Впервые увидел на дорогах и афганскую экзотику – грузовики, которые наши солдаты с первых дней стали называть «бурбухайками».

«Бурбухайки», от слов «Бурум бухай» – «вперед езжай» (дари), – грузовые машины в Афганистане. Для дешевизны приходят в страну в заводской комплектации как шасси, т. е. без кузова, а бывает, и без кабины. Если мотор четырехцилиндровый, грузовик называют «рокэт», 6-цилиндровый – «шеш» (на фарси значит «шесть»).

В ремонтной мастерской устанавливают огромный кузов с высокими бортами и вместительную шестиместную кабину (для пассажиров). Затем машину «расписывают». На кабине везде, где только можно, водитель развешивает металлические украшения, бляшки, мониста, флажки с изречениями из корана, кисточки. В кабине устанавливают множество зеркалец, а над ветровым стеклом с внешней стороны рисуют два больших ока – отвести дурной глаз.

На усиленных металлом стенках кузова вырисовывают живописные картины: Мекка, Тадж-Махал, крылатые кони, птицы и прочее. Изображения людей – табу, запрещено Кораном. Все внешние части машины, которых касалась кисть, красят в разные, наиболее яркие, цвета. В общем – цирк на колесах. Их, конечно, безжалостно сгоняли в кюветы, чтобы не мешали движению. Нахохлившиеся водители и пассажиры, укутанные своими национальными покрывалами, смиренно сидели на корточках и смотрели на проходившую военную силу. Такого они, конечно, никогда не видели.

Пройдя за день все три перевала: Рабати-Мирза, Бандабогучар, Хушрабат, мы остановились перед Гератом на ночлег. Журбенко по радио доложил комдиву обстановку и тот приказал возвращаться. Ехать нам дальше не было смысла, так как за Гератом начиналась пустыня и проблем совершения марша по ней не было.

Непривычно было смотреть на Герат ночью: перед нами был крупный (по афганским меркам, конечно) город, а городских огней не видно. Сплошная черная мгла, кое-где мерцали отдельные огоньки. Это была моя первая ночь на афганской земле. Тогда я даже и не мог себе представить, что через три года у меня будет 643 таких ночи. Намного позже я услышал песню «Кукушка», слова которой врезались мне в память на всю жизнь:

«…я тоскую по родной стране, по ее рассветам и закатам. На афганской выжженной земле спят тревожно русские солдаты.

Они тратят силы не скупясь. Им привычны горе и усталость. Сил своих не копят про запас, так скажи же – сколько им осталось?»

Переночевав в боевых машинах, мы утром начали обратный путь. Возвращаться в Кушку было гораздо тяжелее. Нам навстречу шел бесконечный поток машин, приходилось останавливаться, пропускать целые колонны.

К исходу дня подошли к госгранице, опять переночевали в машинах и лишь только во второй половине дня 31 декабря вернулись в дивизию. Там меня ждал новогодний подарок – приехал из Москвы мой непосредственный начальник подполковник В.С. Черкашин, его отозвали с курсов повышения квалификации при Академии им. М.В. Фрунзе. Жить стало легче, появился начальник. Мне и так здорово досталось за эти месяцы. Надо же, через три месяца после выпуска из академии – и на войну!

Шли дни, а команды на ввод в Афганистан нашей дивизии не поступало. Прилетал на вертолете главком Сухопутных войск генерал армии Павловский, прилетали другие чины, но никто не мог нам точно сказать: будут нас вводить или нет? Первые 3–4 дня в дивизии находилась оперативная группа Генерального штаба, но потом ее направили в Афганистан, видимо, было не до нас.

Начались будни. И вот уже 1,5 месяца, как наша дивизия стоит в песках между Кушкой и Тахта-Базаром. Первое напряжение спало, эта бессмысленная кочевая жизнь всем осточертела.

Сбежать «партизанам» было некуда: до станции Тахта-Базар – 15 км, до Кушки – 90 км, вокруг одни пески. Видимо, поэтому нас сюда и поставили, ведь если бы была в нас оперативная необходимость, мы бы стояли у Кушки вблизи границы, а здесь, в песках, нас можно было держать еще хоть полгода.

