Голову поднимаю, вижу Генку в кустах, тот глаза выпучил, мне машет, руками накрест показывает, голову прикрывает, что-то мне сказать хочет, о чём-то предупредить… Верчусь, блин, Кот к тому берегу идёт! Он сейчас увидит пропажу! Но не могу встать…
И Генка, просто народный герой, выскакивает из кустов и бежит в обратном направлении, машет руками:
— А-а-а-а! — отвлекает.
Ух, за ним погоня, а он уворачивается, кубарем летит! Не могу ведь я Генку подвести, нужно тоже бежать. И я поднимаюсь, и я тоже народный герой, бегу. Ноги не слушаются, щиколотка колет… Почему их «клад» такой тяжёлый? Пиастры ведь из картонки сделаны! Бежать тяжело, джинсы мокрые, кроссовки мокрые и тяжёлые, и воздуха мало, и сердце захлёбывается этой грязной жижей, бегу наугад куда-то, но слышу за спиной:
— Сто-о-о-ой! Не уйдёшь! Это их капита-а-ан! Это Киля-а-а-а!
— Держи-и-и!
И слышу за спиной ещё один крик:
— Н-е-е-ет!
Что «нет»? Хочу оглянуться, но меня сбивает чьё-то тело… Я лечу… А! Это вратарь, Леха, приве-е-ет… Я лежу на земле, но чувство, что под землёй, горло слиплось, давит за грудиной… это знакомо, блин, страшно, страшно, ДЕТЕЙ УВОДИТЕ! Я хочу это крикнуть, но не получается! Дети не должны видеть… Глаза не закрывать, посмотреть ещё раз на небо, на траву, на муравьёв, не закрывать! Цепляться за небо, за траву, за муравьёв… Страшно, мама, что мне сделать? Прости, мама! Я всё-таки к тебе… а кругом, как в банке, голоса:
— Я его догнал, я догнал! — торжествующий.
— И Генка наш! — развесёлый.
— У-у-у! Гад! Наш клад чуть не захапал! — угрожающий.
— Потащим его в плен, пытать! — бодрый.
— А что он лежит и как рыба ртом делает? — насторожённый.
— Смотрите, пена изо рта розовая, фу-у-у, — брезгливый.
— Нет! Киля! Киля! А как же парашют, как же ЮАР с тарзанкой? Не смей, дыши! Не смей… — любимый.
Кот
Я реву, а не надо бы. Что делать? Дыхание изо рта в рот? Поможет?
— Живо за Бэлой Константиновной! — ору своим, а у самого слёзы без остановки, — Киля, Киля, не смей, борись, ты не можешь!
Набираю воздуха, запрокидываю ему голову, вдуваю, руками скрестно, раз, два, три, четыре, ещё воздуха. Его глаза закрыты, губы синие, в уголках розовая пена. Вдуваю ещё, раз, два, три, четыре… Чёрт, нужен укол какой-нибудь! Поднимаю его, он очень-очень тяжёлый, Киля не помогает, не прижимается, одежда мокрая… Но я бегу, это мой Килька, неужели уроню и не донесу… Нет не уроню, донесу, спасу! Бегу, его голова трясётся, лицо мокрое, от моих слёз… Уже на аллее вижу навстречу Бэлу Константиновну. Она бежит с каким-то необыкновенно большим шприцем:
— На землю его, — кричит мне, — В траву!
И я укладываю Килю. Врачиха грубо всем велела отойти, так как за мной бежала испуганная ребятня. Она порвала его рубашку. И сделала укол… прямо в сердце? Ужас! Вижу, Бэлу Константиновну саму трясёт. Она мне:
— Саша, вдувай в него воздух…
И я вдуваю ещё, а она стучит по сердцу… В какой-то момент я почувствовал, как Килька дёрнулся и выдохнул… Бэла Константиновна меня остановила:
— Звони, Саша, срочно!
