Йошокава наконец отбыл. Оябун посмотрел на небо и вознес благодарственную молитву тому, кто ведал погодой. В следующую минуту небо потемнело, пошел дождь, и оябун почувствовал, что его предали. Через четверть часа, однако, дождь перестал и сквозь тучи проглянуло робкое солнце. Оябун почувствовал, как его настроение улучшается. Про себя он подумал, что вряд ли этот гайдзин из тех, кто бесконечно сидит у себя в номере и смотрит по телевизору программы “Си-эн-эн”. Раз уж Китано-сан приказал его убить, значит, гайдзин обладает достаточно беспокойным характером.
Внезапно сердце его подпрыгнуло. Американец — а в его понимании все гайдзины были американцами — снова появился в вестибюле, двигаясь со стороны лифтов. В руках он держал карту города, с которой он на ходу справлялся, и — ура! — зонтик.
Это было отлично. С бьющимся сердцем оябун следил за тем, как жертва исчезает из виду за дверями отеля. Несколько секунд спустя гайдзин появился снаружи, на тротуаре прямо под окнами буфета. Повернув налево, он пошел по направлению к проспекту Ясукуни-дори.
Главарь якудза отдал в микрофон короткую команду. Услышав ее, водитель фургона бросил пачинко на произвол судьбы, выскочил в боковую дверцу и вскарабкался на свое место за рулем. Второпях он опрокинул сложенные на игорном столе стопки йен. Банкноты разлетелись по полу фургона, а несколько из них, подхваченные потоком воздуха, успели проскользнуть вслед за водителем наружу. Трое якудза на четвереньках ползали по кузову и собирали остальное. Они быстро опознали гайдзина, но в суматохе никто не обратил внимания на двух японцев, которые следовали за их жертвой на почтительном расстоянии. В обычных условиях они, быть может, и связали бы этих двоих с Фицдуэйном, но тут снова полил дождь, и Фицдуэйн, как и оба его телохранителя, раскрыли над головами зонтики. Огромный зонт Фицдуэйна — бело-зеленый с золотом, в цвет ирландского флага — невольно приковывал к себе взгляды наблюдателей. Двигаться за таким зонтом было сплошным удовольствием. Мало того, что он был необычно ярким, но он на добрый фут возвышался над зонтиками японцев. Издалека было видно, что под этим зонтом идет либо иностранец, либо пижон.
Фицдуэйн, вооруженный картой, тем не менее, получил подробные инструкции от консьержа в “Фермонте”.
В этом выразилась очевидное недоверие персонала к способности иностранца сориентироваться в Токио. Фицдуэйн, впрочем, нисколько не обижался, так как не мог ни слова прочитать по-японски, а большинство улиц не имели названий. В случае крайней необходимости он всегда мог обратиться к сержанту Ore и детективу Рейдо, так что вряд ли ему удалось бы всерьез заплутать. На случай, если он каким-либо образом оторвется от своих телохранителей, он всегда мог обратиться к кобунам — постовым полицейским, — которые, как ему сказали, стояли чуть не на каждом Углу. Впрочем, Фицдуэйн надеялся, что его первая вылазка пройдет нормально. Репутация Токио как города с чрезвычайно низким уровнем уличной преступности говорила сама за себя. Во всяком случае, его уверяли, что в Токио он в безопасности.
Шагая под дождем, Фицдуэйн действительно чувствовал себя спокойно. Столица Японии отстояла от Ирландии, где произошло последнее кровопролитие с его участием, больше чем на шесть тысяч миль. Воспоминания о перестрелке в госпитале и смерти де Гювэна понемногу изглаживались из памяти. Раны больше не беспокоили, он был в отличной форме и начинал даже испытывать удовольствие от непривычного окружения. “Жизнь все-таки чертовски приятная штука!” — подумал Фицдуэйн, ускоряя шаг и поворачивая направо, на проспект Ясукуни-дори. Его целью был квартал Джинбохо, где он собирался побродить по книжным лавкам и, может быть, что-нибудь купить.
Детектив-суперинтендант Адачи наслаждался воскресной трапезой в доме родителей, но лишь до тех пор, пока не встал вопрос о его женитьбе.
Как правило, его мать заговаривала об этом прямо, однако сегодня она завела длинный разговор о царствующей династии, при этом по особенному поглядывая на сына.
