Появился четвертый, богато одетый – костюм хоть и замызганный, но с золотым и серебряным шитьем, и массивная пряжка ремня усыпана то ли стразами, то ли настоящими драгоценностями – и поставил точку в споре, сказав, что драться сегодня вечером Ник будет, потому что традицию нарушать нельзя; вдобавок бойцов в Убивальне раз-два и обчелся, Ярт Шайчи половину перебил, а без игр не будет и самой Ганжебды. Видимо, он был из высшего начальства, и все сразу утихомирились. Заступника он куда-то отослал, а рыжему велел «подобрать этому тупаку что-нибудь по руке, раз он сам ничего не смыслит».

Охранник – его звали Рют – привел Ника в кладовую, где висело и лежало всевозможное холодное оружие. Мечи, кинжалы, шпаги, топоры, трезубцы… Попадались среди них и диковинные экземпляры вроде ножа с дисковидным лезвием или алебарды, напоминающей многолепестковый цветок. Ник разглядывал все это, как в музее. То, что сегодня вечером его убьют – возможно, одной из этих штуковин, – не укладывалось в голове: словно он видел сон, и у него все еще был шанс проснуться. Наверное, сказывалось остаточное действие той дряни, которой его опоили в эвдийской аптеке.

Снабдив Ника двумя ножами и коротким мечом, Рют спросил:

– Знаешь, что с этим делать?

Ник безучастно пожал плечами.

– Поналезло вас, на нашу голову, из Окаянного мира! Чему вас там только учат? Смотри и запоминай, два раза показывать не буду.

Как бы не так – ему пришлось показать и во второй раз, и в третий. Заодно Ник узнал, что такое хвыщер.

– …Эта тварь сидит у тебя внутри, в правой руке. Чтоб от нее избавиться, тебе надо или собственную руку по самое плечо оттяпать и немедленно сжечь, или кого-нибудь убить на арене и разрубить на куски – тогда он сам выскочит. На арене, понял? Там место особенное, заклятое. Если здесь кого убьешь, хвыщер не выскочит, а то умников много.

– Как он попал ко мне?

– Когда тебя сюда привели, ты совал руку в бак с хвыщеровой маткой. Не помнишь?

Никакого бака он не запомнил. Хотя… Осталось представление о короткой острой боли, как будто в ладонь вонзили иглу. Наверное, это оно и было.

Рют еще сказал, что поединки не обязательно должны заканчиваться смертью кого-то из бойцов, однако новичок всегда заинтересован в том, чтобы убить противника, иначе ему не избавиться от хвыщера. Нынешний чемпион Ярт Шайчи очень уж лютый, много народа извел почем зря, поэтому в Убивальне сейчас недобор.

– Если б не эта хренотень, тебя бы не купили, – равнодушно заключил Рют. – Послали бы этих, которые тебя привезли. Видишь, сейчас такой расклад, что сойдет хоть кто, лишь бы игры не отменять. Повезло тебе.

Они свернули в коридор, по обе стороны которого находились комнаты без дверей – или просто каменные полости. Нигде ни одного окна, зато на стенах полно сделанных из потускневшего металла газовых рожков. Воздух затхлый, влажный, насыщен запахами пота, мочи и болотной гнили.

В боковых помещениях упражнялись гладиаторы – кто разминался, кто фехтовал с невидимым противником, кто вонзал ножи в мишень. В золотистом свете лоснились мускулистые полуголые тела, сверкало оружие.

Один из бойцов выглядел так, что Ник, увидев его, содрогнулся: гора чудовищных мускулов, поросшая вьющейся черной шерстью, руки устрашающе длинные и мощные; шеи почти нет – словно голова, обритая наголо, сидит прямо на могучих плечах. Двигалась эта громадина на удивление проворно.

– Ярт Шайчи, – уважительным шепотом пояснил Рют. – Чемпион. На арене так лютует, что его противников потом в корзину по кускам складывают. Псих потому что. Не бойся, тебя против него не выпустят, он сегодня вечером отдыхает. Идем сюда.

Свернули в свободную комнату-полость. Рют велел Нику повторять за ним несложные фехтовальные приемы.

– Ты, когда выйдешь, хотя бы изобрази, что умеешь драться. Эх, на арене тебе достанется…

Он ошибся. Досталось Нику не на арене. Раньше.

