Я не нашел что сказать.

– Шучу, конечно. Я по делу.

Жмуркин слез с мотоцикла.

– Тут есть какая-нибудь… столовая? Кажется, за углом была?

– Закрыли. Можно просто, на Набережную сходить, там пирожки. А ты что, теперь по столовым специализируешься?

– Почти, – уклончиво ответил Жмуркин. – Пойдем, что ли, на Набережную.

И Жмуркин двинул первым. Непринужденно, отметил я, раньше он так не ходил. Раньше он все вдоль стенок, да с полуоглядом, на полусогнутых, и в каждом кармане по баллончику, в левом с паралитиком от гопников, в правом перцовый от доберманов… А теперь расправив плечи, – атлант, однако.

Интересно, чем он теперь все-таки занимается?

Слишком самоуверен. И как-то респектабелен. Разбогател, что ли? Или папа-министр нашелся? Подался в бандиты? Молод. Телеведущий? Молод. Или все-таки секта? Вот Жохова тоже выглядит опрятно, а как рот раскроет, так клей из-под обоев вытапливается. Пиджак дорогой. Что же нужно ему? Заявился после стольких лет…

Вышли на Набережную, Жмуркин огляделся и повернул налево, через двести метров мы устроились в летнем кафе «Карпаччо», Жмуркин заказал мороженое и кофе. Я ничего заказывать не стал, примерно полгода назад я написал небольшую заметку под названием «Карпаччо из Кукараччо», с тех пор я не рисковал здесь обедать, поскольку однажды видел, как официантка плюнула в мою тарелку.

– Да… – Жмуркин вытянул ноги. – Да… Темпора мутантур, как говорили древние. Я вижу, ты процветаешь? Репортерствуешь? Бередишь буржуазные язвы? Не даешь уснуть этому унылому болоту?

– Ну, в меру сил…

– Правильно и делаешь, – похвалил Жмуркин. – Журналистика – это перспектива, ты уж мне поверь. За медиа будущее, ты работаешь в правильном направлении. Главное, не размениваться по мелочам…

Жмуркин сделал круговое движение пальцем.

– То есть? – спросил я.

– Я видел твои работы в Интернете. Быдлески – это, конечно, интересно, в чем-то даже художественно. Та, где негр играет на гитаре, неплоха. И вообще – галерея образов отличная, просто «Мертвые души». Где ты негра, кстати, раздобыл?

– Да живет тут у нас один, Васей кличут, он в пожарной работает…

– Вася хорош, конечно. И там, где трактором рыбу ловят… Есть в этом нечто наше, русское, бескрайнее. Но если по большому счету, это все мелочи, друг мой.

Мне что-то не понравилось, как он со мной разговаривал. Поучающее. Как тренер с сопляками.

– Конечно, ты стараешься работать, критически оцениваешь действительность, ты стал занозой в своем маленьком городишке… Однако ты немного не с той стороны подходишь к проблеме.

Тут я не выдержал и перебил:

– Послушай, Жмуркин…

– Стоп, – Жмуркин значительно покачал головой. – Нет, Виктор, я теперь не Жмуркин.

– То есть?

– То есть поменял. Фамилию то есть. Теперь я…

– Ромодановский, – перебил я. – Валуа-Победоносцев. Кошкин-Трубецкой?

– Не надо впадать в крайности, друг мой. Теперь я Скопин.

И Жмуркин кивнул приветственно.

– Скопин-Шуйский? – уточнил на всякий случай я.

– Просто Скопин, без Шуйского. Это, кстати, девичья фамилия моей мамы. И вообще наша родовая фамилия, между прочим. Восходит к польским королевским родам…

– Зачем? – спросил я.

Жмуркин зевнул.

– Зачем восходит? Или зачем поменял?

– Зачем все-таки поменял?

– Ну… Понимаешь ли, этого требовало… Одним словом, Жмуркин – слишком легкомысленная фамилия. У нас с такой нельзя чего-либо добиться.

– У кого это – у нас?

– У нас, у политиков.

Я ожидал чего-то такого. Во всяком случае, это было логично для Жмуркина, его по жизни всегда кидало. Теперь вот политика.

Достал телефон, сфотографировал. Но Жмуркина это не очень смутило, похоже, что к вниманию прессы он был привычен.

– А я думал, ты в кинематограф подался, – сказал я. – Вроде собирался… Мартин Скорсезе, Джеймс Кэмерон, все такое.

