Впрочем, Кирри был благодарен Илье за всё. За то, что Илья сидел рядом по ночам, когда голова раскалывалась от боли, а хуже того - от дикого зуда в глазнице, где машина чужих растила новый глаз. Кирри впивался ногтями в собственные ладони, кусал губы в безумном желании содрать с головы пластиковые заплатки вместе с тоненькими прозрачными трубочками и металлическими волосками, идущими от машин у постели, а Илья осторожно держал его за руки и говорил с ним, еле понятно - по-лянчински, или очень понятно - по-русски. Показывал картинки, голографические проекции, повисающие в воздухе перед единственным на тот момент зрячим глазом Кирри: мир, белый, синий и голубой, невероятно огромный и круглый, как шар перекати-поля, медленно вращающийся в чёрном и безбрежном небе, проколотым мириадами холодных и острых звёздных лучей, громадные и удивительные машины, носящие чужих от звезды к звезде, чужие и человеческие города, людей и чужих в чудных одеждах, небывалых зверей и птиц, страшных водяных чудищ... "Потерпи немного, зайка. Скоро пройдёт", - Кирри Илья всегда звал Кирькой и зайкой, от него научились и другие чужие.

А зайка - зверёк из мира чужих. Большеглазый, ушастый, покрытый серым пушистым мехом. Симпатичный. Кирри невольно вспоминал своего отца, который называл его в младенчестве тушканчиком, и испытывал к Илье сильное и странное чувство почти родственной любви.

У Ильи не было своих детей. Он встречался с чужими женщинами просто так, неестественно просто, как встречаются и разлетаются, разве что, сухие травинки, несомые ветром - но ни с кем не жил вместе и дети не появлялись. А ему, наверное, хотелось, чтобы у него были дети. Может быть, поэтому он и возился с Кирри, существом, чуждым его природе - заботился, как о своём, и учил, как своего.

И понимал, пожалуй, лучше, чем другие чужие. Поэтому, когда Кирри впервые увидел в громадном зеркале собственное отражение - уже с двумя глазами, с сеткой тонких красных шрамов на лысой голове - и расплакался от радости и унижения одновременно, а прилетевшие с северных гор антропологи рассмеялись, Илья притянул его к себе и пообещал новые волосы. И не стал возражать, когда узнал, что Кирри взял куда больше одной ампулы с особой смесью, выборочно ускоряющей обменные процессы - Кирри рассказывал ему, как стыдно остаться без волос, если ты нори-оки. Что люди скажут? Волосы обстригают только подлым воришкам или ещё каким-нибудь презренным и ничтожным отщепенцам - подростку морально легче глаз потерять, чем косы.

Потом уже, когда глаза Кирри перестали слезиться от солнечного света или от свечения мониторов, Илья учил его своей работе. Кирри потрясла, очаровала эта работа! Под горами, в каменных пещерах, тьмы и тьмы лет назад жили древние предки Кирри, жалкие, ещё ничего не умевшие, зверообразные люди, которые дали начало всему человеческому роду. Механические руки с длинными чуткими пальцами извлекали из каменных могил пожелтевшие черепа; непостижимой сложности рукотворный мозг читал по мёртвым костям их давно ушедшую жизнь, воссоздавая на голографических матрицах призрачные изображения их лиц, грубых и хищных, с челюстями, выдающимися вперёд, с раздувшимися ноздрями - но разумными взглядами уже почти человеческих тёмных глаз. Кирри смотрел в глаза своих древних предков и остро чувствовал родственную близость с ними. Люди-звери были настолько же далеки от Кирри, как он сам от чужих, любому их них Кирри показался бы прекрасным богом - но он был их потомком, плотью от плоти. Мысли об этом помогали постичь порядок вещей, на котором держался мир.

Кирри учился быстро, старался быть внимательным и аккуратным, боялся сделать что-то не так, хотя точно знал, что Илья не накажет за ошибку. Открывающиеся перед ним картины жизни в давние времена так интересовали Кирри, что он отдавал работе почти всё своё время - как дома, среди людей, в родном племени, разве что работа была куда интереснее и сложнее. Чужим это нравилось. "Его ай-кью удивительно высок для дикаря", - говорила немолодая рыжая женщина, прилетавшая фотографировать выцарапанные на стенах пещер рисунки - это означало, что Кирри кажется ей умнее, чем она ожидала. Но в действительности Кирри просто сбежал в работу.

