— Хорошо, мама, я позвоню тебе завтра, а еще лучше, в воскресенье днем до двенадцати. Привет Филу… До свидания мама.

— Как вы поедете в Нью–Мексико? — поинтересовался доктор.

— Я хотел поехать на машине, — автоматически ответил Роберт, а сам подумал о газетах, которые мать прочтет сегодня, если уже не прочла В них, конечно, упомянуты враждебные суждения о нем жителей Лэнгли — его соседей изложена вся история самоубийства Дженни, рассказано о стрельбе, о подглядывании, обо всем, и все сосредоточено на одном — на трупе, на трупе в риттерсвильском морге. У Роберта опять слегка закружилась голова — Я уверен, что в воскресенье уже вполне смогу вести машину. А нет, так оставлю ее здесь.

— Гм, что ж, может быть, если до воскресенья вы не будете усердствовать, — сказал доктор, наблюдая за ним. — Сядьте–ка мистер Форестер.

Роберт сел.

— Ваша мать живет в Нью–Мексико? — доктор принес из ванной зубную щетку и бритву Роберта.

— Нет, в Чикаго, но недалеко от Альбукерка у них с отчимом дача. Нечто вроде маленького ранчо. Там живут постоянно муж с женой присматривают за домом, когда моих нет, — Роберту снова захотелось лечь.

— Наверно, там очень хорошо. Думаю, вам было бы весьма полезно поехать туда ненадолго. Примите, пожалуйста — доктор протянул ему раскрытую ладонь.

— Что это?

— Дексамил. Поддержит вас, пока мы доберемся до Риттерсвиля. А потом будете отдыхать.

Через несколько минут Роберт вместе с доктором вышел из дома сел в свой автомобиль и поехал за доктором в Риттерсвиль.

Дом, к которому свернул доктор, и верно, был настоящим старинным особняком. Казалось, он сложен из белоснежных меренг, а оба этажа украшали выпуклые окна–фонари Они блестели на солнце, как будто их только что вымыли. Посреди недавно подстриженной лужайки тихо покачивала ветвями громадная плакучая ива. Благодаря иве и кустам гортензий дом доктора имел более уютный южный вид чем другие дома на этой улице. Роберт завел машину в свободную половину гаража в конце подъездной дорожки.

Доктор запер двери

— Я не стал никуда заезжать, чтобы купить провизии, потому что просил Энн–Луизу что–нибудь приготовить. Вот мы и проверим, выполнила ли она мою просьбу, — сказал доктор, открывая заднюю дверь дома одним из ключей, висевших у него в связке.

Роберт держал в руке маленький чемодан, который ему помог уложить доктор. Они вошли в просторную квадратную кухню, пол в ней был покрыт линолеумом в черно белую клетку, деревянная сушильная доска рядом с раковиной выглядела порядком обветшавшей. Доктор открыл холодильник, удовлетворенно воскликнул «Ага!» — заглянул в морозильник и сообщил, что Энн–Луиза выполнила свои обязанности.

— Прежде всего я хочу устроить вас на верху, — и доктор поманил Роберта за собой.

Они прошли через гостиную, через застланный ковром холл и поднялись по лестнице с массивными полированными перилами. В доме не было ни пылинки, ни соринки, и все же он имел жилой вид. И Роберт подумал: наверно, каждый предмет обстановки, каждая картина, каждое украшение были с чем–то связаны и имели для доктора и его жены особое значение. Он надеялся только, что ему не придется поселиться в комнате покойной жены доктора или там, где она болела, но тут доктор распахнул высокую дверь:

— А это — наша комната для гостей, — он оглядел ее. — Да, по–моему, все в порядке. Хорошо бы, правда, поставить сюда цветы, чтобы уютнее, но… — Он замолчал, явно ожидая, что Роберт похвалит комнату или скажет, что дом ему нравится.

— Ничего решительно не нужно, — заявил Роберт. — Прекрасная комната. А кровать!

Доктор засмеялся.

— Перина! Хотите верьте, хотите нет. Настоящая перина. А покрывало вышивала теща. Видите, в рисунке использован символ штата Орегон — орегонский виноград. Это вечнозеленое растение.

— Да?

— Прелестные голубые виноградники, правда? Моей жене это покрывало очень нравилось, поэтому она и постелила его в комнате для гостей. Уж такая она была Ну, располагайтесь поудобнее, а я оставлю вас — побудьте некоторое время один. Ванная — первая комната направо, — доктор пошел к дверям. — Да кстати, вам надо бы хорошенько выспаться, а дексамил может вам помешать. Сейчас принесу вам легкое снотворное, хотите — выпейте его, хотите — нет, но я советовал бы вам надеть пижаму и просто поваляться.

