Игар неожиданно для себя предположил, почему не ходят ноги и что сделать, чтобы они пошли. Илаза покраснела:
– Дурак…
Некоторое время они стояли, обнявшись, но Игар не позволил себе прежней беспечности – осторожно прижимая к себе Илазу, он внимательно изучал ветви над головой, кустарник в стороне от тропинки, темное сплетение веток на дне глубокого оврага; птиц действительно не было ни одной. Где-то в глубине леса протяжно заскрипело дерево – звук походил на зубовный скрежет.
– Игар, – шепотом попросила Илаза. – Давай остановимся. Я устала.
Он приглушенно вздохнул:
– Потерпи… Чуть-чуть. Немножко пройдем еще…
Ему не хотелось останавливаться на ночлег в месте, где по непонятным причинам не осталось ни одной птицы. Высокое облако еще ловило боком прощальный солнечный луч, а на дне оврага давно стоял поздний вечер. Игару подумалось, что ночь является в лес, выползая из оврага.
Они шли все быстрее, потому что смутная тревога овладела и Илазой тоже; овраг никак не думал мельчать и сужаться, а лезть через него в сгущающейся темноте Игару тем более не хотелось. От голода подтягивало живот – Игар с сожалением вспомнил кусок хлеба, оброненный днем на лужайке в разгар любовной игры; не надо было терять хлеб. Голод накладывался на страх надвигающейся ночи, и сочетание от этого выходило премерзкое. Он сам несколько раз спотыкался – кажется, на ровном месте. Будто веревка поперек дороги натянута – а оглянешься, нету никакой веревки, лишь примятая травка да проплешины желтого песка. Да и то разглядеть их становилось все тяжелее…
– Что это? – голос Илазы заставил его вздрогнуть.
Жена его стояла, высоко задрав голову. В кронах над ними колыхалось серое нечто, не различимое в полутьме, похожее больше всего на полотнище, вернее, на ворох полотнищ, в беспорядке развешанных торопливой хозяйкой, только хозяйка эта должна была быть ростом со столетний дуб. С каждым дуновением ветра серое нечто неприятно шевелилось так, наверное, шевелятся под водой волосы утопленника. Там, в сером шевелении, было что-то еще, Игар интуитивно чувствовал, что это обязательно следует разглядеть – но сумерки сгустились настолько, что он лишь напряженно щурил глаза, усугубляя собственное беспокойство.
– Игар… – рука Илаза впилась ему в плечо, и он осознал вдруг, что мал, слаб, щупл, одного роста с Илазой и очень боится.
– Пойдем, – голос его против ожидания не очень-то и дрожал. Нечего бояться, мало ли… Некоторые звери… Вьют себе такие гнезда. Отойдем… подальше и сделаем привал.
Он шел, чувствовал в руке ее ладонь и ухмылялся про себя: «Некоторые звери вьют такие гнезда. Надо записать».
Поздним вечером небо над лесом вдруг осветилось – это медленно падала огонь-звезда, во все времена считавшаяся хорошим знаком. Оба неотрывно смотрели на желтую, как лютик, искру, пока Илаза наконец не спохватилась:
– А желания?! Ты успел загадать?..
Игар усмехнулся многозначительно и хитро:
– У меня теперь на всю жизнь одно только и осталось… Одно желание… Сказать, какое?..
Илаза – хоть не невеста уже, а жена – не выдержала и счастливо покраснела. Впрочем, ожидания ее были обмануты, потому что ночью им не пришлось заниматься любовью.
Сначала к ним на огонек заглянул одинокий волк – оба почти не успели его разглядеть и оба похолодели от ужаса. Не потому, что волк чем-то по-настоящему угрожал им – просто в кровь и плоть обоим въелся животный страх зимних ночей, страх, благодаря которому их предки сумели оставить достаточное число потомков. Волк ушел прежде, чем Игар опомнился и потянулся за горящей головешкой.
А потом, когда они успокоили, расслабились и обнялись, волк подал голос, и волосы зашевелились на Игаровой голове.
Сначала показалось, что кричит человек. Звук был невыносим предсмертный крик истязаемого существа, и раздавался он совсем неподалеку – скорее всего, за оврагом. Игар отродясь не слыхал об опасностях, которые подстерегают в лесу волков и исторгают у них такие жуткие вопли – а волк тем временем кричал, и Игару почему-то вспомнилось серое полотнище в темных кронах. При чем?..
