— Я шел в библиотеку, — повторил Перкинс. — Эл взял пару пластинок на мой абонемент, и я зашел за ними. По дороге я решил его убить.

— Почему? — спросил Кроули.

— Потому что он был помпезный осел, — упрямо повторил Перкинс.

— Потому что он добился, что его рассказ был принят одним из литературных журналов, а вам это не удалось? — подсказал Кроули.

Возможно. Отчасти. А в делом из-за его характера. Он был необщительный человек. И слишком много о себе воображал.

— Почему вы убили его сегодня? Почему не на прошлой или на следующей неделе?

— Потому что я захотел это сделать сегодня.

— Почему вы сами сдались?

— Вы все равно забрали бы меня.

Вы сознавали это перед тем, как убили его? — спросил Ливайн.

— Не знаю,—ответил Перкинс, не поворачиваясь к Ливайну. Не задумывался. А когда это произошло, понял, что полиция так или иначе найдет меня. Обратятся к профессору Стоунгеллу, к другим людям, которые знали нас обоих, и решил не дожидаться. Пошел и сознался,

— Вы заявили полицейскому, — сказал Ливайн, — что убили своего лучшего друга.

— Все верно.

— Почему вы употребили выражение «лучший друг», если ненавидели его так сильно, что хотели убить?

 — Он был моим лучшим другом. По крайней мере, в Нью-Йорке. Я, по сути, никого не знал, кроме профессора Стоунгелла. Эл был моим лучшим другом, потому что был единственным.

— Вы сожалеете, что убили его? — спросил Ливайн.

На этот раз Перкинс повернулся к нему, не обращая внимания на Кроули.

— Нет, сэр, — сказал он, и его глаза теперь ничего не выражали.

В комнате воцарилось молчание. Кроули и Ливайн смотрели друг на друга. На немой вопрос Кроули Ливайн пожал плечами и покачал головой. Что-то здесь было не-так, но что — он не знал. Перкинс, который мог бы пролить свет на это дело, окончательно все запутал.

Кроули повернулся к стенографисту:

— Оформите как положено. И пришлите кого-нибудь, чтобы забрать голубка в его гнездышко.

После того как стенографист ушел, Ливайн сказал:

— Перкинс,— вы хотите что-нибудь добавить не для протокола?

Перкинс усмехнулся. Он отвернулся от Кроули и уставился в пол, будто увидел там нечто занятное.

— Не для протокола? — пробормотал он. — Пока здесь вас двое, все будет для протокола.

--- Вы хотите, чтобы один из нас ушел?

Перкинс опять взглянул на Ливайна и перестал улыбаться. Казалось, он на минуту задумался, а затем отрицательно покачал головой:

— Нет, но, во всяком случае, благодарю вас. Не^думаю, что смогу что-нибудь добавить. По крайней мере сейчас.

Ливайн нахмурился и опять уселся на стул, пристально вглядываясь в Перкинса. Юноша казался не очень-то искренним: слишком уж много противоречий нагородил он. И разобраться в Перкинсе никак не удавалось образ его расплывался.

После того как Перкинса увели двое полицейских в форме, Кроули поднялся, потянулся, вздохнул, дернул себя за мочку уха и спросил:

— Что думаешь об этом, Эйб?

— Не нравится мне все это.

— Знаю. Видел по твоему лицу. Но он признался, что же еще?

— Как ты знаешь, самооговор не такое уж редкое явление.

— Но здесь не тот случай, — сказал Кроули. — Парень может признаться в преступлении, которого не совершал, когда ему нужна реклама или что-то в этом роде, либо если он покрывает кого-нибудь. Перкинс мне не кажется звонарем, вряд ли существует кто-то третий, кого он мог

 бы покрывать.

— Если учесть высшую меру наказания, принятую в штате, то признание в убийстве, которого он не совершал, может стать для него самоубийством.

Кроули покачал головой:

— А что, это, пожалуй, похоже на Перкинса.

— На Перкинса ничего не похоже. Он воздвиг перед нами гладкую стену, на которую мы пялимся. Но за ней что-то есть, пару раз это проскальзывало.

— Не делай из мухи слона, Эйб. Малый сознался. Он убийца. Давай остановимся на этом.

— Понимаю, что работа закончена. И все же что-то меня все-таки беспокоит.

