Утром я не удержался и пошел к майору Зорину вместе и инженером. Зорин выслушал нас и согласился. Только при этом сказал:

- Согласен. Давайте возводить землянку и домик для охраны. Но в первую очередь нужен забор с проволокой.

- Гражданин начальник, - с наигранной обидой произнес я. - Поставим мы этот чертов забор. Никуда он не денется. Да пойми и нас правильно: бежать-то отсюда некуда! Кто во льды[4] сейчас рванет? Таких дураков нет! Надо землянку рыть в первую очередь! Нары ставить. На земле спать последнее дело. Померзнем мы иначе! А настоящие холода еще впереди.

Инженер меня поддержал, сказав, что о побеге даже никто не помышляет. Но добавил:

- А больные уже есть. Пока только трое. Но двое из них - тяжелые…

Зорин немного подумал и сказал:

- Добро. Если в стахановские сроки уложитесь, на каждого заключенного выделю по сто грамм спирта из запасов. За землянку, караулку и забор! Даю слово.

- Нужен аммонал, - потребовал инженер.

С аммоналом дело пошло быстрее. Колымская земля имеет такое свойство: она мягкая лишь на метр. А дальше, где вечная мерзлота, она представляет собой сплошную массу, спрессованную и прочную как мрамор. И можно долго долбить ее ломом и кайлом с ничтожным результатом. Пердячий пар[5] тут почти бессилен. Аммонал другое дело!

После взрыва образовалась нужная нам яма, которую расчистили, расширили и углубили. Вбили с горем пополам столбы. Самая тяжелая часть работы на этом была закончена. Люди спешили, работали споро и без принуждения.

Всем хотелось тепла, посидеть у горячей печки. Знали, что строили для себя.

––––––––––––

[1] Солженицын, том 1, страница 31.

[2] Сиблонка - шапка ушанка.

[3] На баланы швырнут (жаргон) - на работы связанные с стволовым лесом.

[4] Во льды (жаргон) - побег. Во льдах - беглец.

[5] Пердячий пар (жаргон) - мускульная сила зэка.

ГЛАВА 24. БЕЛОЕ БЕЗМОЛВИЕ.

УКАЗ от 12 января 1950 года гласит:

“Ввиду поступивших заявлений от национальных республик, от профсоюзов, крестьянских организаций, а также от деятелей культуры о необходимости внести изменения в Указ об отмене смертной казни с тем, чтобы этот Указ не распространялся на изменников родины, шпионов и подрывников-диверсантов, Президиум Верховного Совета СССР постановляет:

1. В виде изъятия из Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 мая 1947 года об отмене смертной казни допустить применение к изменникам родины, шпионам, подрывникам-диверсантам смертной казни как высшей меры наказания.

2. Настоящий Указ ввести в действие со дня его опубликования”.

27 декабря 1949 года. 16 часов 48 минут по местному времени.

Колымский лагерь.

***

Пурга мела не переставая, завывая на все лады, как раненая волчица. Морозы не спадали, упорно держались на отметке минус 55 градусов лютого арктического холода.

Самолет, прилетевший к нам перед бураном сбросил груз с мукой. Но тут нас ждало разочарование. В мешках, вместо муки, оказался мел. Обычный толченый мел.Надписи на мешках утверждали, что это мука, но наши глаза видели другое. Может это была ошибка маркировки, а может быть мука была давно где-тоукрадена… Так мы лишились продовольственных запасов в одночасье.

Лагерная пайка у нас теперь стала очень скудная. Хлеб со шротами[1] был урезан до минимума. И такая пайка не могла противостоять морозу, который нас неотступно преследовал всюду. Особенно холодно было утром. Хотя я спал одетый и накрывался своим ватным одеялом, все равно утром меня колотил озноб. И другие мучились от холода. Печи требовали постоянно дров и топились беспрерывно. Вокруг печей постоянно сидел кто-то из наших зэка, около них было теплее. У нас три человека уже умерли. Их тела вынесли за лагерь и оставили до весны. Двое получили обморожение ног и теперь не могли ходить. Ноги у них почернели, распухли и отекли. Многие отморозили щеки и кончики носов. Эти Колымские метки теперь не сходили с их лиц. А простужены были почти все. Хриплый кашель в бараке, особенно вечером и ночью, не умолкал.

