— У меня случилось помутнение рассудка, — честно заявил я.

— Признайся — опять струсил? Так мы сразу запишем тебе проигрыш и не будем заставлять лезть вниз, — ехидно-великодушно проговорил Дорсет. — И будут у меня после Игры два раба вместо одного.

Лейн молчал. Остальных можно было вообще не брать в расчет — они все выглядели младше, лет по четырнадцать-пятнадцать, разве что Пауль был где-то моего возраста.

— Прислуживать тебе я не хочу еще больше, чем прослыть идиотом. Поэтому придется быть последовательным в идиотизме и дойти до конца, — сказал я.

— Что ж, мое дело предложить… — мне показалось, или в голосе Дорсета проскользнуло удовлетворение? — Итак!

Мальчишки зашевелились, собираясь у широкого раструба шахты. Замерли в напряженных позах. И едва по Кораблю разнесся удар рынды, дружно ухнули вниз. Я помахал на прощание Лео и тоже прыгнул. Интересно, я когда-нибудь привыкну к этому их способу спуска?..

Меня сдуло в сторону достаточно быстро и выкинуло в какие-то перекрытия — опять на задницу, разумеется, поскольку я забыл сгруппироваться, но стоит ли обращать внимание на мелочи?.. В общем, до самого дна я не долетел. И это, судя по всему, считалось неплохим стартом, поскольку упрощало задачу.

Здесь было темно. По-настоящему. Только вверху синел кружок света, к которому мне, собственно, и надо было добраться.

И еще здесь не было тихо. Что-то шуршало, скрипело, постанывало и трещало. Старый металл не желал смириться с тем, что уже никому не нужен, и разрушаться в тишине и покое.

Тут, в дышащей звуками темноте, я готов был поверить, что старые роботы действительно все еще бродят среди ржавых конструкций, не в силах залатать то, что ремонту не подлежит. Если здесь сохранился хоть какой-то источник энергии, не исключено, что роботы по-прежнему функционируют. Другой вопрос — их техническое состояние и как на них подействовало разрушение здешнего центра управления. Ведь некоторые автоматы изначально были достаточно автономны, а некоторые — завязаны на пульт. Разумеется, по всем правилам сразу после разрушения управляющего центра роботы второго типа должны были отключиться, а первого — не воспринимать людей в качестве объектов. Поэтому я, собственно, так убежденно и разглагольствовал с Лео. Но когда топчешься в темноте на разваливающихся конструкциях, отовсюду доносятся подозрительные шумы, а до спасительного синего кружка света ползти и ползти… М-да, пожалуй, я понимаю, откуда взялись страшные мальчишечьи истории.

Я потрогал ближайшую стену, достал фонарик и тихонько присвистнул. Задача оказалась труднее, чем я предполагал. Покореженные фермы, уходящие вверх, были покрыты слоями расплавленного бронелита и застывшей пены, которой тушили пожар. Я взялся за один из выступов, дернул, и он обломился под пальцами. Печально. Выходит, положиться тут почти ни на что нельзя.

Ну, сам виноват, нечего было соглашаться. Я подумал, выбрал самый надежный на вид край, засунул фонарик в карман комбинезона и полез, осторожно нащупывая, за что ухватиться и куда наступить. Хорошо хоть ботинки переодел — рейдерские все же были менее скользкими.

Когда удалось выбраться на участок, свободный от потеков — дело пошло живее. Очень помогала пониженная гравитация — лезть вверх оказалось несравнимо легче, чем в лифтовой шахте. Так что особых трудностей я не испытывал, только не слишком удобно было останавливаться, включать свой осветительный прибор, запоминать дальнейший путь, после чего его выключать, прятать и идти на ощупь. Но пристроить фонарик так, чтобы он все время светил наверх, не получилось. Я продвигался довольно споро, и поскольку физическая нагрузка не была сверхъестественной, даже начал потихоньку усмехаться. Вот эту глупость и считают Игрой, опасной для жизни? В ней соревнуются и даже гордятся победами? Нет, ну я еще понимаю — четырнадцатилетние пацаны, им действительно может приходиться трудно, но Лейн и Дорсет совсем упали в моих глазах.

