«Это, епа мать, непрушный ты, парень. Работать-то ты теперь с такой рукой все равно не сможешь, а по трудовой мы тебя не нанимали, чтобы больничку оплачивать. И судиться не вздумай, у нас тут не только разбиваются, иногда монтировки случайно на голову падают», — почесал в затылке прораб, который теперь гораздо больше был озабочен тем, как самому отмазаться после ЧП.

Через восемь месяцев мытарств, когда даже стало нечем платить за съемную комнату, Кай понял, что единственный шанс хоть что-то наладить в жизни, — свалить в другой город. В Питере у эстонца прошло студенчество, и имелись какие-то контакты. Правда, в основном, в форме каракулей в потрепанных записанных книжках. После того, как Кай перебрался в Москву, с питерцами он больше не общался.

Эстонец снова наодолжался у совсем немногих оставшихся друзей и, чтобы депутатик не отследил его перемещения и не нагадил сразу в новом месте, решил добираться в культурную столицу на перекладных электричках. В одной из них он-то и напоролся на компанию клофелинщиков. В общем, в Питер Кай приехал без денег, без паспорта и только в той одежде, которая была на нем.

Первое время он кантовался на вокзалах и в метро, идти в свою общину в таком виде не позволяла гордость, да эстонец и сам понимал, что без документов ему никто не поверит. От голода и извечного питерского холода с каждым днем он слабел все больше, сняться можно было только за минимальные деньги.

Однажды он просто отрубился в голодный обморок во время минета, за что клиент отблагодарил побоями, хотя деньги и швырнул в лицо. Потом один из «бомжар», которого Кай угостил купленным на заработанное дешевым пойлом, пожалел парня и рассказал о том, как сам добывает жрачку. «Смотри, значит, на **** улице лабаз есть. Ваши, вроде содержат. Прибалты в смысле. Сам знаешь, какие вы на аккуратности ебанутые. В общем так, если у консервы срок годности проходит, так они их сразу на помойку волокут. А хавать-то еще как можно. Тем и держусь, только ты не трепись никому больше», — прошамкал он беззубым ртом.

Кай не раз выбирался на помойку и, натянув по самые уши хлипкое пальто, тоже заработанное съемом, копался в бачках. За этим занятием его и застал ехавший на машине куда-то по своим делам Абрамка, когда ему экстренно приспичило отлить. Сортира поблизости не просматривалось, зато имелась подворотня, в которую и нырнул Абрамка. Блаженно застегнув ширинку, он в полутьме приметил молодого парня, тащащего грязными руками в рот заплесневелый сыр.

— Ты охуел что ли? Ты хоть соображаешь, какие у тебя внутри грибы могут вырасти, если плесень жрать? — выматерился он, подходя ближе и разглядывая Кая, который еще не выглядел конченным бомжом.

Тут уже что-то нашло на эстонца. Давясь словами и всхлипывая, он начал рассказывать случайному мужику про то, как попал в Питер, а на Абрамку, вспомнившего, как ему тоже нелегко приходилось в городе по началу, накатил аттракцион неслыханной щедрости.

— Двигай в машину, — коротко приказал он. — Только пальто свое тут оставь. А то весь салон провоняешь, хотя и так это неизбежно…

Кай вцепился в пальто, как в спасательный круг, и чуть ли не подрался с Абрамкой, когда тот за шкирятник потащил его в тачку. Владелец клуба привез эстонца к себе домой, отправил в ванну, а потом налил водки и принес еды. Под них Кая совсем развезло, и он рассказал абсолютно все, даже историю про стриптиз и депутата.

— Понятно, — крякнул Абрамка, — клуб у меня есть. Не такой понтовый, как тот, в котором ты работал, если не врешь. А я проверю это завтра… и если врешь, то пойдешь взад на улицу… в общем, я тебе «вешалкой» предлагаю в нем поработать. Спать там же пока можешь. А потом посмотрим. Мордой особо не свети, а если и наедут на меня… то я здесь тоже человек не последний. Будем выяснять, чьи бандиты круче. Оборзели совсем москвичи.

Глава двенадцатая. Легенда

Когда Абрамка добрался до Владика, задумчиво курящего сигарету в одиночестве (бандосы дружной толпой куда-то неожиданно слились), и был уже готов, как и в ситуации с Китом, похлопать охранника по плечу… на сцене неожиданно объявился наш конферансье Рудик в еще одном своем бессменном образе великой дивы советской эстрады Ирины Аллегровой. Видимо, новичок-официант все-таки включил мозги и врубился, что еще чуть-чуть, и мы все можем въехать в редкостное говнище по самое «не хочу».

А дальше все было делом техники. Как раненный в жопу колбасой, он влетел в подсобку, заорал благим матом, а потом все начали интенсивно перезваниваться друг с другом. Кто-то и дернул уже приготовившегося успешно валить домой к семимесячному внуку тридцатидевятилетнего Рудика, который единственный из нас по годам приближался к возрасту Абрамки и всегда понимал, как если не успокоить хозяина, то хотя бы снять первый приступ озверения.

Конферансье осчастливила ребенком собственная неработающая дочка, которую он случайно заделал по молодости и «незнанию отдельных особенностей организма». В шестнадцать лет девица с трудом окончила школу и не поступила даже в училище. Но зато она быстро сообразила, что ей куда выгоднее закрыть глаза на закидоны «непутевого папашки-пидора», тем не менее, регулярно приволакивающего домой бабло и не скупящегося на шмотки, косметику и т. д., чем и дальше выслушивать истерики нищей, «благообразной» матери-искусствоведа, требующей устроиться хоть на какую-нибудь работу.

Сделав «маман» ручкой, она перебралась к отцу, а еще через два года, то есть в восемнадцать, оповестила о радостном событии в семействе Рудика и его постоянного, последние пять лет, партнера — Виктора. А здесь на удивление интересы всех сторон совпали. Девушке было явно не до сына, ей по-прежнему нравилось гулять и жить, ни в чем себе не отказывая, тем более, что «папашка» поднапрягся и настругал деньжат на платный творческий вуз, а Рудик и Виктор уже давно хотели стать полноценной, насколько это было возможно, семьей.

— Ну, как я ее осуждать-то могу после всего? Я сам, когда в двадцать узнал, что отцом стану, охренел по полной. Я с ней и не возился совсем. Все на жену мою бывшую кинул. Да и сына хотел. А жизнь-то, видишь, как развернулась. Да и к лучшему. Считай, почти второй шанс, — радостно тарахтел Рудик, суя мне под нос фотки внучка. — Вот здесь нам десять дней, а здесь уже месяц. Мы уже совсем большие… Ну, выставил я б ее за дверь. Еще один ребенок, который никому не нужен. Как она в свое время. У меня ведь тоже долг перед дочкой.

Потому я так и представлял себе со стороны, как конферансье сейчас в своей гримерке, кроя всех нас десятиэтажным матом, вновь в экстренном порядке мажется косметикой, вталкивается в бабские тряпки и пытается переключить мозги, уже настроившиеся на покупку памперсов, подкормок и прочих детских радостей.

…Образ Аллегровой Рудик выбрал тоже не просто так. В эту тему я въехал, уже только на следующие сутки после того, как все случилось. Для Абрамки певица была сутью и квинтэссенцией всего пост-советского. Дома у него хранился полный набор всех возможных записей с ней, а также коллекция плакатов.