Роберт улыбнулся.

— Спасибо, но сначала я хотел бы посмотреть газеты. Сейчас спущусь за ними.

— Нет, нет. Я вам принесу. Располагайтесь, — доктор вышел.

Роберт еще раз осмотрелся, не вполне доверяя своим глазам, потом открыл чемодан, чтобы вынуть пижаму. Доктор, постучав, вошел в комнату с газетами, которые купил по дороге, положил их на стул и, помахав рукой, снова исчез за дверью. Роберт взял газеты, хотел было сесть на кровать, но утонул в перине. Кончилось тем, что он уселся на полу. Среди газет была и «Нью–Йорк Таймс», и прежде всего Роберт заглянул в нее, чтобы узнать, сколько места там уделили его истории. Ему пришлось пересмотреть семнадцать страниц. Репортаж занимал колонку дюймов в пять. В нем бесстрастно сообщалось, что риттерсвильская полиция ждет зубного врача Уинкупа, доктора Томаса Макквина, и что мистера Форестера, который двадцать первого мая дрался с Уинкупом, «в среду вечером обстреляли в его доме под Лэнгли». Речь, конечно, шла о пуле, угодившей в салатницу. В риттерсвильском «Курьере» и в «Газетт», выходившей в Лэнгли, говорилось о другом. Они извещали о пяти вчерашних выстрелах, «которые всполошили соседей Форестера, поспешивших к нему в дом. К раненому в левую руку Форестеру был вызван из Риттерсвиля доктор Альберт Нотт. Это уже второе покушение на Форестера, совершенное злоумышленниками или злоумышленником, которые являются друзьями Грегори Уинкупа»… Ни в одной из газет не делалось предположения, что стрелять мог сам Уинкуп.

Вернулся доктор Нотт со стаканом воды.

— Что это вы сидите на полу?

Роберт встал.

— Мне показалось, здесь удобнее всего разложить газеты.

— Да–а–а, — покачал головой доктор, — вот что значит старый дом. Если вдуматься, все очень неудобно.

Роберт улыбнулся и взял стакан с водой и таблетку, на этот раз белую.

— Пожалуй, приму.

— Прекрасно. Около трех мне нужно уйти. Если проголодаетесь, в холодильнике сыр и всякая всячина. А вечером мы поедим как следует, — он повернулся к дверям.

— А вы не хотите посмотреть газеты?

— Да, посмотрю. Вы уже прочли?

Роберт подобрал газеты.

— Да.

Он вручил их доктору. На минуту Роберт встретился с его взглядом, добрым и улыбчивым, но маленький рот доктора, казалось, противоречил выражению глаз. Губы были напряженно сжаты. «Отчего бы это? — подумал Роберт. — Он сомневается ю мне? Подозревает? Или все еще горюет по жене? А может, это мне всюду чудится подозрительность?»

Роберт надел пижаму и заснул.

Когда он проснулся, солнце, казалось, светило прямо в комнату. Оно садилось. Часы Роберта показывали без четверти семь. Он пошел в ванную, умылся, почистил зубы и оделся. Проходя через холл, он услышал, как внизу, в кухне, кто–то позвякивает ложкой о миску. Роберт не мог себе представить доктора, занятого стряпней, хотя утром тот отлично приготовил яичницу. Роберт опять пощупал руку, нажал рану. Боли почти не чувствовалось. Ощутив прилив энергии и бодрости, он бегом спустился вниз по лестнице, держа руку над перилами. И на мгновение вспомнил, как вот так же сбегал вниз по лестнице в доме Никки.

Доктор в переднике готовил ужин.

— Хотите водки? — спросил он. — Вы любите водку со льдом? Вот бутылка, — кивком головы он указал на стойку рядом с холодильником.

— Не прочь! Налить вам, сэр?

Роберт налил водки и поинтересовался, не может ли он помочь Он заметил, что в столовой уже накрыт стол на двоих. Доктор сказал, что помогать нечего, ужин у них будет самый простой; холодная индюшка с клюквенным соусом из магазина и макароны с сыром из холодильника.

Когда они сели за стол, доктор предложил Роберту сухого хереса. Он сказал, что они с женой были большими любителями шерри — шерри и чая. В кухне у него хранится шестнадцать сортов китайского чая.