Мы вышли с мужем на Невский и смешались с толпой. Вдруг он воскликнул: "Смотри! Собинов!.."
Посреди улицы шла демонстрация -- стройно, бодро, в ногу -- рабочие, студенты, юноши, девушки с цветами, с красными флагами -- и впереди шел Собинов. Он был в военной форме (носил ее как офицер запаса и, очевидно, не успел снять). Он высоко поднял голову, с радостным и гордым выражением. Он шел -- и пел. И когда он кончал куплет, все участвовавшие в демонстрации мощным хором молодых голосов повторяли за ним -- "Отречемся от старого мира..."
Его чудесный ясный голос лился свободно и покрывал всех. А толпа затихла и слушала своего любимца как зачарованная... И мне показалось, что в эту минуту артист играет свою лучшую роль.
Это неудивительно: Собинов принял революцию безоговорочно, и одушевление, с которым он запел революционную песню, было искренне. Он ведь был настоящий московский студент, никогда не отказывался безвозмездно петь в пользу разных землячеств, устраивал концерты, и часто золотые звуки его голоса превращались в деньги, идущие на нелегальные цели. На этих концертах он любил петь русские песни.
Собинов!
Есть художники, артисты, думая о которых, трудно представить их себе молодыми; и, наоборот, -- есть такие, которых нельзя вообразить себе стариками. Это, вероятно, зависит от того периода их жизни, когда они достигли наибольшего расцвета всех своих способностей и свойств, и который является для них наиболее характерным. Так, когда думаешь о Собинове, -- невольно возникает представление о молодости, о весне, о свете. Светлый артист! -- хочется сказать о нем.
Все образы, созданные Собиновым, всегда пленяли красотой юности и поэтичности. У него были спокойные, правильные черты -- в жизни необыкновенно милые выражением внутренней доброты, но не поражавшие красотой. Однако они являлись великолепным материалом, так как легко поддавались гриму, и со сцены он был идеально красив. При этом самого легкого грима было довольно, чтобы совершенно преобразить его лицо, и никто бы не смешал, скажем, Ромео, точно сошедшего с картины Леонардо да Винчи, с наивным парубком Левко из "Майской ночи".
Прекраснее всех, конечно, был Ленский. Он именно был таким Ленским, каким мы представляем его себе, читая Пушкина: красавец и поэт. В нем чувствовались "порывы девственной мечты и прелесть важной простоты... Он пел любовь, любви послушный, и песнь его была ясна..." В этой роли Собинов не был превзойден никем. Критика называла его "единственным Ленским", и каждое представление "Онегина" было праздником для любителей искусства.
В 1901 году Собинов выступил в Петербурге впервые в роли Ленского. Петербург не представлял себе иного Ленского, кроме любимца своего Фигнера, которому прощали все -- и его бородку, и полное отсутствие юности, и т.д. Его любили и -- кончено. Но, когда Петербург увидел Собинова в Ленском, несмотря на влияние Фигнера, Собинов одержал полную победу над ним. Впервые публика увидела настоящего Ленского, "красавца, в полном цвете лет", с "кудрями черными до плеч", в этой роли исполнитель вполне слился с исполняемым. Собинов чувствовал всю красоту мелодики Чайковского, чувствовал всю красоту образа Пушкина, -- и произошло чудо -- полного перевоплощения певца в Ленского. Публика не только услышала, но и увидела живого Ленского и раз навсегда поверила в него. Особенная лучезарность звука голоса Собинова сливалась с музыкальным образом, и самую печаль Ленского делала пушкински светлой.
Второй памятной ролью его является Орфей Глюка. Одна из прекраснейших легенд древности -- Орфей. Это сказание о том, как Орфей -- певец, своим пением укрощавший самых свирепых людей и даже диких зверей, заставлявший реки удерживать свое течение и деревья не шелестеть, чтобы слушать его, -- этот певец любил Эвридику, нимфу, которая умерла от укуса змеи. Он пошел за ней в подземное царство ада и там своим пением тронул даже владыку теней, который согласился отпустить с ним Эвридику опять в мир при условии, что, выводя ее, Орфей ни разу не оглянется на нее. Но избыток любви погубил все: у самого выхода Орфей, боясь потерять ее, оглянулся, идет ли она за ним, -- и она опять исчезла в мире теней.