Сорвался я совершенно неожиданно — и так и не понял, почему. Приглядел подходящую арматурину, за которую можно уцепиться, выключил фонарь, нащупал, ухватился, переступил ногами — и вдруг полетел вниз. Правда, почти тут же совершенно случайно пальцы проехались по железяке, на которой я их судорожно сжал, так что свалился не слишком глубоко. Ладонь ободрал, конечно, зато боль отрезвила и заставила относиться к испытанию серьезнее. К тому же я обнаружил, что оказался среди наплывов затвердевшего бронелита, и теперь придется ползти с еще большей осторожностью.

К первым склянкам я был весь мокрый и думал, что синий кружок света наверху вообще недостижим. Ко вторым съехал вниз еще раз, на этот раз расцарапав пузо — все-таки, как я ни старался проверять, под ногой что-то хрустнуло и обломилось. Но опять удалось задержаться. От бравой удали остались одни ошметки, и опору для ног и рук я теперь выбирал так, точно мне на ней предстояло жить. Или вить гнездо. Уж очень не хотелось подняться последним. И не только из-за боязни попасть в распоряжение Дорсета. Стоило представить презрительную гримасу на лице Вена — эх ты, мелкий, в детской-то забаве не преуспел, а ко взрослым лезешь, — как внутри все вскипало, и кровь начинала бежать по венам быстрее.

К третьим склянкам я старался не смотреть ни вверх, ни вниз — ни то, ни другое мне не помогало и не вдохновляло. Руки все-таки устали, предплечья затекли, и тупо хотелось присесть и никуда не двигаться. Часа два. Я даже фонарик перестал включать так часто — уже на ощупь получалось определить, за что держаться можно, а за что лучше не стоит.

Вдруг прямо надо мной что-то страшно зашуршало, потом послышался тихий вскрик. Я инстинктивно вцепился в ферму, на которой стоял, и вытянул в сторону руку — как раз, чтобы цапнуть кого-то за одежду и притянуть к арматуре.

— Спасибо, — сдавленно проговорили рядом.

— Держишься? — поинтересовался я.

— Ага.

Я отпустил парня и включил фонарик. Рядом со мной, щурясь от света, тяжело дышал Михась. Он тоже был мокрый — пот блестел на лице.

— Там, повыше, робот. Пихается, — пожаловался он. — Я хорошо шел.

— Я верю, — через силу улыбнулся я. — Ладно, вдвоем прорвемся… Передохнул? Тогда вперед.

И мы стали пробираться наверх вместе. Михась и правда шел очень неплохо. Мне сразу стало веселее, а заодно и напряженнее. В конце концов, не мог же я позволить вообразить четырнадцатилетнему мальчишке, будто мне подъем дается труднее, чем ему? Разговаривать мы почти не разговаривали — все-таки Михась оказался молчаливым пареньком, не сравнить с Лео, да и мне не хотелось тратить силы и дыхание на праздную болтовню, — но я то и дело посматривал на него, а он, если вдруг вырывался вперед, оглядывался на меня.

— Вот тут, — указал Михась, когда мы забрались на очередной выступ, — где-то здесь он был, робот… Такой… с кучей ног.

Мы оба включили фонарики, посветили в разные стороны — тишина и покой. Никаких роботов. Только металл скрежещет и покряхтывает.

— Убрался уже, — успокаивающе проговорил я, — давай дальше.

Он все-таки нам попался — почти у самого выхода. Выскользнул из темноты, сверкнул фосфоресцирующими датчиками, поймавшими луч фонарика Михася, и деловито засучил ногами — крупный, примерно до колена, похожий на гигантского паука. Из тех ремонтников, чье функционирование менее всего зависело от общего пульта — они только получали сигналы, приходящие электронному мозгу от неисправного оборудования, а дальше действовали самостоятельно, консультируясь с управляющим центром лишь в случае нештатных ситуаций. С тех пор, как они лишились сигналов, а их призывы на пульт оставались без ответа, несчастным роботам оставалось только потерянно бродить по разоренному хозяйству и время от времени браться за безнадежное дело починки: ни один кабель не давал нужного напряжения, ни один датчик не показывал верных параметров, все было разрушено и мертво. Но понять тщетность своих усилий и выбраться наружу могли только люди. Роботы были не способны принимать решения подобного рода, а вытаскивать их отсюда, чтобы перепрограммировать и прикрепить к другому управляющему центру — слишком много мороки.