— О’кей, — сказал Кроули. Он снова сел и положил ноги на стол. — Давай разберемся. Что тебя беспокоит?

— Все, Во-первых, мотив. Ведь не убивают человека только за то, что он помпезный осел, а через минуту не утверждают, что он был твоим лучшим другом.

— Обстоятельства порой толкают людей на страшные поступки. Даже по отношению к друзьям.

— Согласен. Пойдем дальше. Способ убийства. Он не выглядит правдоподобным. Когда человек убивает импульсивно, он хватает что-нибудь и наносит удар. Придя в себя, скрывается. Но когда применяешь яд, Чтобы отравить кого-то, то прибегаешь к довольно трусливому способу. И вряд ли у тебя возникнет желание сразу же торопиться звать полицейского. Совсем не то психологическое состояние.

— Он использовал яд, потому что тот оказался под рукой, предположил Кроули. — Грубер купил его,-возможно, он стоял на кухонном столе или где-то еще, и Перкинс импульсивно схватил его и высыпал в пиво.

—Что-то здесь не вяжется, — заметил Ливайн. — Ты пьешь пиво из банок?

—Кроули усмехнулся:

— Пью.

— Я видел много пустых пивных банок в квартире, из одной из них Грубер пил свое последнее пиво.

— Ну да. Так что из того?

Когда ты пьешь баночное пиво, ты наливаешь его из банки в стакан или пьешь прямо из банки?

— Прямо из банки. Но не каждый так делает..

— Ладно. А что ты скажешь .о библиотечных книгах? Собираясь убить, понесешь ли ты с собой библиотечные книги?

— Это было импульсивное убийство. Он не знал, как поступит, пока там не оказался.

Ливайн встал.

— Черт знает что, — сказал он. — Можно ответить на каждый вопрос в отдельности. И случай вроде бы простой. Так почему же так много вопросов, которые нуждаются в объяснении?

Кроули пожал плечами:

— Не знаю. На мой взгляд, главное то, что парень сознался, этого для меня достаточно.

— А для меня нет, — проговорил Ливайн. — Я думаю вернуться туда и попытаться распутать это дело. Хочешь, пойдем вместе?

— Никто не водил рукой Перкинса, когда он подписывал свое признание, — сказал Кроули.

— Не возражаешь, если я тебя на время покину?

— Действуй. Пришло твое время, детектив-фантазер, — усмехнулся Кроули.

Первым местом, куда отправился Ливайн, был дом Грубера.

Ливайн спустился вниз к полуподвальной двери под лестницей, вошел в коридор, но остановился не перед дверью убитого, а перед квартирой напротив. На прикрепленном к двери клочке бумаги неуклюжими детскими каракулями было выведено: «Управляющий». Ливайн негромко постучал и стал ждать. Через минуту дверь, придерживаемая цепочкой, открылась. Примерно на уровне пяти футов показалось круглое лицо:

— Кто вам нужен?

— Полиция, — ответил Ливайн. Он раскрыл свой бумажник и показал карточку.

— О, конечно, — произнес хозяин.

Дверь захлопнулась, и Ливайн услышал, как зазвенела цепочка, потом дверь широко распахнулась.'

Управляющий оказался маленьким пухлым человечком. На нем были вельветовые брюки и нижняя рубашка в жирных пятнах. Он просипел: «Входите, входите», — и, повернувшись спиной к Ливайну, направился с свою захламленную, с затхлым запахом комнату.

Ливайн сказал:

— Я хочу поговорить с вами о Грубере.

Управляющий закрыл дверь и вперевалку пошел на середину комнаты, качая головой.

— Ну не жалость ли? — воскликнул он. — Эл был славный малый. Без денег, но славный малый. Садитесь куда хотите.

Ливайн огляделся: комната переполнена жуткой, тяжелой, покосившейся мебелью. Он выбрал наименее изношенное кресло и сел на самый краешек. Хотя он был невысокого роста, колени его почти касались подбородка; не покидало ощущение, что, стоит пошевелиться, тут же упадешь.

Управляющий колобком прокатился по комнате, опустился в одно из кресел, погрузившись так, будто уже никогда не собирался из него вылезть.,

— Настоящее горе, — продолжал Сетовать он. — И подумать только — я, возможно, мог бы предотвратить это.