Приближался вечер (об этом кто-то сказал, иначе здесь не поймешь, какое снаружи время суток), и гладиаторов позвали на жеребьевку в ярко освещенный каменный зал. Еще пришли охранники, которых называли мутильщиками, оборванцы, выполнявшие функции прислуги, несколько женщин в шикарных, но грязных платьях. Как объяснял Рют, Нику и еще одному новичку предстоит выйти на арену по-любому, а остальных, кому сегодня драться, определит жребий.

Ник стоял в толпе, ко всему безучастный, почти оцепеневший, его немного знобило. Он понимал, что через два-три часа его убьют, но понимал также, что протестовать против этого бесполезно. Похоже на то, что происходило с ним в Москве, хотя вокруг все другое – и люди, и ситуация, и даже мир.

Его грубо толкнули. Повернувшись, он увидел высокого парня с разметавшейся по широким плечам спутанной бурой гривой.

– Почему торчишь у меня на дороге? – прорычал парень.

– Извините, – пробормотал Ник.

Не потому, что испугался, просто он мысленно прощался с жизнью и хотел, чтобы его напоследок оставили в покое. Извинился он машинально, по-русски.

– Ты что сказал?! – взревел парень. – Да я ж тебя убью!

Ника сгребли за куртку и ударили. Причем вот что странно – он почему-то ничего не почувствовал. А следующий удар почувствовал, словно током шарахнуло, но боль была короткой. Зато правая рука сразу онемела и повисла, как неживая.

– Дэлги, Ник, прекратить! – по-военному рявкнул один из мутильщиков.

Напрасно рявкнул. Ник при всем желании «прекратить» не мог, а Дэлги – тот ни на чьи приказы не реагировал. Его пытались удержать, но он всех расшвырял, не переставая избивать Ника, и при этом рычал, как взбесившийся зверь.

Боли Ник почти не ощущал. Да он вообще ничего не ощущал! Наконец Дэлги бросил его на пол, к стене.

– Убью каждого, кто при мне будет ругаться не по-нашему! – сообщил он все тем же хриплым рычащим голосом, глядя сверху вниз на свою жертву. – Насмерть убью!

Ник не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, словно парализованный. Его захлестнул ужас: он, что ли, навсегда останется беспомощным калекой?

– Парень умирает, – заметил вполголоса кто-то из гладиаторов.

Из толпы выступил мутильщик с цепью на шее (цепь – знак отличия здешних офицеров), с опаской покосившись на Дэлги, потребовал:

– Отойди вон туда!

И лишь после того как Дэлги нарочито медленно, словно дразня, отступил в сторону и скрестил на груди руки, он присел возле Ника, нащупал пульс, потрогал парализованные конечности. Бросил через плечо:

– Кажись, пока не умирает, но двигаться не в состоянии.

Стоявшие полукольцом очевидцы обменивались впечатлениями – междометия и невнятные ругательства.

Другой мутильщик-офицер повернулся к виновнику:

– Ты что с ним сделал?! Как он теперь на арену выйдет?!

– А мне плевать, – Дэлги ухмыльнулся.

– Ладно, – офицер с досадой махнул рукой. – Если помрет, с тебя штраф. Вычтем его стоимость из твоих премиальных, понял? Убивать надо на арене, а не здесь.

– Да хоть где, – процедил Дэлги сквозь зубы. – Мне без разницы!

– Если ты кого-то убьешь на арене, тебе за это деньги заплатят, а если здесь – останешься внакладе, – попытался вразумить его мутильщик.

– Когда меня разбирает, я сам готов приплатить, лишь бы кому-нибудь наломать. На арену-то скоро?

– Сейчас проведем жеребьевку – и начинаем, зрители уже собрались. Ты это, пока потерпи, никого не трогай, а как выйдешь на арену – делай, что хочешь.

О Нике все забыли. Ну и хорошо. Он лежал под каменной стеной, на грязной колючей циновке, и думал о том, что его жизнь заканчивается нелепо до полной бессмыслицы. Кто, вообще, сказал, что в жизни обязательно есть смысл? Его личный опыт свидетельствовал о другом.

Обиды не было. Его охватило тоскливое чувство, схожее с холодной серой мглой. И еще хотелось, чтобы все это поскорее закончилось, и чтобы там, за гранью жизни, ничего не оказалось.

«Главное, чтобы все не началось заново».

Гладиаторы, которым предстояло драться, ушли, за ними, возбужденно переговариваясь, потянулись остальные. Говорили, что новый этот, Дэлги, такой же псих, как Ярт Шайчи, и когда его против Ярта выпустят – кто из них, интересно, окажется круче?