– Да? – Я остановилась и повернулась к женщине. Может, еще работу подкинут, так и на сапоги насобираю.

– Я Катрика, травница, – представилась та.

– А! Я о тебе уже слышала, – приветливо ответила, сообразив, откуда идет этот приятный терпкий запах сушеных трав. Вероятно, знахарка носила часть своих сборов в качестве аптечки первой помощи прямо в кармашках фартука.

– Догадываюсь, чего обо мне Людвина наболтала, – одним уголком рта сдержанно улыбнулась Катрика, но глаза ее похолодели и насторожились, а руки дернулись к карманам, как у ковбоя к кобуре кольта.

– Сколько ни паши, на всех не угодишь, – беспечно махнула я рукой. – Да и как ты могла ее корову выходить, если животина и не болела вовсе, так, небольшая магическая заморочка. А что ты меня звала: из чистого интереса или дело какое есть?

– Помощи просить хотела, – окинув меня острым взглядом и признав годной для продолжения диалога, ответила травница. – У Иваллы, вдовицы, мальчонка занемог.

«Ура, растем, мне уже предлагают попрактиковаться на людях!» – мысленно «обрадовалась» я и спросила:

– Что с ним?

– С полгода назад со Жданова подворья псина с цепи сорвалась, злобный барбос, здоровенный, что теленок, даже на своих с рыком кидался, но терпели, держали. Уж больно сторож хороший. Валь ему на дороге попался. Тяпнуть пес его даже не успел, только повалил, лапами прижал. Люди вовремя отбили. Испугался мальчонка до одури, даже не плакал, бледный как мел был и дрожал. С тех пор молчит. Все понимает, а ни словечка не скажет, – хмурясь, рассказала Катрика, нервно шурша чем-то в своих кармашках. – Я ему уже и травки успокаивающие заваривала, и растирала, и в ключах ледяных купала. Без толку. Язык отнялся. А Ивалла, мать его, страдает, он ведь единственное, что от Петрина осталось, тот сгорел в одночасье шесть лет назад, зимой, за мной и послать не успели. Теперь же и Валь калечным стал. Поначалу Ивалла металась, помощи ждала, за любое средство хваталась, потом словно перегорела. – Брови Катрики сошлись на переносице, в голосе послышалась настоящая злость – не на кого-то другого, а на судьбу и саму себя: бессильна оказалась помочь.

– Не знаю, смогу ли вылечить мальчишку, врачевание не по моей части. Но сразу не откажу, поглядеть надо, – согласилась я и пошла за Катрикой до скромного, когда-то весьма ладного и все еще крепкого домишки, примостившегося недалеко от местного Бродвея, в конце глухой улочки.

Во дворе кормила кур симпатичная, состарившаяся до времени женщина с потухшим взглядом, обряженная в чистое, многажды стиранное, потерявшее первоначальный цвет платье. Она действовала как автомат. Брала горсть зерна и бросала вправо, влево, прямо. Птицы квохтали у нее под ногами, спеша ухватить самые вкусные зернышки. На лавочке у дома сидел худенький, вытянувшийся как тростник мальчонка лет девяти и гладил присоседившуюся кошку черепаховой окраски. Зверюга лениво мурлыкала и время от времени вытягивала лапы.

– Ивалла, я магеву привела, – позвала травница хозяйку из-за забора и вошла, подцепив крючок на калитке и не дожидаясь особого приглашения.

Тусклый взгляд скользнул по нашим лицам почти безразлично, зато ярко сверкнули глазенки наблюдающего за происходящим мальчонки, светловолосого, черноглазого, чем-то напоминающего подсолнушек – золотой ободок и черные зернышки сердцевины. Пацан во все глаза вылупился на мой модный прикид и рыжие волосы, – ни у кого из местных я такого колера не видела, – аж рот от усердия открыл и темные, как угольком нарисованные брови нахмурил.

– Ивалла, это магева Оса! – снова попыталась представить меня травница. – Она Валя посмотреть пришла.

Ивалла вяло качнула головой и все-таки изволила ответить:

– Пусть посмотрит, коли не шутишь, – поставив миску с кормом на землю, чем вызвала бурный восторг курей, женщина ушла в дом и тихо затворила за собой дверь.

Что ж, меньше народу – больше кислороду, а на прием к врачу пациенту и вовсе лучше без родственников заходить, чтобы уши от «компетентных» советов не вяли.

– Эй, пацан, иди сюда, – весело поманила я мальчишку указательным пальцем.