Она несколько раз подчеркнула, что непрерывность рода — одна из самых главных добродетелей, и привела в пример кронпринца, которому предписывалось жениться как можно раньше.
Параллель, которую она проводила, была ясна Адачи с самого начала. Он, быть может, не нес на своих плечах мистической ответственности перед Небом за благосостояние ста двадцати с лишним миллионов японцев — своих подданных, однако для своих родителей он оставался источником тревог и огорчений. И если сам кронпринц мог быть принужден к женитьбе — например, усилиями двора и средств массовой информации, — то уж родителям Адачи сам Бог велел склонять сына к покорности своей воле.
Под их давлением детектив-суперинтендант вынужден был сбежать гораздо раньше, чем планировалось. Поначалу он отправился в штаб-квартиру департамента, чтобы проведать свой отдел и перечитать досье ирландца. Расследование убийства, таким образом, дарило ему большее отдохновение, чем общество родителей, которым иногда словно вожжа под хвост попадала.
Потом он подумал о Чифуни и при этом даже поморщился, как от сильной боли. Адачи любил ее и скучал, если долго ее не видел, однако ощущение того, что он ее теряет, не покидало его даже в редкие часы, что они проводили вместе. Если он когда-либо и хотел на ком-нибудь жениться, то именно на ней, но Чифуни была Новой японской женщиной и не задумывалась о браке…
О, эти женщины! Какое в них удовольствие, какая боль и какие безумства! Кто мог сказать наверняка, что они за существа и откуда? Наверное, они и сами не знали этого.
Он рассеянно ответил на приветствия полицейских из отряда поддержания общественного порядка, которые в своей яркой парадной форме охраняли вход в департамент, и на лифте поднялся в рабочий зал своего отдела. Даже несмотря на то, что дело было в воскресенье, как раз после обеда, в зале оказалось не меньше дюжины его сотрудников. Адачи почувствовал, что гордится своей принадлежностью к трудолюбивому японскому народу. Правда, по чистой случайности именно в этот момент никто из его людей не работал, все смотрели бейсбол по телевизору, но дело было в принципе. Поэтому Адачи не стал настаивать на немедленном продолжении расследования и, присоединившись к группе у телевизора, досмотрел матч и выпил две банки пива.
После бейсбола он забрел в свой кабинет, чтобы просмотреть досье гайдзина, и обнаружил, что за его столом в поте лица трудится инспектор Фудзивара. Он не сделал перерыва даже ради своего любимого бейсбола, склонность к которому была общеизвестной чертой инспектора. Фудзивара демонстрировал подлинное самоотречение, и Адачи почувствовал себя несколько смущенным.
Он допили чай, и Адачи отправился в “Фермонт”. У него было еще много времени в запасе, так как Фицдуэйн ждал его не раньше пяти, и он решил поехать на метро не до Куданшиты, ближайшей к отелю станции метро, а выйти на остановку раньше, в Джинбохо, немного побродить там, глазея на витрины, а потом не торопясь прогуляться вверх по холму. Рядом с Куданшитой был полицейский участок, куда он мог заодно заглянуть. По воскресеньям там обычно дежурил сержант Акамацу, седой ветеран, который обучал Адачи постовой службе, и, оказываясь поблизости, Адачи всегда навещал своего старого наставника.
Жена Акамацу умерла несколько лет назад, дети разъехались, поэтому по воскресеньям он чувствовал себя особенно одиноко. Полицейские силы стали его второй семьей. Адачи же был для него чем-то вроде приемного сына. Адачи тоже полюбил старика. Да, он непременно заглянет к нему сегодня. К тому же старый полицейский хорошо помнил прошлые времена, и Адачи надеялся, что он сможет рассказать ему что-нибудь интересное о Ходаме. Кому же, как не ему, лучше других знать все, что происходило несколько десятилетий назад? Старый сержант был опытен, мудр и обладал редким качеством, к которому Адачи всегда стремился — умением перспективно мыслить.
Потом Адачи подумал об ирландце, с которым он вскоре должен был встретиться, и спросил себя, действительно ли он сможет оказаться полезным для их расследования. Детектив-суперинтендант весьма в этом сомневался, однако его разбирало любопытство. Идея пригласить гайдзина в Японию исходила не от кого-то, а от самого Паука. Чифуни, которая звонила Адачи сразу по возвращении из Ирландии, также оценила его довольно высоко, что было для нее вовсе не характерно. Должно быть, в этом человеке на самом деле что-то было.
