочил втихаря донос непогрешимому советнику цан Маберлаку – и о том, что министерское задание на самом деле не выполняется, и об ихней с Элизой зарплате, систематически присваиваемой Ксаватом, и о поездке в Ганжебду, и еще какую-то несусветную чушь приплел насчет «безыдейности» и «идеологической неграмотности» господина цан Ревернуха.

Последнее, положим, заумь в духе Окаянного мира, но все остальное – очень даже серьезно. Ксавату предложили официально объясниться, курьер с казенным письмом аж в Слакшате его разыскал. И вручил потихоньку еще одно письмецо, от верного человека из министерства, который Виленов донос для Ревернуха тайком скопировал.

Будь у него такая возможность, Ксават убил бы предателя-молокососа, но Вилен после появления курьера благоразумно исчез. Улизнул. Наверное, в столицу, срань такая, подался, под крыло к цан Маберлаку, а то бы Ксават расквитался с ним за подлянку по воровским законам.

А Элиза осталась, чтобы со своим Келхаром миловаться. И ругать ее не моги – будешь иметь дело с высокородным цан Севегустом!

Сам Келхар нынче куда-то запропастился, уже второй день ни слуху ни духу. А перед этим многозначительно обмолвился, что вспомнил, благодаря эксперименту с клюнсом, что-то «исключительно важное».

Может, просто сбежал с охоты, бросив и учителя, и клиента, и девку на произвол судьбы. Высокородный, с него станется. Для него те, кто без приставки «цан», вроде как и не люди.

…Ощеренные осколками оконные рамы, и за ними колышется что-то темное, зыбкое, взбаламученное, не похожее на обычную ночь. Мама, пока еще живая, собирает чемоданы. Яростные смуглые лица с блестящими белками глаз. Кровь повсюду, целыми лужами.

Чей-то знакомый голос:

– Эй, это просто сон, галлюцинации, понял? Потерпи, скоро все будет хорошо.

Переполненный плацкартный вагон, длинный-предлинный, словно переход в московском метрополитене. Людей с пожитками столько, что даже сесть некуда. Надо найти среди них маму, тогда она останется жива, но как ее найдешь, если воздух в этом бесконечном вагоне сероватый, мутный – даже не воздух, какая-то иная субстанция, размывающая лица и очертания фигур. А времени на поиски всего ничего, пока температура не упала ниже минус двадцати.

Дверь в тамбур. Открывать ее нельзя, потому что за ней на самом деле не тамбур, а магазин с черепами, где лежит на одной из полок покрытый коричневым лаком череп Люссойг. Ей надо было превратиться в человека насовсем, тогда бы ее не убили.

По широкой зимней улице мчатся потоки машин, а подземные переходы доверху завалены снегом – и один, и второй, и третий… Надо разыскать свободный от снега, иначе негде будет переночевать. Хотя можно лечь и прямо в сугроб. Все равно небо низкое, как потолок…

Это и есть потолок, расписанный лиловыми и золотыми цветами, каких не бывает в природе, – вся эта роскошь местами облупилась, но видно, что работа настоящего художника. Еще и белый лепной карниз с модерновыми завитками.

Вокруг никакого снега. Незнакомая комната, у изголовья кровати, на столике, стоит стеклянный кувшин с розовато-оранжевой жидкостью, рядом керамический бокал. На стуле аккуратно сложена одежда. За арочным окном, забранным решеткой, сплошная масса зеленой листвы – то ли крона дерева, то ли кустарник.

Ник откинулся на влажную подушку. После тяжелого сна он чувствовал себя измотанным.

На нем были только плавки плюс кулон на шее. Он не мог вспомнить, как разделся и как вообще сюда попал. Последнее воспоминание: люкс в слакшатской гостинице, разговор с Дэлги, чашка отравленного кофе. Отравленного?.. Наверное, все-таки нет, раз он жив.