За это время мы не сидели сложа руки: провели несколько командно-штабных учений на картах, где отрабатывали вопросы управления и взаимодействия при вводе дивизии на территорию Афганистана. Подразделения проводили боевые стрельбы, слаживание рот и батальонов – наша дивизия становилась постепенно единым боевым организмом, а не толпой вооруженных людей.

Не обошлось без казусов. При розыгрыше одного из этапов командно-штабного учения подчиненный штаб начал докладывать обстановку и решение по ней в эфир открытым текстом. Представляете себе: «…совершить марш по маршруту Кушка, Герат и к… сосредоточиться в районе 10 км восточнее Кандагар. Занять рубеж…Быть готовыми отразить нападение…» И так далее, в таком же духе. И это в условиях, когда вся радиоэлектронная разведка США вела круглосуточное тщатетельное прослушивание эфира.

Особого значения в дивизии этому не придали, так как работали в ультракоротковолновом диапазоне и радиостанциях малой мощности. Однако этот наш промах не прошел мимо радиоконтроля КГБ. Через пару дней комдив получил от начальства «втык» за нарушение правил радиообмена. Соответствующее «вливание» получили командир проштрафившегося полка, начальник штаба и начальник связи – непосредственные виновники.

А тут новая забота. Появились первые грозные признаки начинающегося разложения. Все чаще в дивизии стали случаться ЧП: пьянство, драки, кражи. Среди офицеров на почве пьянства произошло несколько самоубийств. В комендантской роте дивизии украли 2 пистолета ПМ, их еле-еле нашли.

Арестовали трех солдат срочной службы, в том числе писаря нашего оперативного отделения. Состоялся суд – все они получили по 2 года дисциплинарного батальона. В воздухе запахло грозой. Оружие и боеприпасы, находившиеся на руках, собрали, и стали хранить по правилам мирного времени.

Комдив генерал Л.А. Робул, видя такое положение, приказал нам, операторам, срочно разработать двустороннее дивизионное учение, чтобы чем-то занять войска. За неделю штаб дивизии подготовил необходимые документы.

Разделили дивизию на две части и «воевали» друг с другом. Одни оборонялись, другие наступали, потом обороняющие переходили в контрнаступление, а наступающие переходили к обороне и т. д. Никогда ни до, ни после я не участвовал в таком учении. Они продолжались почти 2 недели, мы перерыли всю пустыню окопами и траншеями, благо земель сельскохозяйственного пользования здесь не было. Но раз войска заняты, значит им не до безобразий.

После 23 февраля, когда в Кабуле прошли довольно сильные волнения, спровоцированные оппозицией, естественно, с гибелью нескольких сотен мирных жителей, возобновились слухи о вводе нашей дивизии в Кандагар. Опять прилетело высокое начальство из Москвы, в частях опять начали проводить смотры готовности и все прочее, что с этим связано.

К тому времени мы уже несколько расслабились, соскучившись по семьям, с нетерпением ждали приказа о возвращении. Игра в войну уже всем надоела. А тут такое…

Однако руководство СССР, видимо, не решилось на ввод дополнительного контингента, и в первых числах марта, наконец, была решена судьба нашей дивизии. Ее решили вернуть в места постоянной дислокации, а «партизан» отпустить домой. Видимо, в Москве посчитали, что ввод войск в Афганистан завершен успешно и введенных сил достаточно для выполнения задач.

Скажу сразу, что считаю это серьезным военным просчетом. Как раз в Кандагаре-то и нехватало дивизии, чтобы блокировать открытую границу с Пакистаном. Силы 70 гв. омсбр в Кандагаре, развернутой на базе 373 гв. мсп (п. Тахта-Базар) 5 гв. мсд, были слишком малы для выполнения этой задачи. Хотя бригада и имела четыре мотострелковых, один десантно-штурмовой батальон, танковый батальон, артиллерийский дивизион 5 батарейного состава – всего 4000 бойцов, до боевых возможностей дивизии она явно не дотягивала.

Не зря через 4,5 года, в 1984 году, на этом направлении была развернута 22 бригада спецназа для борьбы с караванами, однако в целом эту проблему до конца войны так и не решили.

Потому к 1986 году ОКСВА постепенно увеличили с 80 до 108,8 тыс. человек (в том числе 106 тыс. военнослужащих), а количество воинских частей довели до 509 в 179 военных городках.