Потом волк умер. Ни Игару, ни Илазе не пришло в голову усомниться в его смерти – крик перешел в хрип и оборвался. На новобрачных обрушилась тишина, потому что в ночном лесу сделалось тихо, как зимой на кладбище.
До утра они не разнимали рук – но не более.
Тронулись в путь на рассвете – как только различимы стали древесные стволы, овраг и тропинка. Обоим хотелось как можно скорее удалиться от места гибели волка, независимо от того, кто или что его убило. Птиц по-прежнему не было – но день вступал в свои права, и с восходом солнце и Игар, и Илаза заметно повеселели.
Целый час они провели в малиннике – и хоть не насытились, но приглушили голод. Игар обрадовался, снова ощутив призыв плоти; этой ночью он не раз и не два задавал себе вопрос, можно ли от внезапного страха лишиться всех мужских желаний. Оказалось – нельзя, едва уходит страх, как желания возвращаются; он уже хотел сказать об этом Илазе но глянул на ее озабоченное лицо и прикусил язык.
Илаза повадилась оборачиваться. Часто, гораздо чаще, чем следовало: она оборачивалась на ходу, через плечо, отчего шаг ее становился неровным и неверным; на то и дело останавливалась и подолгу глядела назад, туда, где пройденная ими тропинка терялась в листве.
– Что? – наконец-то спросил Игар. – Ты что-то потеряла?
Илаза проглотила слюну – он увидел, как дернулась ее шея:
– Ты… Тебе ничего не кажется?
Он тоже обернулся и посмотрел туда, куда за секунду до этого был устремлен Илазин взгляд. Тропинка была пуста; медленно выпрямлялись упругие травинки.
– Мне кажется, – медленно проговорил Игар, – что сегодня ночью мы…
Он пошутил, но Илаза не рассмеялась:
– Игар… А мы можем идти быстрее?
И они почти побежали. Илаза скоро запыхалась, рванула воротник сорочки, раскрыла его чуть не до самой груди; Игар против воли представил, как удобно и тепло запустить руку за распахнутый вырез.
– У нас будет пятеро сыновей, – сообщил он, переводя дыхание, – и дочка по имени…
Илаза споткнулась. Игар подался вперед, чтобы подхватить ее – и в этот момент край оврага под их ногами дрогнул и осел.
– Держись!!
Перед глазами Игара оказались какие-то вырванные с корнем стебли, потом такой же стебель оказался у него в правой руке – а левой он держал за пояс Илазу и вместе с ней стремительно съезжал на дно оврага. Что-то больно стукнуло его по икре; он успел весело крикнуть «Вот и переправились!», когда их спуск перешел в падение – и сразу за этим непонятным образом прекратился. Пояс Илазы выскользнул из Игаровой руки.
Некоторое время он прислушивался к собственным ощущениям. Над головой у него имелось синее небо в переплете ветвей; где-то неподалеку, внизу, мелодично журчал ручей. Он лежал на мягком – а правый рукав, видимо, за что-то зацепился, и руку неприятно тянуло вверх.
– Илаза! – позвал он как можно беззаботнее. Рядом тихонько всхлипнули. Он повернул голову.
Илаза была рядом. Илаза висела невысоко над землей, вернее, над наклонной стенкой оврага, именно висела, опутанная частой полупрозрачной сетью. Не успев ни о чем подумать, Игар кинулся к ней – его движение оказалось бесполезным, он сам тяжело заколыхался в такой же сети; правую руку невыносимо дернуло, он вскрикнул от боли и забился сильнее:
– Илаза! Руку!
Илаза попыталась протянуть руку – мелкие, хрупкие на вид волоконца не желали поддаваться и рвались с неохотой. Игар изо всех сил дернулся – несколько ниточек лопнули и свернулись, как виноградные усы.
Он разозлился. Сетка казалась удивительно противной на ощупь надо будет как следует вымыться в ручье…
Сперва выбраться самому, потом вытащить Илазу. В конце концов, пережечь эти гадкие ниточки или перерезать ножом…
Он вывернул голову. Его дорожный мешок валялся далеко внизу – какой-то узловатый корень перехватил тощие Игаровы пожитки, не дал им скатиться на дно оврага, к ручью. Он не благородный господин, чтобы носить нож на поясе… И он больше не послушник, чтобы носить на поясе знаменитый «коготь». Теперешний его нож – не оружие, а орудие, и место ему – в мешке…