Он выбрался из постели, шлепая босиком по теплым деревянным половицам, подошел к окну. Подоконник утоплен в толстой стене, кремовая краска местами облупилась. В листве ни одного просвета, поэтому комната затенена, снаружи переливчато щебечут птицы. Похоже, тихий пригород или загородная вилла.

Внезапно он почувствовал нестерпимую жажду. Налил из кувшина в бокал: так и есть, фруктовый сок.

После второго бокала натянул брюки – вовремя успел, потому что дверь открылась, вошли мужчина и женщина. Их половую принадлежность можно было определить по одежде и по сложению, лица скрывали глухие маски с прорезями.

Такие же маски были у спецназовцев, разгромивших палаточный лагерь. Это напоминание, да еще сразу после сна, проистекавшего оттуда же, из прошлого, заставило Ника похолодеть.

Вошедшие истолковали его реакцию по-своему – как обыкновенный испуг.

– Велено сказать, чтобы вы не беспокоились, – голос у женщины был грудной, певучий. – Вам ничего не угрожает. Если хотите в уборную или принять душ, он проводит, – кивок на мужчину. – Потом принесу обед, а то проголодались, наверное.

Мужчина молчал. Должно быть, охранник.

Уборная и душевая находились рядом, соседние двери. Коридорчик с истертым мозаичным полом. Высоко расположенные зарешеченные окошки, полукруглые, не застекленные, прикрыты плющом, лишь кое-где проникают солнечные лучи (еще не стемнело – значит, с того момента, как он выпил «последнюю» чашку кофе, времени прошло не так уж много). На всем легкий налет запущенности, словно патина на старой бронзе, но в то же время чисто, даже уютно.

Ник долго плескался в душе, смывая липкий пот и невидимые обрывки приснившегося кошмара, никто его не торопил. Потом его отвели обратно в комнату, где ожидал обед из нескольких блюд.

Женщина в маске наблюдала за ним, устроившись в оконном проеме. Полногрудая, широкобедрая, с крепкими округлыми плечами и маняще-золотистой кожей. На ней была белая облегающая майка и шелковые шаровары с блестящей вышивкой бисером. Охранника она отослала в коридор.

Ника смущало ее внимание, и он старался есть культурно, несмотря на сильный голод. Он сам удивлялся своему аппетиту, утром ведь в гостинице позавтракал.

Потом она ушла, забрав поднос с посудой. Ник растянулся на кровати, закинул руки за голову. Он в Иллихее. Здесь нет ни «горячих точек», ни переполненных плацкартных вагонов, ни заметенных снегом подземных переходов. То, что он оказался, по-видимому, в роли похищенного свидетеля, не очень его пугало. Если не считать масок, в окружающей обстановке не было ничего бандитского.

Женщина вернулась и на этот раз присела не на подоконник, а на край кровати. Он выпрямился, решив, что невежливо будет валяться в ее присутствии.

– Ты красивый.

– Вы тоже, – окончательно смутившись, пробормотал Ник.

Лицо и волосы спрятаны под маской, однако то, что оставлено на виду, ему нравилось. Полное, но крепкое тело напоминает большую изящную вазу, вылепленную мастером. Гладкая кожа покрыта тем загаром, какой называют «золотым» и «тропическим».

– Правда? – судя по звучанию голоса, она усмехнулась – и вдруг начала, без дальнейших разговоров, стаскивать с себя майку.

Ник, совсем растерявшись, отодвинулся к спинке кровати.

– Чего боишься?

– А вам можно? – выдавил он, чувствуя нарастающее возбуждение. Еще немного, и он тоже начнет срывать с себя одежду. – Вы же на работе…

– Почему нельзя? – она засмеялась грудным смехом, заставившим Ника вспомнить пение Энчарэл. – Я здешняя домоправительница, состою на службе у господина, а с кем я ложусь в постель – это мое личное дело. Наш господин предупредил, что у тебя не должно остаться неприятных воспоминаний о том, как ты побывал у нас в гостях, а насчет приятных ничего не было сказано!