Глаза Эммы снова распахиваются:

— Ты же сказал, превращаться не больно — точно также, как не больно делать укол, когда он пырнул меня той соломиной, — говорит она, зыркая на Галена. — Готова поспорить, это "не больно" из той же серии, — ворчит она. — Разделять артерию на две.

Когда Гален открывает рот, чтобы ответить, доктор Миллиган говорит:

— Ха. Это странно.

— Что? — спрашивают они одновременно. Эмма закусывает губу. Гален скрещивает руки на груди. Ни одному из них не понравилась это “Ха”.

Манжета для измерения давления ослабевает и доктор Миллиган встает.

— Ваше сердцебиение совсем не такое медленное, как у Галена. Да и кровяное давление тоже не такое низкое. Гален, можешь пересесть на стол и дать мне проверить твое еще раз?

Без труда он соскальзывает с прилавка и запрыгивает на стол. Пока доктор заменяет маленькую манжету на большую для его голени, Эмма наклоняется к нему.

— Что это значит? — шепчет она.

Он пожимает плечами, стараясь не увлечься ее ароматом.

— Я не знаю. Наверное, ничего.

Когда манжета сдавливает ногу, Гален чувствует легкие удары в ноге. Манжета шипит, выпуская воздух, и доктор Миллиган снова встает. Выражение на его лице далеко неутешительное.

— Что такое? — спрашивает Гален, готовый вытрясти из профессора дух, если он не поделится. — Что-то не так?

Эмма резко выдыхает и Гален хватает ее за руку, не в состоянии себя сдержать.

— О, нет. Я бы не сказал, что что-то не так, вовсе нет. Сердцебиение Эммы определенно медленнее, чем у любого человека. Но оно не столь медленное, как твое.

Доктор Миллиган встает и подходит к шкафу со множеством полочек, достает оттуда блокнот и начинает листать его.

— Ох, — произносит он, больше обращаясь к самому себе. — По всей видимости, твое сердцебиение ускорилось, по сравнению с прошлым разом, мой мальчик. Либо так, либо я разучился читать, — он перелистнул страницу. — Нет, я уверен, так оно и есть. Твой пульс был ниже в последние десять раз, как я его замерял. Интересно.

— Что это значит? — спрашивает Гален сквозь стиснутые зубы.

— Обычно, Гален, каждое сердце рассчитано на определенное количество ударов, прежде, чем однажды оно перестанет биться. Животные с медленным сердцебиением живут дольше. Скажем, морские черепахи. Хоть их сердце и рассчитано на то же количество ударов, что и любое другое, у них уходит на их выполнение больше времени. Поэтому возраст морских черепах нередко может переваливать за сотню лет. Человеческое сердце в среднем рассчитано на два с половиной миллиарда сердцебиений, по семьдесят два удара в минуту, что предполагает продолжительность жизни в восемьдесят лет. Судя по тестам, проведенным над тобой и Рейной, средний пульс Сирены составляет всего девятнадцать ударов в минуту. Поэтому теоретически, вам понадобится порядка трех сотен лет, чтобы достичь этих самых двух с половиной миллиардов сердцебиений. Но судя по последнему измерению, Гален, твой пульс сейчас составляет двадцать три удара в минуту. Что-то заставляет твое сердце биться быстрее, мой мальчик.

— Три сотни лет — это верно, — говорит Гален, игнорируя многозначительный взгляд доктора в сторону Эммы. — На самом деле, некоторым из Архивов уже больше трехсот двадцати лет.

— Так, а какое количество ударов в минуту у меня? — говорит Эмма.

Теперь до Галена доходит. Сердце Эммы бьется быстрее моего... Она умрет раньше меня. Каждый мускул в его теле работает против него, сжимаясь в спазме. У него не выходит удержаться. Соскочив со стола, он едва успевает добежать до раковины, как его желудок выворачивает наизнанку. Слив не справляется с объемом, даже с бегущей на полную водой. Конечно, нераспознаваемые остатки обеда этому явно не способствуют.

— Не волнуйся об этом, Гален, — шепчет доктор Миллиган, передавая ему бумажное полотенце. — Я позабочусь об этом позже.

Гален кивает и полощет рот водой из-под крана. Вытерев лицо и руки бумажным полотенцем, он возвращается обратно к столу, прислоняясь к нему, вместо того, чтобы сесть. Просто на всякий случай, если ему опять придется бежать.

