Они как раз завтракали, когда зазвонил телефон.

– Жозефина, это Лука.

– Лука! Где вы были? Я вчера звонила вам весь день.

– Я не мог разговаривать. Вы свободны сегодня после обеда? Может, прогуляемся вдоль озера?

Жозефина быстро прикинула свои планы. Зоэ собирается в кино с одноклассницей, часа три у нее будет.

– В три, у лодочной станции? – предложила она.

– Договорились.

И повесил трубку. Жозефина какое-то время сидела с телефоном в руке и вдруг поняла, что ей грустно. Он был краток и сух. Ни капли нежности в голосе. Слезы навернулись на глаза, она зажмурилась.

– Что-то не так, мам?

Зоэ с беспокойством смотрела на нее.

– Это Лука. Боюсь, опять какие-то неприятности с его братом, ну, ты знаешь, Витторио…

– А… – облегченно вздохнула Зоэ: причиной маминого расстройства оказался чужой человек.

– Хочешь еще тостов?

– Да, да! Пожалуйста, мамуль.

Жозефина встала, отрезала хлеба, положила в тостер.

– С медом? – спросила она.

Она старалась говорить весело, оживленно, чтобы Зоэ не заметила грусти в ее голосе. Внутри образовалась пустота. С Лукой я счастлива урывками. Краду у него счастье, выцарапываю, подбираю по крошке. Вхожу к нему как вор. Он закрывает глаза, делает вид, что не видит, позволяет себя грабить. Люблю его как-то против его воли.

– Это тот вкусный мед, который любит Гортензия?

Жозефина кивнула.

– Она не обрадуется, когда узнает, что мы его ели без нее.

– Но ты же не съешь всю банку?

– Кто знает, – сказала Зоэ, плотоядно улыбнувшись. – Банка новая, да? Ты ее где купила?

– На рынке. Продавец сказал, что перед едой его надо немножко подогреть на водяной бане, тогда он не засахарится.

Идея доставить удовольствие Зоэ, устроить для нее эту медовую церемонию, отодвинула мрачные мысли о Луке на второй план, и Жозефина расслабилась.

– Ты такая хорошенькая, – улыбнулась она, потрепав дочку по голове. – Надо бы расчесаться как следует, а то колтуны будут.

– Я хочу быть коалой… И не надо будет причесываться.

– Выпрями спинку!

– Да уж, коалам живется куда легче! – вздохнула Зоэ, распрямляясь. – А когда вернется Гортензия, мам?

– Не знаю…

– А Гэри когда приедет?

– Понятия не имею, детка.

– А Ширли? О ней что-нибудь слышно?

– Я пыталась вчера ей дозвониться, но никто не подходил. Наверное, уехала на выходные.

– Я по ним скучаю… Скажи, ма, у нас как-то мало родственников, да?

– Да уж, родней мы не слишком богаты, – шутливым тоном ответила Жозефина.

– А Анриетта? Ты не можешь с ней помириться? Была бы хоть одна бабушка… Пускай она и не любит, когда ее так называют!

Анриетту все звали просто по имени: ни «бабушкой», ни «бабулей», ни просто «ба» она быть не желала.

Зоэ подчеркнула слова «хоть одна». У Антуана тоже было туго с родней. Единственный сын, родители рано умерли, с тетками, дядьками и двоюродными братьями он перессорился и с тех пор не встречался.

– У тебя есть один дядя и один двоюродный брат, это уже кое-что.

– Ну-у, это мало… У всех девочек в классе настоящие большие семьи…

– Ты правда скучаешь по Анриетте?

– По времени, да.

– «По времени» не говорят, говорят «временами» или «время от времени», любимый мой малыш…

Зоэ кивнула и замолчала. О чем она думает, удивилась Жозефина, глядя на дочь. Личико Зоэ помрачнело. Она размышляла. Казалось, всем ее существом завладела одна какая-то мысль, и она напряженно обдумывала ее в тишине, положив подбородок на руки и упрямо сведя брови. Жозефина молча следила за сменой выражений на ее лице, не хотела вторгаться в этот внутренний диалог. Глаза Зоэ то темнели, то прояснялись, лоб то хмурился, то вновь разглаживался. Наконец она подняла взгляд на мать и с тревогой в голосе спросила:

– Скажи, мам, тебе не кажется, что я похожа на мужчину?

– Нет, ни капельки! С чего ты взяла?

– А у меня не квадратные плечи?

– Нет! Что за глупости!