Бережно опустив на скамью недовольную кошку, паренек проворно вскочил и подбежал к нам.

– Небось надоело молчать, как рыбеха? – подмигнула мальчишке.

Тот серьезно кивнул, переступил с ноги на ногу, поводя босыми пальцами по мягкой дворовой пыли. Я почти позавидовала, сразу захотелось скинуть тапки, стянуть носки и тоже пройтись босиком.

– Тогда давай тебя лечить! – бодро обнародовала свои намерения, убедившись, что с головой у парнишки все в порядке, речь понимает, а значит, не треснулся настолько, чтобы мозгов лишиться. Да и шрамов никаких на горле нет, стало быть, все заморочки с немотой чисто психические, а лечение таковых – дело не только магии, но и личного доверия пациента к врачу.

Читала я или слышала когда-то, что клин клином вышибается, а страх страхом, но пугать паренька второй раз мне, как начинающему логопеду, совершенно не хотелось. Оставив этот вариант в качестве запасного, мысленно выбрала подходящий набор рун из своего арсенала и вытащила из сумки на плече карандаш – обычный серый грифель в ярком сине-зеленом футляре из дерева. Взяла мальчишку за острый, хоть обрежься, подбородок, покрутила его симпатичную мордашку вправо-влево, потрепала по вихрам и огласила свое решение:

– Я сейчас колдовские знаки на твоем лбу напишу, они запоры с языка снимут.

Глаза Валя, и без того такие же большие, как у сильфа, при виде моего сияющего карандаша стали вполлица. Фаль-болтушка и тот перестал трещать по пустякам, затаил дыхание. Ровно писать я никогда не умела, поэтому решила просчитать, какого размера руны мне следует нарисовать на лбу мальчишки, чтобы все влезло, а ансуз, та руна, которая отвечает за воздух, дыхание, снятие оков да за речь, уместилась аккурат в центре. Перевернув карандаш обратным концом, прикусила губу, сосредоточилась. Черчение никогда моей сильной стороной не было, то ли аккуратности не хватало, то ли каждый раз училку-истеричку вспоминала, и желание что-то изображать пропадало напрочь. Но тут хочешь не хочешь, а хотя бы попробовать поколдовать нужно было. Пальцы начало чуть-чуть покалывать от магического действия готовой воплотиться в рисунке руны.

– Уже все? – хрипловатый неуверенный голосок прозвучал так неожиданно, что я, не успев начертать ни единого знака, выронила карандаш.

Катрика изумленно охнула и попятилась к двери дома, шепча:

– Ивалла, Ивалла, пойди сюда…

– Ну, раз говоришь, значит, все, – ошалело хмыкнула я, нагнулась, чтобы поднять карандаш, и посоветовала: – Мать позови, да погромче, чтоб она тебя со двора услыхала.

– Мама, – неуверенно позвал Валь, потом, пробуя голос, стал повторять с каждым разом все громче и звонче: – Мама, мамочка, мама!..

– Валь, сынушка! Родненький! Говори! Говори! – Ивалла вихрем вылетела из дома, едва не сметя со своего пути травницу (я-то успела отскочить), и сграбастала свою кровиночку в такие крепкие объятия, что стало страшно за ребра пацана.

Мать смеялась и рыдала одновременно. Катрика беззвучно плакала рядом, вытирая ладонью дорожки радостных слез. Я шепнула ей на ухо:

– Пора, пойду, а ты им скажи, что со мной сама расплатилась – какими-нибудь секретами знахарскими. Не буду у вдовы плату брать.

– Но как же так? – Травница замялась, вроде бы чуя мою правоту, но не осмеливаясь нарушить раз и навсегда установленный порядок. – А обычай…

– Я паренька не лечила магией, не успела, – осторожно призналась женщине, отведя глаза от обезумевшей матери и счастливого пацана, чей голос звучал все звонче и звонче. Почему-то мне было неловко. – Он раньше заговорил, хватило одной веры в то, что будет здоров. Ты знаешь, как это случается, если верит больной в исцеление, иногда никакого другого лекарства не надо.

– Все равно твоя магия его спасла, – осталась при своем мнении Катрика, – коли Валь не поверил бы в силу магевы, так и молчал бы по сию пору. А про Иваллу ты правильно угадала, небогат их двор, концы с концами абы свести, я тебя привела, мне и благодарить. Не отказывайся, магева Оса, не гневи мою судьбу.