Могилы пели. Сегодня день тьмы, день возрождения. Анна брела по кладбищу, сцепив кулаки и всем телом ощущая статическое электричество, насыщающее воздух.
Не услышав, а скорее почувствовав движение, она повернула голову и встретилась взглядом с глазами сгорбленной старушкой в черном платке, стоявшей у ограды одной из могил.
— Неспокойный он у вас… — резко бросила старуха, сверля ее взглядом, — Не лежит как надо.
— Вот и УЛОЖИТЕ его!
Анна безучастно посмотрела на женщину, и шаркая ногами по промерзшей земле побрела дальше. Какое ей дело до неумных голодных старух? Старухи почти все сумасшедшие. Шляются, лезут куда не надо. У нее есть цель и есть дело, которое нужно завершить до рассвета. А воспитывать своего ребенка она может и сама без чьих-либо замечаний.
Четвертая аллея справа. Вот она-четвертая аллея справа. Анна свернула на узенькую дорожку, посыпанную гравием, тупо удивляясь тому насколько ярким, практически режущим глаза стал лунный свет. Могилы по обе стороны от нее отдавали холодным сиянием, аккумулировали в себе лунный свет, наливаясь силой. Возле одного из памятников, Анна остановилась, внезапно почувствовав нелепую слабость,
«чтотыделаешьдевочкачтотыдела» смахнула испарину со лба и с некоторым удивлением уставилась на маленькое надгробие, прямо перед нею. Судя по надписи, здесь была похоронена девочка, возраст которой немногим превышал возраст ее сына. Ниже было выбито:
«Не ходите по мне. Я ваша дочь».
В темноте за могилой кто-то хихикнул. Анна вздрогнула «господигдеямамамамочкагдея» и отвела взгляд. Звук повторился… Там, в кустах кто-то смеялся, приглашающе, искренне…. Смеялась маленькая девочка.
— Я не хожу по тебе! — зло крикнула Анна в темноту, — Ты мне не дочь!
Она ударила скрюченными пальцами по ограде и ускорила шаг, ощущая кожей на спине упрямый неистовый взгляд.
Номер 412. Мальтийский крест-несуразная фотография смеющегося тучного человека. Черная плита, несколько увядших цветов. У самой ограды на скамейке темный силует. Не смотреть. Не смотреть!
Номер 413. Новая могила. Железный крест. Обилие цветов. Рядом опухшими рыбами лежат венки. Любимому папочке… От сотрудников… Помним… У последнего венка, прямо на земле сидит человек. Держит в руках ленту, внимательно по-детски наклонив голову. Он поворачивает лицо. Глаза как серебристые льдинки. Рот набит увядшими цветами. Человек медленно по-коровьи жует. Не смотреть. Не смотреть.
Номер 414. Могила новая. Креста нет. Сквозь мерзлую могильную землю тянутся белой нитью черви. Тянутся прямо вверх, растут из земли. Не смотреть. Нельзя смотреть!
Номер 415. За оградой сиротливый кот. Белый, искрящийся в лунном свете. Трется о высохшую, увитую тленом ногу хозяйки. Утробно хрипит. НЕ СМОТРЕТЬ!!!!
Номер 416. Ограды нет. Не успели поставить. В плотной могильной земле наполненный тьмой лаз. Манящий… Земля пульсирует.
Нельзя, нельзя смотреть.
Номер 417. Анна стояла перед могилой своего сына.
Все звуки утихли. Могила Алеши купалась в лунном сиянии. Усыпанный гниющими цветами холм — купол темницы ее сына казался огромным, налитым уверенной силой. Неспешно, Анна растегнула змейку на юбке. С легким шорохом ненужный кусочек ткани упал к ее ногам. Юбка…только помешает.
Женщина подошла к могиле и спокойно, почти торжественно опустилась на колени. Ладонями уперлась в свежую землю, наклонилась вперед, почти касаясь губами зловонных венков, прислушалась… Ее мальчик там, внизу, в тесной коробке, не может даже шевельнуться…
— Сейчас, — прошептала женщина, — Потерпи еще немного, сыночек…
Стиснув зубы, она запустила руки в землю, ощутив густой жар, исходящий изнутри, и пригоршнями начала откидывать ее в сторону. Земля не была замерзшей. Шедшее от могилы тепло окутывало Анну спокойным заботливым саваном. Земля была рыхлой, будто кто-то только — только насыпал ее. Впервые со дня смерти Алеши, Анна ощущала себя хорошо. Сомнения покинули ее — она была в том самом месте, где и должна была быть с самого начала. В каждом движении своем она чувствовала уверенность. Скоро она увидит своего мальчика.