Эта опера написана была Глюком, в сущности, для контральто, и ее большей частью пели женщины, но Собинов получил теноровую партию и не побоялся петь ее. Он создал классически прекрасный образ Орфея, и вообще был выдающимся в истории Мариинского театра. Все -- изумительные декорации Головина, танцы теней, поставленные Фокиным, партнеры Собинова, гремевшие тогда Кузнецова и Липковская, -- все было верхом блеска и изящества. К сожалению, эта опера шла только в Петербурге, и от нее не осталось ни записей, ни фотографий -- только одна зарисовка, вполне дающая понятие о том, какой шедевр искусства дал Собинов в Орфее. Его классически прекрасная голова, кудри, лежащие, как на бюстах Антиноя и Аполлона, и лавровый венок на кудрях -- все это переносило в древние века, в царство прекрасных мифов. Это был подлинный Орфей, с идеальным лицом, освещенным лучистыми глазами, с совершенными ритмическими движениями, и пел он так, что главная мысль мифа -- могущество песнопения -- звучала убедительно и полноценно.
Собинов долго оставался любимцем публики не только как артист, но и как человек. Он был человеком чарующей доброты. Он говорил: "Подходите к людям, всегда ища в них только хорошее".
Когда он умер, скульптор Мухина, делавшая его памятник, изобразила на надгробной плите умершего лебедя. Я думала, что это в память Лоэнгрина, так как Собинова часто называли "лебедем русской сцены". Но художница так объясняла свою мысль: "У русских людей лебедь всегда является символом чистоты, а чище человека, чем Собинов, я не знала".
Для артиста, имевшего в жизни столько славы, лести и поклонения, -- это редкая похвала, высшая похвала. Но светлый образ Собинова достоин ее.
А.В. Нежданова
Картина русского простора: так и веет от нее сладким запахом родных полей. Березки, необъятная ширь горизонта -- и стоит, задумавшись, русская девушка, глядя в чистое поле... Кажется, будто ожила картина Нестерова. Это -- декорация из оперы "Иван Сусанин", и стоит и глядит Антонида -- Нежданова. "Соловей русской сцены" -- А.В.Нежданова.
Голос Неждановой являлся национальным богатством, им гордилась и гордится история русской оперы. Она не только давала наслаждение слушателям, но и вдохновляла творческие силы композиторов: для нее Римский-Корсаков написал свою Шемаханскую царицу, для нее Рахманинов написал свой замечательный вокализ без слов -- да ему и не надо было слов, чтобы производить в ее исполнении незабываемое впечатление. Я помню, как на вечере в память великой артистки Ермоловой весь зал плакал, слушая этот вокализ.
Нежданова составила целую эпоху в русской опере и была звездой первой величины среди певиц.
Звезда... Невольно вспоминается представление обывателя о звезде театрального мира: ему рисовались роскошная жизнь, бессонные ночи, шампанское, дуэли между поклонниками -- словом, все, что изображалось в бульварных романах. А действительность? Упорный труд, завороженность своим искусством, бессонные ночи в поисках недававшегося образа... и предельная скромность.
Нежданова родилась у Черного моря, в селе под Одессой. Пейзаж там, со своими скалами и степями, полон библейской простоты и величия, но в садах цветет белая акация, ночью особенно ярки звезды, и особенно милы там дети -- приветливые, ласковые, всегда с улыбкой и песней. Таким ребенком росла и она. И пела, как соловей, с утра и до ночи все, что слышала: украинские песни, которые пели девушки, возвращаясь с работы в виноградниках, романсы, которые пели знакомые барышни, позже -- арии из опер, которые слышала в театре, в музыкальной Одессе. В Одессе всегда была хорошая опера, главным образом итальянская -- все знаменитости Италии приезжали туда. Еще в "Евгении Онегине" вспоминаются строфы: "Но уж темнеет вечер синий, пора нам в Оперу скорей, там упоительный Россини..."
