«Вот тебе и бывший муж, — злорадно думала Сычиха. — Вот тебе и не живем вместе. Разводиться она, видите ли, собралась».

Сычиха в четвертый раз «отлипла» от двери, пошла посмотреть, сколько времени на большом, громко тикающем будильнике. Посмотрев, расстроилась. Ну, так и есть — сейчас из школы «оглоеды» прибегут, придется бабушке с полигона сваливать. Другое наблюдать надо будет: как бы вечно голодная молодежь не оприходовала зараз ее печенье.

— Ой, — заерзала Сычиха у дверей так же, как она это делала у телевизора. — Наверное, не досмотреть мне будет конца любовной истории, не увидеть лица молодых, не понять по их выражению, чем там дело-то у «просто Марии», тьфу, ты, просто Катюши закончилось. Помирится она со своим пентюхом или…

Додумать Сычиха не успела. Не успела также и, слава богу, осуществить свое рискованное желание выскользнуть шпионкой на лестничную площадку, подкрасться к квартире соседки и приложить к дверям правое ухо: оно лучше слышит. Пришибло бы ее внезапно распахнувшейся железной дверью, ох, пришибло бы, расплющило до инвалидности. Не успела бы крикнуть: «Козлы, кто ж так двери-то открывает? А если соседка соли пришла попросить? Компенсацию давай, Славик».

— Не-е-т, — осадила свою нереализованную прыть бабуся Клавдия Сычева, замерев у «глазка» своей накрепко закрытой входной двери в неудобной позе, от которой ее немолодое, нетренированное тело начало ныть и затекать. Но, что делать — подглядывание и подслушивание — тоже искусство. Не каждый соглядатай способен изогнуться у дверей так, будто дверной «глазок» вкрутился в тебя вместо глаза — словно ты часовых дел мастер.

— Нет, — опять предупредила себя любопытная Сычиха. — К Катькиному мужу, или кто он ей там теперь, я обращаться не стала бы, хоть и не робкого десятка старушка.

Уж больно рожа у Славика была злой, когда он, грохнув дверью о стену, выскочил от Катюши, как черт из преисподней, тряся чертовской лапой.

«По всему видать, не получилась у соседки любовь, — поняла расстроенная таким оборотом дела Сычиха и вздохнула: — О-хо-хо!»

Думы Сычихи прервал известный топот по лестнице. То «оглоеды» бежали из школы уничтожать бабушкино печенье. Клавдия Сычева, и сама большая любительница сладкого, успела отсыпать из кулька две трети сахарного печенья, купленного сегодня с пенсии, спрятать в надежном месте до того, как в дверь щедро закурлыкал звонок.

Стараясь выглядеть спокойно, потому как соседка наверняка опять подглядывает — будто это ее работа — Катюша подошла к входной двери, проверила, не слетело ли «железо» с петель, закрылась на все замки. Руки ее отчаянно тряслись, но вот это уж Сычиха вряд ли заметит. Хоть и носит имя остроглазой птицы.

«Да что ты все об окружающей среде думаешь? — спросила себя Катюша и согласилась сама с собой. — Да лучше дать волю эмоциям. Не томить их, как тигров и львов, в клетке приличий. Да и кого мне стесняться в собственной квартире. Квартира, будь она проклята», — заплакала Катюша тяжелыми слезами, которые не могли вернуть ей бабушку.

Глухо порыдав с полчасика, Катюша остановилась. Слезы облегчения не приносили, только еще больше затягивали в водоворот нежелания делать что-либо и думать. А думать Катюше надо было теперь больше, чем раньше. Как никогда, надо было думать Катюше, оставшейся в жестокой жизни одной. Ну, ладно, допустим, с бывшим мужем она кое-как разделалась. Долго не заживет у него синяк на руке от Катюшиных зубов.

— Ишь, чего надумал, — сказала бы в этом случае Катюшина бабушка, наблюдавшая встречу жены и мужа с фотографии. — Руку поднять хотел на внученьку. Да как у тебя, Славик, не отсохла рука-то?

«Может, и отсохнет еще», — мстительно улыбнулась Катюша.

Вот и стало ей смешно, вот и полегчало на время. Вспомнила она уже почти с юмором тяжелый разговор со Славиком. Но для этого ей пришлось вспомнить сначала, чем закончилась ее вторая встреча с человеком-солнышком, Родионом Раскольниковым, в Москве, около здания на Петровке. И стало ей еще легче.