– Ошибки молодости, – улыбнулся Жмуркин. – Мало ли кто чем… Кино лишь отражает действительность, мы же ее преобразуем! Отчасти формируем. Это, сам понимаешь, совсем другой уровень.

– Снежный человек, – припоминал я. – Ферма пираний, Новый год…

– От пираний до политики – рукой подать. История знает много примеров: Рейган, Шварценеггер…

Я улыбнулся. Странный все-таки день. С утра саранча, потом ракета, потом… Потом, кажется, Лаура Петровна. В моей голове выстроилась странная цепочка: саранча – ракета – Лаура Петровна. Неспроста все это было, теперь я вижу. Если утром саранча и Лаура Петровна – в обед политик Жмуркин. Что-то будет вечером…

– И вообще, война и политика – единственные занятия, достойные мужчины, – изрек Жмуркин.

И тут узнал его окончательно. Жмуркин. Да, вырос, да, посерьезнел и сделал операцию на глаза, фамилию поменял, костюм надел, а все тот же Жмуркин. Хочет войти в вечность и раскинуть там свои шатры.

– И ты сейчас… – протянул я. – Кто? Действительный статский советник? Или это… тайный уже?

– Молодежное правительство области, – Жмуркин достал из кармана удостоверение и сунул мне под нос.

Книжка была солидная, с орлом, с флагом, с печатями, позавидовал немного – это тебе не куценькое удостовереньице журналистской студии «Окуляр», с которым с трудом пускают даже в местное УВД.

– Комитет по работе с молодежью, значит… – прочитал я вслух.

– Он самый.

– И как работаете?

– По-разному. Фестивали, олимпиады, праздники, походы, следопыты. Тренинги. Короче, организуем.

– Кого? – не понял я.

– Молодежь, я же тебе говорю.

Принесли мороженое, Жмуркин… то есть теперь уже Скопин, достал футляр, из него большую серебряную ложку и стал ею мороженое есть – деловито, без удовольствия, как манную кашу. Даже с некоторым чувством отвращения.

Я подумал, что это из-за политики. Многие знания – многие печали, тяжела ты, шапка Мономаха, в Кремле не надо жить, преображенец прав, и все остальное, знаем, в культурке чуток разбираемся.

– Организуем молодежь, – повторил Скопин-Жмуркин. – Государство в последнее время обращает, знаешь ли, внимание. Средства выделяют.

– Да…

– Я работаю в международном отделе, – сказал Жмуркин с достоинством. – Связи с общественностью, то, се, пиар, улучшение имиджа области…

– У нас плохой имидж? – поинтересовался я.

– Не самый лучший твоими заботами. И ты у нас не один такой, кстати, правдолюб. Впрочем, дело в другом, долго объяснять…

Скопин-Жмуркин сурово облизал ложку.

– Долго объяснять, буду краток и по делу. Видишь ли, между Россией и Германией действует программа обмена одаренной молодежью.

– О, – сказал я.

– Ну да, о. Студентами, старшими школьниками, аспирантами разными. По этой программе организуются мероприятия, поездки на каникулах, поддержка юных дарований, стажировка в вузах, при желании можно даже немецкий диплом получить…

Я кивнул. Немецкий диплом – это да. Тут бы наш получить какой-нибудь завалященький. На бюджет не поступить, на платное денег нет, кисло, я почесал подбородок, продолжил слушать Скопин-Жмуркина. Он рассказывал какую-то историю, видимо, из жизни молодежного правительства, про то, как они поддерживали какое-то там юное дарование.

– …И эта девочка написала исследование о немецкой средневековой литературе, что-то там о плутовских романах и их внутренней структуре, короче, точно потом узнаю, у меня все тут.

Жмуркин похлопал по портфелю.

– Написала реферат, разместила его в Интернете, на немецком научном сайте. Как оказалось, жена бундеспрезидента тоже интересуется этой самой литературой. И эта девочка какую-то там загадку разгадала, которую сто лет не могли разгадать, ну, как в кино просто…

– Что за девица? – спросил я.

– Рокотова. Она в санаторной школе учится. Ты ее знаешь?

– Нет.

Жмуркин вдруг поморщился и вспомнил:

– А не та ли это Рокотова, что собак красила, а? Она нас как, не дискредитирует на мировой арене?

– Это Розанова собак красила, – поправил я, – а Рокотову я не знаю. Если она и красила, то тайно.