— Все еще мутит из-за перелета? — шепотом спрашивает Эмма.

Он кивает.

— Док, что вы там говорили?

Доктор вздыхает.

— Тридцать два удара в минуту.

— А в годах? — спрашивает Гален, морщась из-за рези в желудке.

— Навскидку? Примерно сто семьдесят пять лет, я думаю.

Гален растирает переносицу.

— Почему? Почему ее сердце бьется быстрее, чем у других Сирен?

— Хотел бы я знать, Гален. Но мы оба знаем, Эмма отличается от вас не только этим. Ее волосы и кожа, например. Может быть, эти различия имеют какое-то отношение к ее неспособности превратиться в Сирену.

— Как вы думаете, это не имеет ничего общего с ее травмой головы? — спрашивает Гален.

Эмма мотает головой.

— Этого не может быть.

— Почему это, Эмма? — доктор Миллиган задумчиво скрещивает руки на груди. — Гален сказал, что ты ударилась довольно сильно. Я бы сказал, по крайней мере разумно рассматривать возможность того, что ты, возможно, повредила что-то.

— Вы не понимаете, доктор,— возражает она. — У меня не было никаких способностей Сирены, пока я не ударилась головой. Удар головой — это именно то, отчего все изменилось. Кроме того, я была бледной, как луна, всю жизнь. Это не имеет ничего общего с сотрясением мозга.

— Это правда, — говорит Гален. — Но ты могла задерживать дыхание в течение длительного времени, еще до того, как ударилась головой. И ты имела дар. Может быть, способности всегда были, ты просто никогда о них не знала, чтобы воспользоваться ими.

Глупо, глупо. Боль на ее лице подтверждает его ошибку.

—Ты говоришь о том дне, когда Хлоя умерла, — произносит она тихо.

Он медленно кивает. Нет смысла лгать об этом. Даже если он не говорил о Хлое, она уже думает об этом, перемещаясь назад во времени, в тот день, и мучая себя этим. Если бы только она знала о крови Сирены в своих жилах, если бы только она знала о своем Даре Посейдона. Хлоя была бы жива. Ей не нужно было этого говорить. Все было написано на ее лице.

— Они списали все на адреналин, — говорит она. — Я должна была понять.

Доктор Миллиган прочищает горло.

—Только, чтобы быть полностью уверенными, давайте сделаем еще и рентген, прежде, чем вы уедете завтра. Вы не против, Эмма?

Она кивает, но Гален может сказать, что это просто рефлекс.

Гален вызывает к такси, чтобы отвезти ее обратно в отель; он не может подвергнуть Эмму очередной прогулке по пляжу, где погибла ее лучшая подруга. Тем более, он не уверен, как долго еще сможет оставаться в одной комнате с ней, чтобы не пустить в ход свои руки — или губы — чтобы утешить ее.

Это будет долгая ночь.

Глава 19

Доктор Миллиган закрепляет рентгеновский снимок на экране.

— Вот смотри, Гален, здесь твои кости утолщаются для защиты внутренних органов. Там, где у обычных людей ребра, у тебя что-то наподобие сплошной костяной пластины, вроде ракушки. А это рентгеновский снимок Эммы, — говорит он, переключая свет на другой снимок на белой коробке. — Видишь, на первый взгляд, выглядит, как обычные ребра. Но если приглядеться, можно увидеть тонкую прослойку костяной пластины, скрепляющую их между собой. Пусть и не столь прочную, как у тебя. Честно говоря, ни одна из ее костей не сравнится по плотности с твоими.

— Но что это значит? — хмурится Гален.

Я рада, что Гален не единственный, кто испытывает затруднения, пытаясь понять доктора Миллигана. Мои мысли все еще курсируют между сквозняком, который чувствуется как шквальный ветер в этом безразмерном больничном халате, и предположением доктора Миллигана, что я доживу до ста семидесяти пяти лет. Это немного странно, даже в таких обстоятельствах. Я в сотне миль от дома, полуодетая, в комнате с двумя мужчинами, которых едва знаю. Будучи вырванным из контекста, последнее предложение заставляет задуматься, куда подевался мой здравый разум. Блин, да и в контексте тоже.