Так, играя и гуляя, дети росли и крепли, учились пользоваться лапами, узнавали, для чего нужны глаза, уши и, конечно же, зубы, а они у барсуков особенно острые и ими можно нанести серьезные раны.
И вот как-то ночью Фридезинхен решила, что пришла пора взять детей с собой в лес – надо же им привыкать самим заботиться о себе. О, до чего все было таинственно в притихшем лесу! Даже ветер, должно быть, уснул – ни один листик не шелохнется. А как осторожно, как тихо надо ходить по ночным тропинкам, а то ведь вся дичь разбежится.
Какая же радость охватывала Фридолина, когда, перевернув своей длинной мордочкой какой-нибудь плоский камень, он обнаруживал под ним целые полчища мокриц и червей! Тут уж он, не стесняясь, громко чавкал. Или отдерет коготками кору от сгнившего комля и слизывает переполошившихся жучков. Но верх ловкости он проявил, когда однажды ему удалось под самым носом у мамаши Фридезинхен сцапать излишне любопытную мышку. Та давай пищать, а мама сердито фыркнула – ей самой хотелось полакомиться мышью. Но сынок и не думал уступать, он уплетал добычу за обе щеки, с наслаждением похрюкивая.
Прискорбно, но и в эту первую ночную прогулку случилась беда. Покуда небольшое барсучье семейство мирно брело по лесу в поисках пищи, от старого бука отделилась огромная тень: зашуршали крылья, два огромных глаза сверкнули жуткой зеленью, и большая сова опустилась прямо на барсуков. Закрыв глаза, дети прижались к земле и притворились мертвыми, а Фридезинхен с фырканьем и шипеньем бросилась на крылатую злодейку, стараясь схватить ее зубами.
Но тщетно – сова уже взмыла вверх, хотя Фридрих и пищал у нее в когтях. На этот раз мама Фридезинхен очень огорчилась: она заметила, что у нее вместо "много", то есть трех детей, осталось только двое – Фридолин и Фридерика.
Но зато тем больше внимания могла она уделять оставшимся барсучатам, тем больше им доставалось корма, тем быстрей они развивались и росли. Ночи напролет они всей семьей рыскали по лесу, но не удалялись от надежной норы более чем ша один километр – тут уж ни одного клочка земли не оставалось неисследованным. И чем ближе к лету, тем больше лакомств они узнавали: тетеревиные яйца или выпавшая из гнезда птичка; удивительная лягушка, которая даже в зубах еще квакала; нежная ящерица или улитка. Богатый стол бывал в ту пору у барсуков!
Но самым большим событием оказалась находка заячьей лежки. Барсуки с превеликим удовольствием уплели пять еще слепых зайчат, несмотря на то что заячья мама защищала их со смелостью отчаяния и наделила Фридезинхен целым градом пощечин. Но ведь барсуков хорошо защищают их шубка и толстый слой сала. Зато нос свой они очень берегут – сильный удар по носу может на месте уложить барсука.
Когда ночь выпадала темная и луна не светила или, еще лучше, когда чуть накрапывал дождь, Фридезинхен отваживалась с детьми покинуть лес, выйти в поле и навестить огороды по соседству с домами, где жили люди. Вообще-то барсуки терпеть не могут очень неприятного для них человеческого запаха; они избегают близости человека, боятся людей даже больше, чем их постоянных спутников – собак, хотя у собак очень большие зубы и вечно они всюду суют свой нос, быстро бегают и ужасно громко лают. Но на полях, возделанных людьми, в огородах растут такие прекрасные вещи! И морковка, и свекла, а на грядках можно найти и клубнику; иногда удается дотянуться до виноградной лозы, да и молодыми всходами в поле не следует пренебрегать: по сравнению с ними самая сладкая травка в лесу – кислятина.
Столь богатый выбор порой усыплял постоянную настороженность Фридезинхен. К тому же она хорошо знала, что собака во дворе усадьбы Гуллербуш хоть и лаяла громко и страшно гремела своей тяжелой цепью, но не более того! Ведь эта самая цепь не отпускала ее от конуры, и барсучиха преспокойно паслась с барсучатами на грядках огорода под самым носом оскалившей свои страшные клыки собаки. Заборы, разумеется, не были препятствием для барсуков – они легко прорывали ходы под досками или сеткой.