У него не было ничего, кроме работы. И не было надежды.

Иногда, в свободные часы и в добром расположении духа, Илья учил Кирри драться без ножа, используя приёмы чужих. Это было весело, так весело, что после таких игр у Кирри горели щёки, а жизнь казалась счастливее... но момента приложить новые умения не находилось. На горной станции чужих, где работали, сменяя друг друга, археологи, палеонтологи, ксеноантропологи и биологи, у Кирри не было ровесников-юношей, а девушки, обожавшие его и тискавшие при любом удобном случае, вызывали только одно желание: незаметно улизнуть раньше, чем чужая заметит его смущение, переходящее почти в злость.

Чужие женщины были чьи-то. Они трогали других точно так же, как Кирри, так же прижимались грудью, так же теребили волосы, они не собирались ничем рисковать ради любви, не понимали, как бой и метаморфоза связывают людей кровавым узлом, они были легки, как перекати-поле, им хотелось веселиться и было всё равно... Смесь влечения и гадливости заставляла Кирри превращаться в собственную тень, когда он видел чужую в хорошем настроении. Он был уже взрослый, уже давно взрослый - но инстинкт отталкивал его даже от самой привлекательной чужой женщины, которая была всего лишь половиной желанного целого.

Только однажды, осенним утром, когда пустыня остыла до хрустящего холода, в душе у Кирри вспыхнуло что-то, смутно похожее на влечение к чужому: авиетку с новыми учёными привёл молодой чужой, почти ровесник Кирри, высокий лохматый парень с синими глазами - который на мгновение показался Кирри, уставшему от одиночества, очень похожим на человека.

Кирри не стал провожать прилетевших в жилой сектор. Он поставил на песок контейнер с химикатами для обработки и консервации образцов и подошёл к авиетке, закинув копну кос за спину, чуть улыбаясь.

Чужой, что-то делавший с сенсорным блоком, повернулся к Кирри лицом.

- А, - сказал он весело, но с непонятной интонацией, - это ты - Кирька-сокровище? Ну и развели же они тут виварий! Ты им сколько тем для диссертаций подкинул, а, экспонат?

Кирри моргнул - ему будто чашку воды в лицо выплеснули.

- Я не экспонат, - сказал он тихо. - И не из вивария. Я - не животное. Я работаю с Ильёй.

- Да я понял, - чужой улыбнулся широкой яркой улыбкой. - Работаешь у Ильи белой мышкой. Классная футболка. Ты похож на девочку из глянцевого журнала. Ты больше мальчик или больше девочка, а, Кирька?

- Я не дрался, - сказал Кирри, которого кинуло в жар.

- В смысле - не знаешь? Тяжело тебе, наверное, живётся, эволюционный вывих, - тон у чужого был насмешливо сочувственный. - Эй, убери руки от оружия - я без оружия, если ты не заметил! Напрасно твой Илья тебе разрешает таскать этот стеклянный ковыряльник - с тебя же станется кого-нибудь прирезать... Ты ведь из дикого племени, да? Не из города даже?

Кирри снял ладонь с рукояти своего старого обсидианового кинжала, с которым его ничто не заставило бы расстаться, и усмехнулся. Стыд прошёл - накатила досада и злость. Он показал чужому пустые ладони - и скрестил руки на груди.

- Не беспокойся, пожалуйста, - сказал Кирри, подчёркнуто тщательно выговаривая русские слова. - Твоё мужское естество останется при тебе. Я знаю, как вы устроены. Без него ты - ноль без палочки, поэтому и паникуешь при виде простого ножа.

Теперь щёки вспыхнули у чужого. Он швырнул на сиденье авиетки анализатор, резко повернулся к Кирри, и ноздри его раздулись, как у дикого быка перед схваткой:

- Ты что, вообразил, что я тебя боюсь?! Да я боюсь случайно из тебя душу вытряхнуть - меня потом антропологи с дерьмом сожрут! Ты же у них ценный экспериментальный образец, ручной абориген! Как же Илья тебя приручил? Колбасой приманивал?

Кирри отстегнул пояс с ножнами и бросил его на песок.