Набираю номер:
— Анатолий Юрьевич! — я практически ору, — Надо срочно, у него приступ, вы обещали чартер… что можно сделать? У-у-у-у…
Я реву, меня не сдержать, мне наплевать на детей, на всех… Киля лежит синий и глаза закрыл.
========== Эпилог ==========
Кот через два месяца
Стою у терминала «В», место для встречающих. Прилёт уже объявлен. Видимо, прибывшие проходят таможню, ждут багаж. Приехал сюда с Серёгой, он сам напросился. Зря его взял! Стоит, издевается надо мной:
— А чё ты без цветов?
— Пошёл ты!
— Не, ну я серьёзно! Такая история любви! А ты не душевно как-то, не романтично! Два месяца его не видел всё-таки!
— Как это не видел? А по скайпу?
— Ну, так это без тактильных ощущений! Кот, а ему сексом-то можно будет заниматься?
— Отвали!
— Не, это важный вопрос!
— Отвали!
— Да ладно, не дёргайся! Бабуля-то его что не приехала?
— Она болеет! Дома нас ждёт с пирогами!
— Дома? Нас? Ты не собрался из общаги съезжать?
— Не собрался! Ты тоже можешь на пироги ехать.
— Кот, а бабуля всё про вас знает?
— Нет, конечно! Она не переживёт! Она — бывший учитель литературы, несмотря на жизнь, всё ещё возвышенно-поэтическая!
— Смотри, Кот, вон и Килька идёт!
Действительно, Килька! Катит за собой сумку на колёсиках, вертит башкой, ищет меня. Вроде видел по скайпу, что он волосы обрезал там в Германии, но всё равно не могу привыкнуть… Совсем мальчишка! Машу ему рукой! Вот он я! Килька кричит издалека:
— Кот! Лови меня!
Бросает сумку и бежит ко мне в мои распахнутые объятия! Мой Килька! Он опять бежит! Наконец и тактильные ощущения! Мой Килька — рыбья кость! Мелкое тельце, съем тебя! Наплевать на всех вокруг! Целую его в губы! Мой Килька! Ты жив! Твои мягкие губы и мелкие зубы! Безвредная Килька!
— Кот! Я так соскучился!
— И я!
— Когда мы в ЮАР поедем? На Блоукранс!
— Офигел? Учись, заморыш, у тебя семестр начался!
— Эх, ты! Обещал, обещал…
— И ты всем обещал беречься, ещё несколько месяцев тебе нельзя дрыгаться!
— Кот, а я теперь тебя должен слушаться? Ты ж меня спас!
— Да, да! Ты сейчас — мой раб!
— Надеюсь, сексуальный? — шепчет мне в ухо мерзкая Килька, и вдруг он замолк, напрягся…
— Ты чего?
Слежу за его взглядом, в фойе стоит грузный мужчина — Анатолий Юрьевич. Приехал, значит. А ведь не хотел, переживал, сомневался, смелый олигарх!
— Кот, это ты его припёр сюда? — шепчет мне Килька.
— Нет, он сам пришёл. Киля, ты не обязан его любить, ты меня люби, но подойти–то к нему можешь? Хотя бы как человек, а не как сын.
Киля отрывается от меня, смотрит мне в глаза серьёзно:
— Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, кот Шурик? Как хорошо, что ты тогда распорядился и поселил меня с тобой в одной комнате!
— За Шурика ответишь! — и щелбан по лбу.
Киля медленно отходит от меня и направляется к отцу. Анатолий Юрьевич стоит бледный, взмокший, испуганный, воротила бизнеса нервно теребит платок, промакивает лоб. Я не слышу, о чём они говорят. Я не вижу даже выражение их лиц. И, возможно, мне показалось, но рядом прошла молодая женщина, она счастливо улыбалась, и она так похожа на карандашный портрет в одной квартире по улице Декабристов, вылитая Ниночка!