Она лихорадочно загребала землю и отшвыривала ее в сторону. Уж не было холма перед нею. Теперь, она ногтями вгрызалась в жирную почву, вдалбливала ладони внутрь. Расставив ноги, загребала землю по собачьи, не останавливаясь ни на секунду. Волосы мятыми лоскутьями падали на потный лоб, она то и дело откидывала их назад рукой. В очередной раз поднеся ладонь к лицу, она вяло отметила, что пальцы ее выглядят взлохмачеными-кожа на руках лопнула и висела красными ошметками. Чепуха! Все это не имело значения.
Анна остервенело выбрасывала из под себя землю. Могила теперь окуталась светящимся скользким паром, земля становилась все более мягкой, будто что-то плавило ее изнутри. Теперь для того, чтобы выбросить очередную пригоршню, женщине приходилось поднимать руки вверх. Земля казалась горячей, хрупкой и на удивление легкой.
Она ощущала отчетливую вибрацию, исходящую из недр могилы. Земля под ней бугрилась, комья крошились на глазах, проваливались в образующиеся пустоты. На секунду прекратив рыть, она прислушалась к подземному гулу. Что-то поднималось из недр, что-то большое. Яма под нею тяжело дышала, исторгая из себя желтый пар, миллиардом звезд переливающийся в свете луны.
Стоя на коленях, в полуразрытой могиле, женщина всем своим истерзанным телом ощущала колебания почвы. Внезапно земля ушла из под ног, накренилась, отчего Анна упала на бок, неловко подвернув руку, и прямо перед нею, яма расступилась, исторгая из себя гроб.
Чувствуя пьянящий восторг, Анна бросилась к крышке, впилась в нее скрюченными пальцами, и принялась истошно рвать ее на себя, рвать, оставляя куски ненужной более плоти на краях гроба, рвать всем телом, обламывая ногти, чувствуя хруст сухожилий. Рвать крепко заколоченную дверь тюрьмы своего ребенка.
Кто-то бился внутри тесного гроба. Тяжелые удары, заставляли крышку подпрыгивать. Ана просунула пальцы в образовавшуюся щель и со стоном, корее радости, нежели боли еще сильнее потянула ее на себя. Изнутри, гроб сотрясали частые, хаотичные толчки, будто что живое отчаянно билось внутри, пытаясь выбраться.
Собрав последние силы, Анна двумя руками ухватилась за крышку, бешено потянула на себя. На миг, весь гроб оторвался от земли и тут же упал с глухим стуком, оставив крышку в ее руках.
Алеша поднимался ей навстречу, нетерпеливо тянул ручки. Боже, как он осунулся, как изменился! Все лицо его было вымазано чем-то, глазки заплыли-ведь ее не было рядом, чтобы промыть их, ногти на ручках, его любимых ручках почернели, он глядел неуверенно, жалобно…
Анна потянулась навстречу, всем телом метнулась к сыну и он
«Как же от него пахнет….он раздулся весь, как заплесневелый хлеб. Он же мертвый, девочка, куда ты смотришь» упал в ее обьятья, крепко прижался к ней всем телом, неистово горячим и забормотал-заскулил:
— Мамочка-мамочка-мамочка…
Она гладила его по голове и шептала, шептала… шептала… А он — неугомонный, все ерзал у нее в руках, обнимал, жался к ней и она подумала, что руки…его руки…его ноги, они не связаны, он обманул ее-проказник… или быть может она развязала их сама, и не помнит этого как не помнит и того, что она делает здесь
«Обнимаю мертвого сынамоего мертвогосыночка…»
— Мамочка-мамочка-мамочка-мамочка…
Что-то укололо ее в грудь. Снова. И опять. Она опустила глаза и улыбнулась. Ее мальчик вернулся к ней, он снова маленький….такой беззащитный…такой
Г о л о д н ы й.
И она с радостью подставила свое тело под его ненасытный рот.
Алиса Васильева 43-лет, человек без паспорта, без определенного места жительства, страдающая сифилисом, но не ведающая об этом, увидела нечто такое, что заставило ее опрометью броситься прочь с Центрального кладбища-ее временного, но уже вполне обжитого приюта.
В половине пятого утра, в час когда тьма зимней ночи словно концентрирует в себе непроглядный черный цвет, она проснулась в разрушенном склепе, неподалеку от центральной аллеи, разбуженная истошным женским криком. Васильева была не из робкого десятка. Крик не испугал ее, скорее насторожил. Вот уже три месяца, как она жила на Центральном кладбище и находила его приемлемым и безопасным для зимовки. Толстые стены склепа защищали от ветра и непогоды, глубокие ниши позволяли спать в относительном удобстве. Странно и удивительно было и то, что никто, кроме нее в склепе не жил.