Наши зэка начали ворчать, упрекая начальство всех уровней. Напугать людей, смотрящих смерти в глаза, невозможно. Ропот начал переходить в бурные всплески негодования. Казалось, будет достаточно одной искры, и людской гнев прорвется через сдерживающую его плотину благоразумия, полыхнет, опаляя всех безумием и жаждой разрушения.

В бараке ходили параши от одних нар к другим, одна страшнее другой. Но смысл их был един, все считали, что нас тут забыли и бросили подыхать.

В нашу полуземлянку заглянул Фома:

- В Усть-Неру иду! - объявил он всем нам. - Пусть помощь присылают, еда с самолета кидают. Начальника посылает. Иди, мне говорит.

- Дойдешь ли один? - спросил кто-то.

- Я дойду. Вы ждите. Копальхем бы, найти, то совсем хорошо было! - сказал Фома. - Не найти, однако! Снега много. Плохо совсем. Ничего не найти.

- А что это? - спросил кто-то.

- Мясо такое, однако, вкусное! - объяснил чукча.

- Мясо? Да ты что! Откуда?

- Фома шутит, - встрял я, обрывая пустой разговор. Какой смысл объяснять, что никто из нас копальхем съесть не сможет, даже если его тонну принести в лагерь…

Фома осмотрел свои лыжи, проверил крепления.

- Все! Теперь можно идти! Эх, я каюр, а пешком идти надо. Где оленей взять?

Он вызвал меня на улицу. Воровато огляделся по сторонам, вытащил из-под одежды револьвер и протянул мне:

- Возьми, Михаил! Тебе пригодиться, однако. Я добро помню. Плохо будет всем вам, ой, как плохо!

- А ты как, Фома?

- У меня автомат с собой и обойма запасная. Мне хватит.

И помолчав, сказал:

- Я дойду. Но помощь не придет! Однако, знаю!

- Как не придет? - я остолбенел.

- Нет! - ответил Фома. - Снег еще долго-долго мести. Дней десять - двадцать. Самолета не будет. Еда почти нет. Пока силы есть, побег делай! В Усть-Неру беги. Там зимуй. Потом поздно будет!

И Фома исчез в снежной пелене.

31 декабря 1949 года. 07 часов 12 минут по местному времени.

Колымский лагерь.

***

В этот день майор Зорин, пошатываясь, сам пришел в наш барак. Один. Зэка лежали на нарах и не спешили вставать перед начальством. Все ослабели от голода, и появись тут хоть сам Лаврентий Павлович, реакция их была бы аналогичная на его появление.

Майор Зорин тяжело присел к печке. По его лицу катился пот, а пылающие щеки не вызывали сомнения, что он сильно болен. Оглядевшись и отдышавшись, он хрипло заговорил:

- Товарищи! Положение наше крайне тяжелое. Самолеты не летают, погодные условия не позволяют привести нам продукты. Запасы у нас мизерные. Пайка уже уменьшена до предела. Как начальник лагеря, я должен принять меры. Но в мои возможности ограничены. Рации, что бы вызвать немедленно помощь, у нас нет. Стрелок Антонов Фома, как вы знаете, отправился на лыжах в Усть-Неру. Пока он дойдет и к нам придет помощь, пройдет не меньше десяти дней. Может быть двенадцать. Нам как-то нужно протянуть это время и продержаться на запасах. Все работы, кроме заготовки дров для отопления, мной отменены.

Зорин закашлялся, с трудом отдышавшись, спросил:

- Кто хочет сказать что-нибудь?

- Мы девятый х.. без соли доедаем[2]! - выкрикнул один из зэка.

Зорин слезящимися глазами посмотрел вглубь барака:

- Это мне известно. Неужто ничего умнее придумать не смог?

- Что придумаешь, гражданин майор? - сказал Матвей. Он подошел к печке и присел рядом с Зориным. Вытащил самокрутку из шапки и прикурил ее угольком от печки.

- У нас есть только один выход. Вернуться в Усть-Неру, - предложил Матвей, затягиваясь самокруткой.

- Приказа покидать лагерь не было, - напомнил Зорин.

- Да кто же этот приказ нам сможет передать? - спросил Матвей. - Если мы отрезаны от всего мира?!