— Тогда — это когда? — неосторожно спросил калека.

У монашки изменилось лицо — окаменело.

— Тогда, — ответила она и замолчала, припомнив за несколько секунд все, — это тогда.

Андрей, так звали калеку, перебрался с кровати на широкий подоконник, посмотрел в открытое окно.

В голубом небе на фоне белых облаков бреющим полетом летали стрижи, в воздухе пахло скошенной вчера травой — уже сеном. По лесным аллеям — вытоптанным до земли тропинкам, бродили пенсионеры — старики и старухи, которые доживали свои оставшиеся годы в интернате для престарелых. Среди деревьев блестела река. По утрам немногие местные жители из расположенной рядом деревни ловили там рыбу для продажи в городе.

Андрей Голубев тоже жил в интернате, хотя ему было всего-навсего сорок два года. Его взяли сюда по личной просьбе военного комиссара города Любимска да еще потому, что государство его не обидело — пенсию дало хорошую, да еще потому, что никто из родных не знал, что он жив. Никто, кроме монашки Ксении — его ненаглядной Олеси Голубевой.

— Красота какая, — тихо сказал Андрей. — Так и хочется тебя по руке погладить.

— Не вижу я этой красоты, — ответила сестра Ксения, но к окну подошла. — Другое перед глазами. Плакатик тот и надпись под ним: «Любите, люди, друг друга!». Так ты поможешь мне?

Калека положил голову на плечо монашки, посмотрел на свои культи вместо ноги и одной руки.

— Жалко мне, что сам я этого сделать не могу. Боюсь я за тебя. Если что с тобой случится, я жить не буду, ты же знаешь.

Ксения тоже склонила голову.

— Ничего со мной не случится. С нами — бог, — ответила она Андрею и вспомнила, оба они вспомнили — она равнодушно, он с нехорошим предчувствием, что эта же самая фраза была написана на ремнях у фашистов во время далекой войны.

Бог, как известно, злодеям не помог.

— Когда начинаются гастроли? — спросил калека монашку.

— Через две недели.

— Ну, что ж, время есть. Успеем подготовиться.

Через три дня, похоронив любимую бабушку, Катюша Маслова вышла на работу. Первый же день принес ей одну неожиданность и одну неприятность. Неприятность касалась зарплаты — деньги опять задержались где-то в пути. Хотя какой тут путь — через дорогу. Именно там находилась бухгалтерия отдела культуры, к которому был приписан киноклуб «Современник». В штатном расписании киноклуба значился директор — фанатик кино Максим Рейн, и его помощница на полставки, она же — финансовый директор Катюша Маслова.

— Прими мои соболезнования, Катюша, — сказал ей Максим Рейн. — И собирайся в дорогу. У нас на носу вечер, посвященный творчеству великого режиссера современности Артема Басманова. Поедешь в Москву, встретишься с людьми, которые его знали, поработаешь в архиве, ну и фильм какой-нибудь его покажем.

— Максим Робертович, — попробовала отбрыкнуться от неожиданной поездки Катюша, — у нас же по плану — Серж Гейнсбур.

— Серж подождет, никуда от нас не денется, и потом, он уже давно умер.

— А при чем тут Басманов? Почему Басманов?

— Да ты что, Маслова, — возмутился Рейн. — Не любишь кино, что ли? Ты телевизор-то смотришь? — Он понизил голос, как будто сообщал Катюше страшную тайну: — Басманова неделю назад нашли в собственном загородном доме с раскроенным черепом.

— И кто ж его так, родимого? — мрачно спросила Катюша — очень уж ей не хотелось по такой жаре трястись в поезде, битком набитом дачниками и отдыхающими.

— Ты мне тут не остри, — погрозил пальцем начальник и ответил сначала довольно легкомысленно, потом — с энтузиазмом. — Да это неважно. Какой-то то ли немой, то ли глухой, то ли вообще, человек с умственными отклонениями. Для нас главное, что имя Басманова сейчас на слуху у народа, даже у такого дремучего, как тот, что проживает у нас в Любимске. Мы можем сделать на этом очень неплохие деньги. Надо только ловить момент, не опоздать. Я дам тебе координаты одного человечка в Москве — профессора ВГИКа Чепурного. Он был у нас два года назад на заседании киноклуба. Хороший мужик. Мы с ним на рыбалку вместе ездили. Думаю, он меня помнит. Поедешь к нему, он поможет подобрать тебе материал о Басманове. Понимаешь, Маслова? — прикрикнул он на Катюшу, слушавшую его с постным лицом. — Как финансовый директор, понимаешь? Ты соображаешь, что весь коллектив — и ты, и я, можем вообще остаться не у дел, потому что городу, по большому счету, наш киноклуб не нужен. Город ничего не хочет знать о настоящем французе — Серже Гейнсбуре. Городу интереснее своя, доморощенная «француженка» — Груня Лемур. Видела плакат?

