– Вы с ним чуть-чуть разминулись, он приходил незадолго до тебя.

– Я в свое время имел с ним дело. Тяжелый человек, обидчивый, и при этом масса обаяния, воспитанности, культуры! Мы его за глаза называли Янусом.

– В смысле – двуликим? – засмеялась Жозефина.

– Знаешь, он, конечно, голова. Окончил Национальную школу управления, Политехнический, Горный… Каких только дипломов у него нет! Четыре года преподавал в Гарварде. Ему предлагали место в Массачусетсском технологическом институте. Все подчиненные смотрят ему в рот…

– Отлично! Он наш сосед и положил глаз на маму. Новая мыльная опера! – провозгласила Гортензия.

– Да куда там Зоэ подевалась? Лично я есть хочу, – сказал Гэри. – Так вкусно пахнет!

– Она понесла в комнату подарки, – объяснила Ширли.

– Я сейчас принесу лосося и фуа-гра, она сразу явится, – решила Жозефина. – А вы пока рассаживайтесь, я положила карточки с именами на тарелки.

– Я с тобой, а то я еще не исчезала! – заявила Ширли.

На кухне Ширли плотно прикрыла дверь и, нацелив на Жозефину указующий перст, решительно приказала:

– А теперь давай рассказывай! Неча на индейку пенять!

Жозефина покраснела, взяла блюдо и стала раскладывать фуа-гра.

– Он меня поцеловал!

– А, ну наконец-то! Странно, что так долго ждал!

– Он же мой зять! Ты что, забыла?

– Но тебе понравилось? Вас не было довольно долго. Мы еще гадали, чем это вы там занимаетесь.

– Это было здорово, Ширли, так здорово! Я и представить себе не могла! Вот, значит, что такое настоящий поцелуй! Я вся дрожала. С головы до ног. При том, что за спиной была горячая духовка!

– Лучше поздно, чем никогда.

– Издеваешься?

– Ни боже мой! Наоборот, снимаю шляпу перед столь пылким поцелуем.

Жозефина обдала кипятком нож, вынула из формы фуа-гра, выложила на блюдо в окружении желе и листьев латука и спросила:

– И что мне теперь делать?

– Подать с тостами…

– Да не с этим, дура! С Филиппом!

– Ты по уши в дерьме. Deep, deep shit![42] Добро пожаловать в клуб невозможной любви!

– Я бы лучше вступила в какой-нибудь другой! Ширли, ну серьезно… что делать-то?

– Достать лосося, поджарить тосты, открыть бутылку славного вина, положить масло в красивую масленку, нарезать лимон для лосося… То ли еще будет!

– Спасибо, утешила! У меня мозг взрывается, правое полушарие говорит «молодец, расслабься и получай удовольствие», а левое вопит «тревога, опомнись, остановись»!

– Знаю, проходили.

Щеки Жозефины пылали.

– Я готова целоваться с ним все время, снова и снова. Ширли! Это так здорово! Так бы и не отрывалась никогда!

– Ай-ай-ай! Плохо дело.

– Думаешь, я буду страдать?

– Великие страсти – великие страдания.

– Уж ты специалистка…

– Да, я специалистка.

Жозефина задумалась, с нежностью глядя на духовку, и вздохнула:

– Я так счастлива, Ширли, так счастлива! Даже если мое великое счастье длилось десять с половиной минут. Не у всех наберется в жизни десять с половиной минут настоящего счастья!

– Счастливчики! Покажи хоть одного, чтоб я знала, от кого держаться подальше.

– А я богачка, у меня есть десять с половиной минут величайшего счастья в жизни! Я буду крутить и крутить в голове мой фильм про поцелуй, и мне ничего больше не надо. Буду перематывать, ставить на паузу, смотреть в замедленном режиме, снова отматывать назад…

– Будет чем заняться по вечерам! – фыркнула Ширли.

Жозефина прислонилась к плите и замечталась, обхватив себя руками, покачиваясь, словно баюкала свою грезу. Ширли встряхнула ее:

– Может, попразднуем немножко? Там нас уже хватились небось.

В гостиной все сидели и ждали Зоэ.

Гортензия листала собрание сочинений Оскара Уайльда и зачитывала вслух отдельные места. Гэри раздувал огонь в камине. Александр с неодобрительным видом нюхал подаренные отцу сигары.

– «Слезы – убежище для дурнушек, но гибель для хорошеньких женщин», – процитировала Гортензия.

– Very thoughtful indeed![43] – заметил Гэри.

– «Женщины бывают только двух родов: некрасивые и накрашенные».

– Он забыл еще богатых телок! – хохотнул Гэри.

– «Нынешние молодые люди воображают, что деньги – это все. А с годами они в этом убеждаются».

