Однако при посадке оказалось, что мстительная рука Москвы через особые отделы, может достать его и на территории Украины. Уфимцев провел бессонную ночь в тяжких думах и принял непростое решение. Утром двадцать второго августа одна тысяча девятьсот девяносто первого года он вышел к личному составу как пламенный патриот независимой Украины. Многие тогда повелись на его страстные речи и приняли присягу. Часть самолетов улетело в Россию, часть осталась, потому что генерал вызвал из соседней танковой дивизии несколько бронетранспортеров и перекрыл взлетную полосу.
Именно тогда Дорошенко понял, что у него есть реальный шанс стать генералом. Он оказался одним из немногих, кто не поддался на посулы и не побоялся выйти из строя, отказываясь присягнуть Украине. И, как выяснилось, не ошибся. Новой демократической державе, лишенной ядерного оружия, содержание собственной стратегической авиации, где одна только Руса обходилась СССР в три бюджета Черноморского флота, было не по карману. Поэтому на протяжении полутора десятков лет, пока Россия из последних сил сохраняла свои ударные силы, Украина резала самолеты. А бывшая элита вооруженных сил, летчики дальней авиации, как того и следовало ожидать, очень скоро стали лишними людьми. И не один Витя Сербин тому примером…
Оказавшись в Энгельсе, ставшем центральной российской базой стратегической авиации, Дорошенко почти сразу получил должность командира Ту-95 и майорское звание и подал документы на обучение, чтобы перейти на Ту-160. Больше не встречаясь с членами «братства бомбы» он отправил эти воспоминания в самый дальний угол памяти и целиком отдался карьере. Которая наконец-то довела его до заветных генеральских погон.
Вслушиваясь в переговоры с диспетчерским центром, заместитель командира самого элитного авиаполка Вооруженных сил России думал о том, что это, вероятно, его последний полет в нынешней должности. Выписка из приказа о назначении заместителем командира дивизии не сегодня-завтра должна была прийти с фельдъегерской почтой из Москвы, следом за ней ожидался и указ Президента.
Дело было решенное, генеральский мундир, пошитый еще на прошлой неделе, ждал своего часа. По заведенной традиции, следовало прибыть на совещание в штаб в полковничьих погонах. Командир дивизии должен был при этом ритуально спросить: «Дорошенко, почему нарушаете форму одежды?» На что следовало ответить «Виноват, товарищ командир!», немедленно покинуть зал и как можно скорее вернуться с лампасами и вышитыми золотом звездами…
Но все это будет там, на земле. В небе, как в бане — нет ни рядовых, ни генералов, а есть только пилоты, которые должны думать прежде всего о том, что происходит здесь и сейчас.
Полковник взялся за ручку управления и уж было собрался подать команду на начало снижения, как вдруг машину сотрясло от сильного удара. Конвульсивная дрожь прошлась по всему корпусу, металл застонал, коротко и страшно, совсем как живое существо, получившее стремительный и смертельный удар. Индикаторы разом полыхнули угрожающими цветами. В «Туполеве» после модернизации было установлено более ста компьютеров, и сейчас все они разом слали сообщения о многочисленных неисправностях и разрушениях.
Но это длилось считанные секунды, которых экипажу хватило лишь на то, чтобы осознать угрозу, но было недостаточно для того, чтобы хоть что-нибудь предпринять. Огненный вал прокатился от кормы к носу бомбардировщика, испепеляя все внутри, раскидывая на десятки метров опаленные куски корпуса.
Последнее, что успел увидеть командир в разваливающемся от взрыва самолете, был пресловутый тоннель, в конце которого виднелся не «волшебный свет», а быстро формирующийся ядерный гриб. Но и эта иллюзия, порожденная гибнущим мозгом, продлилась от силы пару мгновений. Избыточное давление превратило его внутренности в кровавое месиво, так что умер Дорошенко еще до того, как запоздавшая система аварийного катапультирования выбросила экипаж из разваливающегося в воздухе самолета меньше чем в двух десятках метров от земли.