Максим Робертович показал головой в угол, где валялось что-то бумажно-глянцевое, большое и красочное.

— Это я его с дверей нашего киноклуба содрал, — злорадно усмехнулся фанатик и энтузиаст кино. — Она, видишь ли, рада сообщить землякам о своем приезде. Тоже мне — Эдит Пиаф.

Катюша подошла поближе к блестящему, разорванному пополам, плакату, под неодобрительное хмыканье начальника расправила его и увидела свою бывшую одноклассницу Аньку Григорьеву.

Много лет назад, так много, что Катюше и вспоминать не хотелось, жили в городе Любимске три девушки, три неразлучные подруги: Олеся Морозова, Аня Григорьева и Катюша Маслова. Олеся и Аня были высокими красавицами — голубоглазыми брюнетками, Катюша — кем была, тем и осталась — миловидной, полноватой блондинкой. Почему дружили Олеся и Аня, окружающим было понятно, — поразительное сходство девушек распространялось не только на внешность, но и на их внутренний мир. Обе они закончили музыкальные школы по классу фортепиано, серьезно занимались бальными танцами, великолепно пели, читали одни и те же книги одних и тех же авторов, когда пришло время любить, выбрали одного парня.

Что делала в их компании тихая, как первый снег, и маленькая, как пони или конек-горбунок, Катюша, никто не понимал.

— И напрасно, — сказал бы окружающим любой психолог, рассмотрев отношения девушек изнутри, — ибо именно Катюша Маслова является связующим звеном между одинаковыми и оттого соперничающими во всем подругами, звеном, без которого долголетняя дружба Олеси и Ани не просуществовала бы и дня.

Катюша и сама понимала это, но вела себя с подругами честно — никогда не использовала свое «служебное положение» в корыстных целях. Это означало, что она никогда не передавала Олесе слов, которые говорила о ней по секрету Аня, и, наоборот, никогда не говорила Ане, что узнала о ней от Олеси. «Громоотвод», которым чувствовала себя Катюша на протяжении десяти лет, не сработал только один раз — когда великолепные во всем подруги влюбились в своего одноклассника Андрюшу Голубева.

— Так ты едешь в Москву?

Настойчивый голос фанатичного любителя и почитателя кино Максима Рейна прервал Катюшины воспоминания о дружбе и любви.

— У меня денег нет даже на хлеб, — вздохнула она, понимая, что от судьбы не уйдешь и ехать за каким-то чертом в столицу все равно придется.

Максим порылся в кармане, достал кошелек с единственной десяткой, вытянул трубочкой губы, что всегда делал, когда хотел пойти напролом или нахамить, и с криком: «Жди меня здесь», — выскочил из кабинета. Выглянув в окно, Катюша увидела, как он, не глядя по сторонам и не обращая внимания на гудки автомобилей и вопли шоферов, перебежал дорогу и скрылся в дверях бухгалтерии департамента по культуре и спорту. Через пятнадцать минут Максим вернулся, совершив подвиг. В его маленьких, но цепких, как лапки лемура, руках Катюша увидела целое состояние — свою зарплату за три месяца, материальную помощь и командировочные — всего пять тысяч рублей.

С поездом Катюше несказанно повезло. Согласно билету, ей полагалось ехать в Москву в середине плацкартного вагона, на нижней полке, по ходу движения состава.

«Только бы соседи попались хорошие, — думала она, стоя на перроне с вытянутой шеей и высоко поднятой головой, — чтоб молчаливые были и спать сразу легли».

Состав, ползущий перед ней питоном, резко остановился, и порыв теплого воздуха, выскочивший из-под его железного брюха, пошутил над Катюшей — сорвал с ее головы красную соломенную шляпку с большими полями и нелепо воткнутой желтой розой, такой же одинокой, как тот, кто ее воткнул. Катюша охнула, всплеснула руками, будто деревенская баба, у которой, пока она доила корову, тесто из квашни через край поперло, и побежала шляпку догонять. Теперь уже ветер посмеялся над маленькой, полненькой и чертовски миловидной женщинкой — покатил шляпку, похожую на красное колесико прочь с вокзала, словно хотел сказать Катюше своими порывами: «Не езди, не езди, останься дома».