— Больше вы от меня никуда не сбежите, — сказал подполковник Родион Катюше, когда поймал платочек, взял ее, как любимую девушку, за руку и, показав охраннику удостоверение, гарантирующее ему проход под арку, провел с собой и Катюшу.

Усадив ее на лавочку среди зеленых деревьев, подполковник пристроился рядом.

— Рассказывай, девушка, что с вами стряслось.

«Спец, — поняла Катюша. — Мягко переходит границу — с «вы» на «ты».

И она рассказала следователю все, вынула из сумочки пузырек из-под снотворного с отпечатками пальцев многих людей, а также стакан — подарок бабушки, который она, уходя от мужа, «отняла» у подозреваемого номер один Славика.

— Дайте слово, что не сдвинетесь с этого места полчаса, а может быть, и больше, — попросил Катюшу Родион.

— Не знаю, обрадуетесь вы или нет, — сказал он ровно через полчаса (какой обязательный). — Но вот результаты экспертизы. На пузырьке и стакане есть идентичные пальцы двух людей. Одни отпечатки, вероятно, ваши. Вторые принадлежат другому человеку, который держал и пузырек, и стакан.

— Славик? — ахнула Катюша, приняв известие близко к сердцу.

«Солнышко» нахмурилось, пожало плечами. Катюша чмокнула его в круглую, как колено под брюками, щечку. «Солнышко» просияло.

«На термометре наверняка тридцать градусов, — подумала Катюша, заметив на лбу Родиона капельки пота. — А на часах?»

Она спросила у Родиона, сколько сейчас времени, чтобы услышать его голос еще раз.

— Четыре с четвертью, — ответил Родион Раскольников (как сладко звучит его имя), и в это момент его кто-то позвал.

Он с сожалением посмотрел на Катюшу, как будто понял, что ей пора уходить, а не то она опоздает на пятичасовую электричку и Злата Артемовна снесет ей башку топором.

Ночью в поезде, после того как ей срочно пришлось убежать сначала от Родиона, а потом, совсем не запланированно, от тети Зины, Катюша представляла, как она вывалит на Славика правду, которую теперь знала наверняка: в день смерти бабушки он был, был у нее, он врал, когда говорил, что не был.

«Он и убил», — осознала наконец Катюша, и под стук колес ей стало ужасно жалко, что прекрасные черные ресницы с детскими загогулинками на концах достались негодяю.

«Это Ирка его сгубила», — попробовала оправдать мужа Катюша, потому что, какая она жена, если за человека, с которым столько лет прожила, хоть чуть-чуть не вступится.

Но сегодня Катюша не стала искать для Славика смягчающих обстоятельств его преступления. Сегодня она потребовала от мужа рассказать, как все в этой квартире в день бабушкиной смерти происходило.

— Я была на телефонной станции и выяснила, что предварительно ты позвонил бабушке, — добила Катюша мужа еще одной уликой, в дополнение к бумажному заключению московского эксперта, между прочим, с Петровки, 38.

Всегда прекрасное, как утренняя роса или первый снег, лицо Славика стало тупым и некрасивым. Он и так-то едва понимал слова, написанные в официальном заключении черным по белому, смысл которых сводился к тому, что «надо, Слава, брать ручку, бумагу, писать чистосердечное признание, а уж явку с повинной мы, милиция, тебе оформим».

«Врешь, не возьмешь», — заходил ходуном кадык, забегали в глазницах Славкиного черепа глаза — нежные, карие глаза человека, убившего другого человека, старуху.

— На телефонных станциях таких справок не дают. Я знаю это точно, — попробовал уйти в «глухую несознанку» подозреваемый, да сам себя, глупый, и выдал: — Тем более когда с сотового звонишь.

Сотового у Славика — художника, плохо разбирающегося в трех кнопках стиральной машины-автомат, не было. Сотовый был у Ирки. Славка и подругу продал.

— Может, ты и прав, муж, — последнее слово Катюша произнесла с чувством некоторого удивления. — Может, мне и не дали такую справку. А милиции, как ты думаешь, дадут? По запросу суда, как ты думаешь, дадут?

— Ко-ко-кого суда? — закудахтал Славик, только что руками-оглоблями не забил по-петушачьи, захотел до Катюши одной «оглоблей» дотянуться. — Да я тебя, — никогда не замахивался, а тут, на-ко, замахнулся, как муж на жену. Вспомнил, видать, что спали когда-то в одной кровати.