Но во время одного такого ночного похода барсукам пришлось пережить немало волнений. Все семейство как раз проверяло, сладкой ли уродилась первая морковь, а Фридолину даже посчастливилось застигнуть жирного крота на месте преступления: тот занимался подрывной деятельностью и в наказание был отправлен в темницу барсучьего брюха на пожизненное заключение. И вдруг бешеный лай дворовой собаки сменился жалобным повизгиванием: это хозяин усадьбы, допоздна засидевшийся у соседей, только что ступил на родной двор.
– Аста! – крикнул он. – Проклятая псина, замолчишь ты наконец!
Услыхав человеческий голос, оба барсучонка, не производя ни малейшего шума, быстро подобрались к мамаше, а та увела их в густые заросли горошка. Дворовая же собака Аста, насколько позволяла ей цепь, подскочила к хозяину, положила передние лапы ему на плечи и заскулила, умоляя отпустить: уж очень ей не терпелось наказать нахальных воришек, забравшихся в огород. Однако хозяин, решительно не понимавший собачьего языка, погладив Асту, сказал:
– Да что это с тобой? Успокойся, Аста. Ежа, наверное, учуяла. Сколько раз я тебе говорил: ежи очень полезны, они ловят мышей и змей. Пусть живут на здоровье. Не тронь их, Аста, не то получишь трепку.
Но Аста не переставала повизгивать, тем самым умоляя хозяина отпустить ее: на сей раз это ведь другое, не еж вовсе! Пусть хозяин понюхает как следует: разве тут ежом пахнет?..
А хозяин, у которого, как у всех людей, был самый обыкновенный нос, не чуявший на расстоянии ни ежей, ни барсуков и уж никогда бы не сумевший различить их по запаху, – так вот, хозяин этот в конце концов разжалобился и отвязал Асту. Собака ринулась в темноту.
"И зачем только я послушался ее? – ворчал хозяин себе под нос. – Теперь вот топай за ней в потемках, вместо того чтобы лежать в теплой постели!" Тем временем Аста, большая рыжая овчарка с черным чепраком, торопливо рыла под забором. Но когти у нее были далеко не так хорошо приспособлены для копания, как у барсуков, к тому же она второпях скребла лапами прямо по камням, и дело подвигалось медленно. Барсучата вместе с мамашей Фридезинхен притаились в горошке.
– Так ведь и знал! – сердито прикрикнул хозяин на Асту, увидя, чем она занята у забора, – В огород тебе понадобилось поохотиться на ежа! Аста, ко мне! Сейчас же ко мне, Аста!
Но овчарка, вырвавшись на свободу и войдя в охотничий раж, не думала слушаться. Она немного отбежала и давай опять копать.
– Чтоб тебя! – взорвался хозяин, пытаясь разглядеть собаку. При этом он вспомнил о своей жене – хозяйке усадьбы: она ведь не на шутку рассердится, если собака, забравшись в огород, своими лапищами поломает нежную рассаду.
– Сейчас же пойди сюда! – кричал хозяин.
Но было очень темно, и Аста, прокопав себе лаз под забором, сбитая с толку многочисленными барсучьими следами, уже носилась как угорелая по огороду. Мамаша Фридезинхен, поняв, что собака близко, быстренько вывела своих детишек через прорытые ими ходы из огорода и укрылась под колючим кустом терновника, росшим у самой риги.
– Ну погоди ж, проклятая псина! – крикнул хозяин и побежал через калитку в огород, намереваясь там настигнуть непослушную Асту.
Но собака, гоняясь за барсуками, почуяла, что они уже выбрались из огорода, и пулей вылетела во двор через открытую хозяином калитку, чуть не сбив с ног его самого. К этому времени Фридезинхен уже успела перевести своих малышей снова в огород и опять спряталась с ними в горошке.
Так они довольно долго гонялись друг за другом. Но как бы Аста ни носилась со двора в огород и обратно, настичь барсуков ей не удалось: ведь ей надо было бегать кружным путем, через калитку, а барсуки преспокойненько пролезали под забором через прорытые ими узкие ходы.
В конце концов хозяин все же поймал Асту, и на этом окончилась ее бесславная охота. И покуда барсучья семья мирно брела в сторону леса, над усадьбой раздавался жалобный вой Асты, ни за что ни про что строго наказанной хозяином. Однако еще суровей и строже была на следующее утро хозяйка, жена хозяина, увидев свой разоренный огород. Немало пришлось выслушать хозяину горьких слов; чуть ли не целую неделю хозяйка не желала сменить гнев на милость, да и обед все это время был какой-то невкусный. Ну, а барсуки надолго забыли дорогу в огород: мамаша Фридезинхен терпеть не могла подобных треволнений, а дети ее, настоящие барсучата, думали примерно так же, как она.