Гэри насмешливо посмотрел на Гортензию:

– Неплохо. Как раз для тебя.

Она сделала вид, что не слышала, и продолжала:

– «В жизни возможны только две трагедии: первая – не получить того, о чем мечтаешь, вторая – получить…»

– Неправда! – воскликнул Филипп.

– Истинная правда! – ответила Ширли. – Мечта хороша, пока не осуществится. Она живет лишь на расстоянии.

– А моя мечта совсем рядом, – прошептал Филипп.

Жозефина и Филипп сидели на диванчике у огня. Он незаметно, за спиной, взял ее за руку. Она густо покраснела и взглядом умоляла отпустить ее, но не тут-то было. Он нежно ласкал ладонь, поворачивал, поглаживал между пальцами. Жозефина не могла отнять руку так, чтобы не дернуться и не привлечь к ним обоим всеобщего внимания. Оставалось только сидеть неподвижно, с пылающей рукой в его руке; она слушала, не слыша, цитаты из Оскара Уайльда и пыталась смеяться, когда смеются другие, но каждый раз слегка запаздывала, что в конце концов не осталось незамеченным.

– Мам, ты наклюкалась, что ли? – воскликнула Гортензия.

Именно в этот момент Зоэ вошла в комнату и торжественно объявила:

– Все по местам! И я гашу свет…

Все направились к столу, ища свои имена на карточках, разложенных у тарелок. Расселись. Развернули салфетки. И повернулись к Зоэ, наблюдавшей за ними, держа руки за спиной.

– А теперь все закрывают глаза и чур не подглядывать!

Все подчинились. Гортензия пыталась подсмотреть, что там делается, но Зоэ потушила свет, и она различила лишь что-то твердое и прямоугольное, что Зоэ волокла к столу. Что еще за фигня? Небось какой-то старый маразматик, который в придачу не держится на ногах? Приперла нам древние кости в виде почетного гостя. Хорош сюрпризец! Наблюет на нас, будет рыгать и пукать. Придется вызывать «скорую», пожарных… Счастливого всем Рождества!

– Гортензия! Ты жухаешь! Закрой глаза сейчас же!

Она подчинилась, но навострила уши. Человек волочился по полу и шуршал, как бумага. У него еще и обуви нет, ноги обернуты газетами! Бомж! Она притащила к нам бомжа! Гортензия зажала нос. Нищие воняют. Приоткрыла одну ноздрю, пытаясь уловить мерзкий смрад, но не унюхала ничего подозрительного. Наверное, Зоэ заставила его принять душ, потому и задержалась. Потом ноздри защекотал легкий запах свежего клея. Да еще это шуршание во тьме – словно кошка трется о мебель. Она безнадежно вздохнула и приготовилась ждать.

«Привела клошара, – думал Филипп, – одного из тех нищих стариков, что справляют Рождество на улице, укрывшись в картонной коробке. Я не против. С каждым из нас может случиться беда». Не далее как вчера, ожидая такси на Северном вокзале, он встретил бывшего коллегу, который шел, опираясь на палку. У него был артроз коленного сустава, крошился хрящ, и он с трудом стоял на ногах. От операции отказался. «Знаешь, Филипп, если не работать два-три месяца – это все, ты уже отстал». – «А я уже полгода ничего не делаю, и мне все равно», – ответил ему Филипп. Я наслаждаюсь жизнью, и мне это нравится, думал он, глядя, как тот удаляется, прихрамывая. Я покупаю произведения искусства, и я счастлив. А еще целую единственную женщину в мире, которую не имею права целовать. Он снова ощутил на губах вкус поцелуя, долгий, сочный, напоенный оттенками. Вкус чернослива, привкус арманьяка… Он блаженно улыбался в темноте. В следующий раз, как поеду в Нью-Йорк, возьму ее с собой. Будем жить там тайно, счастливо, любоваться прекрасными полотнами, вместе ходить по аукционам. За последние две недели в Нью-Йорке этого товара было продано на миллиард триста тысяч долларов: примерно такова сумма закупок Центра Помпиду за двести пятьдесят лет. Может, открыть частный музей, выставить свои приобретения? Я научу Александра покупать картины. На днях на аукционе «Кристис» счастливым обладателем скульптуры Джеффа Кунса «Cape Codder Troll»[44] стал десятилетний мальчик, восседавший между отцом, крупным торговцем недвижимостью, и матерью, известным психиатром. Детский каприз обошелся им в триста пятьдесят две тысячи долларов, но как они гордились своим чадом! Александр, Жозефина, Нью-Йорк, искусство – счастье зародилось словно ниоткуда, из поцелуя с каштанами, а теперь росло, росло, заполняя все его существо.