– Просто я купила «Элль». Его все девчонки в классе читают…

– И что?

– Не надо читать «Элль». Никогда. Там все девушки такие красивые… Я никогда такой не буду.

Рот у нее был набит: она жевала уже четвертый тост.

– Я, во всяком случае, считаю, что ты красивая и у тебя вовсе не квадратные плечи.

– Ну ты-то понятно, ты моя мама. Мамы всегда считают, что их дочери красивые. Разве Анриетта тебе это не говорила?

– Вообще-то нет! Она говорила, что я некрасивая, но если очень постараться, во мне можно найти что-то интересное.

– А какая ты была маленькая?

– Да ни кожи, ни рожи, на всех зверей похожа!

– А прикольная?

– Не думаю.

– А как же получилось, что ты понравилась папе?

– Наверное, он как раз и разглядел то самое, «интересное»…

– У папы глаз-алмаз, да, мам? Он когда вернется, как ты думаешь?

– Не имею ни малейшего представления, малыш. Тебе надо делать уроки на понедельник?

Зоэ кивнула.

– Надо сделать их до того, как пойдешь в кино, а то потом голова будет другим занята.

– А можно мы вечером посмотрим вдвоем какой-нибудь фильм?

– Два фильма за один день?

– Можно посмотреть какой-нибудь шедевр, тогда будет совсем другое дело, это будет для общего развития. Я, когда вырасту, стану режиссером. Сниму фильм по «Отверженным»…

– Что это у тебя сейчас все «Отверженные» да «Отверженные»?

– По-моему, это ужасно красивая история, мам. Я прямо плачу, когда читаю про Козетту, с этим ее ведром и с куклой… А потом у них такая красивая любовь с Мариусом, и все хорошо кончается. У нее больше нет в сердце ран.

«А что делать, если любовь наносит рану в сердце, большую, как воронка от снаряда, такую огромную, что сквозь нее небо видно? – думала Жозефина, спеша на встречу с Лукой. – Кто знает, что он чувствует ко мне? Я не осмеливаюсь сказать ему: “Я вас люблю”, боюсь, что это слишком громкое слово. Я знаю, что в моем “люблю” прозвучит вопрос “А вы любите меня?”, который я тоже не решаюсь задать, боюсь, что он повернется спиной и уйдет, сунув руки в карманы. Неужели влюбленная женщина непременно должна переживать и мучиться?»

Он ждал ее у лодочной станции. Сидел на скамейке, руки в карманах, ноги вытянуты, длинный нос смотрит в землю, прядь темных волос падает на лицо. Она остановилась, приглядываясь к нему, прежде чем подойти. Беда в том, что я не могу быть легкой, свободной в любви. Мне хочется броситься любимому на шею, но боюсь его напугать, если смиренно подниму к нему лицо, молящее о поцелуе. Я люблю украдкой. Когда он поднимает на меня глаза, ловит мой взгляд, я подстраиваюсь под его настроение. В любви я становлюсь такой, какой он хочет меня видеть. Пылаю на расстоянии, а как только он приближается, сдерживаю себя. Вы ничего не знаете, Лука Джамбелли, вы считаете меня пугливой мышкой, но если бы вы прикоснулись к любви, кипящей во мне, то получили бы ожог третьей степени. Я нравлюсь себе в этой роли: веселю вас, успокаиваю, чарую, преображаюсь в нежную и терпеливую сиделку, подбираю крошки, которые вам угодно мне уделить, и делаю из них сытные бутерброды. Мы уже год встречаемся, а я знаю о вас лишь то, что вы прошептали мне тогда, в первый раз… В любви вы похожи на человека, потерявшего аппетит.

Он заметил ее. Поднялся. Поцеловал в щеку легким, почти дружеским поцелуем. Жозефина вся сжалась: поцелуй пробудил в ней смутную боль. Надо поговорить с ним – именно сегодня, расхрабрилась она вдруг, как часто бывает с очень робкими людьми. Я расскажу ему о своих несчастьях. Что это за возлюбленный, если от него надо прятать свои беды и тревоги?

– Как дела, Жозефина?

– Бывало и получше…

Давай смелей, велела себе Жозефина, будь сама собой, расскажи, как на тебя напали, расскажи про открытку.

– У меня было два кошмарных дня, – заговорил он. – Мой брат исчез в пятницу после обеда, как раз когда мы должны были встретиться в этом ресторане, который вам так нравится, а мне так совсем нет.