Холмик на могиле Виктора Сербина за ночь чуть осыпался и просел. Мусор из секретного крематория ЦРУ вместе с пеплом, оставшимся от радиста Сергеева, был собран и высыпан в близлежащее озерцо. Вице-президент США заканчивал ужин в закрытом фешенебельном клубе, временно отрешившись от забот и тревог. Советник Президента США по вопросам национальной безопасности Виктор Морган засиделся с документами в своем кабинете. Алан Беркович терзал игровую приставку, проводя образцово-показательную антитеррористическую операцию в лучших традициях бестселлеров любимого автора. Бывший капитан госохраны Верещагин, проснувшись, рыскал по квартире бывшего штурмана Дальней Авиации в поисках спиртного для опохмела. Спецагент Опоссум под чужим именем заказывал билет на рейс из аэропорта имени Кеннеди до Стамбула, откуда собирался вылететь в Урумчи.
Мертвым было уже все равно. А живые и те, кто был обречен на смерть неумолимым ходом событий, еще не ведали своего будущего. Не знали, что роковое стечение обстоятельств уже связало их судьбы в незримый ядерный узел…
14. Гумберт-Гумберт и ментовоз
Мы — я и Мила, стоим на краю центральной русинской площади напротив сквера с геройским бюстом. За гранитной спиной земляка-космонавта виднеется грязно-желтое одноэтажное здание с припаркованным бобиком-ментовозом. Площадь большая, вылитый стадион. По причине понедельника совершенно безлюдная. В дальнем конце «майдана» скучают, ожидая пассажиров, маршрутки, обшарпанные и замызганные, как и все здесь. На одном из этих стальных коней нам предстоит покинуть ставшую крайне негостеприимной Русу. От греха, так сказать, подальше.
Но перед стартом требуется выполнить обязательную программу. Она, правда, была достаточно скудной и состояла всего из пары пунктов, но пунктов весьма важных и равнозначных.
Во-первых, срочно требуется найти какого-нибудь бухла на опохмел.
Во-вторых, разжиться деньгами на проезд. Маршрутка не электричка, от контроля не побегаешь.
Трубы продолжают гореть, потому успокоение бодуна идет за нумером раз. Впрочем, решение этой проблемы сложностей как раз и не обещает. За стоянкой «бусиков» (так в этих краях называют микроавтобусы), виднеется до боли знакомый транспарант над базарными воротами. А за ними, в директорском кабинете, меня еще со вчерашнего вечера ждет законный флакон. До кучи, у Любы можно попробовать выцыганить гривен триста — четыреста в счет зарплаты…
Что делать после того, как мы покатим из городка, я, как ни старался, так и не придумал. Ну то, как говорится, война — херня, главное — маневры! Уверен только лишь в двух вещах. Первое — надо уносить ноги вслед за девчонкой, пока не приговорили с ней за компанию. Второе — к властям хода нет.
Хмуро смотрю на «маленькое желтое здание» поселковой ментовки. Заяви туда Мила о нападении, и все! Начнут выспрашивать подробности, неминуемо потащат на медэкспертизу. Сразу же всплывет «факт совращения», в наличии которого я уже почти и не сомневаюсь. Менты, они, как известно, ищут преступников, кактот алкаш из анекдота ключи — не в луже, куда уронил, а под фонарем, потому что светлее. Неизвестный ворюга для них — плод воображения и нежелательный головняк. А Виктор Верещагин, проведший ночь в квартире потерпевшей, вон сидит, перегаром дышит. И нахрена, спрашивается, казенный бензин жечь, когда вот он преступник — бери под белы рученьки, тыкай мордою в пол, и пиши протоколы?
Тут уж не надо быть ни Вангой, ни Глобой, ни Нострадамусом, чтобы прикинуть дальнейший ход. Окажусь в наручниках в райСИЗО, где после короткого и очень доброжелательного допроса сознаюсь. В чем? Да во всем! И как государственный переворот готовил, и как тоннель от Бомбея до Лондона рыл, с целью транспортировки наркотиков. И что церковь тоже я развалил. В тринадцатом веке. Это вам не Киев, где хоть какой-то порядок и права человека. Это провинция. Здесь в камерах калечат и убивают. А после, если выживу, поеду на зону. И все. Девчонка останется одна. Правда, очень ненадолго…
