Войдя в свою каюту, капитан запер за собой дверь, сел за письменный стол и достал из его потайного ящика книгу шифров. Он долго переводил строки цифр радиограммы в буквы и слова. Дойдя до конца, он с выражением досады откинулся на спинку кресла, подумал и снова наклонился над столом, читая теперь радиограмму полностью, уже не отрываясь. Вот что он прочел:

«Ответ задержан для проверки старых и получения новых материалов из Токио и Нагасаки».

Во время первой командировки, в Нагасаки, пять лет назад, Горелов прекрасно выполнил задание, за что по возвращении был награжден орденом «Знак Почета». За два года, проведенные в командировке, много работал, изредка ходил в театры, кино, музеи, буддийские храмы, знакомился с достопримечательностями страны. Часто проводил свободные часы в обществе членов советской колонии в Нагасаки и Токио.

В следующую командировку, в Токио, два года назад, встретился с Абросимовыми, отцом и дочерью, стал бывать у них все чаще. С дочерью, Анной Николаевной, часто посещал театры, первоклассные рестораны и кафе, аристократические дансинги. Жил довольно широко. Жалованье было у него немалое, однако вряд ли его хватало. В этот период времени с членами советской колонии встречался изредка. Его дядя, Николай Петрович Абросимов, – бывший царский генерал, правительством Керенского был командирован в Японию для закупок и приемки военного снаряжения. Революция 1917 года застала его там, и в Советскую Россию он не вернулся. Дочь родилась в Японии. Жена умерла десять лет назад. Живет широко, источники доходов неизвестны. Говорят, играет на бирже. Имеет большое знакомство среди японских военных. Задание второй командировки Горелов выполнил также хорошо.

Будучи третий раз в Токио, он вел примерно такой же образ жизни, часто бывал у Абросимовых. Говорили, что дочь Абросимова стала невестой Горелова, хотя огласки никакой не было. «О каких‑либо деловых или секретных взаимоотношениях Горелова с Абросимовым‑отцом подозрительных сведений не имеется».

Капитан задумчиво играл карандашом, потом бросил его на радиограмму и встал.

– Вот и изволь делать заключения, – пробормотал он и принялся ходить по комнате, заложив по привычке руки за спину.

Он ходил все быстрей и быстрей, часто останавливался и вновь возобновлял хождение.

Генерал… Да, да… Этот генерал был ему подозрителен… И тут же красавица дочь… Самая подходящая завязка, черт побери! Но как могла бы осуществляться связь? Ведь радиостанции‑то нет! Да еще дальнего действия… И все‑таки… все‑таки кто‑то как‑то сообщал о маршруте! Внимание, капитан! Будьте осторожны, капитан! Обыск? Но почему же именно у него, у Горелова? Из двадцати шести человек именно у него? А хотя бы по тому одному, что только у него одного такое подозрительное… ну, не подозрительное, пусть просто сомнительное место в биографии. Орденоносец… Обида… (Капитан почувствовал смущение, неловкость.) Ведь, в сущности, нет никаких оснований, никакого повода… Ну и что же? Лучше маленькая обида одному человеку, чем риск огромного несчастья с двадцатью шестью человеками, с подлодкой… Несчастья для всей страны! Для Родины! Для Родины несчастье!

И с сжатыми кулаками, с глазами, полными решимости, капитан направился к письменному столу.

* * *

Красный уголок был полон народу. В дальнем углу небольшой оркестр играл непрерывно. Веселье было в полном разгаре.

Младший механик Козырев и физик Сидлер, лучшие танцоры в команде, лихо отплясывали «русскую», выделывая необыкновенные па, выбрасывая такие коленца, что то и дело вызывали аплодисменты и крики восторга. Но среди этого веселья многие время от времени нетерпеливо поглядывали на дверь. И все же дверь раздвинулась неожиданно для всех, в момент, когда Сидлер, присев, завертелся волчком на одной ноге, и уже не оркестр вел танцора – сам он едва поспевал за ним. Стук двери прервал музыку, оркестр оборвал на полуноте, сразу наступила тишина.

В двери появился маленький, чернявый и вертлявый Ромейко, помощник механика. На пороге он остановился и торжественным голосом герольда возгласил:

– Честь имею представить достопочтенной публике знаменитого атлета, победителя гор, укротителя акул и других морских чудовищ, первоклассную тяговую силу, которая рвет постромки, сделанные даже из «Макроцистис перифера», коренника тройки водолазов, красу и гордость команды – могучего, непобедимого Андрея Вас…

– Будет тебе паясничать, вертушка! – добродушно прогудел из коридора хорошо знакомый всем бас, и в дверях, нагнув голову, показалась огромная фигура Скворешни. – Здравствуйте, ребята!..

Скворешня был в белом кителе с серебряными пуговицами и широких черных брюках. Лицо его было немного бледно, но длинные светлые усы, как всегда, в полном порядке, а маленькие глаза весело, может быть даже задорно, сверкали.

Не успел он появиться в двери, как оркестр грянул туш, загремели аплодисменты, послышались веселые приветствия, и пять человек выступили вперед, навстречу Скворешне, с гитарой, мандолиной и балалайками в руках.

Они выстроились перед ним и, отвешивая ему древнерусские поясные поклоны, в наступившей тишине запели старинным былинным сказом:

Ай не волна ли так на море расходилася?

Ай не сине ли море всколыхнулося?

Ай взволновался то могутный богатырь,

То советский богатырь, Андрей свет‑Васильевич.

Ой ты гой еси, водолаз старшой,

Водолаз старшой подлодки «Пионер»!

Как пошел гулять по дну моря синего!

Как взмахнешь ты правой рученькой –

Средь акульих стад переулочек!

Как тряхнешь ты левой ноженькой –

Скалы прочь летят, волны в берег бьют…

С минуту Скворешня растерянно смотрел на сказителей этой новой былины, потом смущенно взмолился:

– Да бросьте выть! У меня зубы заныли от этого. Ну что, право, заладили: богатырь! Рученька‑ноженька! Скалы прочь летят!.. И совсем не так было дело.

– И тебя там даже не было совсем! – подхватил, смеясь, Марат. – Одна клевета на бедного Андрея!

– Я не я, и кобыла не моя, и я не извозчик… Так, что ли, Андрей Васильевич? – язвил под общий смех зоолог.

– Да нет же, товарищи дорогие! – защищался Скворешня. – Ведь вы же забываете самые главные факторы. Без них никакие рученьки‑ноженьки не помогли бы мне.

Со всех сторон послышались возгласы:

– А ну, ну! Говори‑выкладывай!

– Раскрывай свои секреты!

– Да‑да! Интересно! Может быть, они и нам пригодятся.

Скворешня широко расставил ноги и начал загибать огромные пальцы:

– Во‑первых, товарищи, вы совершенно забываете закон Архимеда: каждое тело, погруженное в жидкость, теряет в своем весе столько, сколько весит жидкость в объеме, вытесненном этим телом. Какой объем был у этой гранитной скалы? Высота примерно четыре метра, длина два метра, ширина два метра – значит, ее объем – два на два на четыре, то есть шестнадцать кубометров воды, или столько же тонн воды. При удельном весе гранита два и шестьдесят пять сотых вес скалы равен: шестнадцать на два и шестьдесят пять сотых… Ну, математики, помогите!

– С округлением – сорок две тонны, – откуда‑то из угла медленно прогудел Горелов.

Скворешня с уважением посмотрел на него через головы окружающих:

– Это вы в уме так быстро подсчитали? Вот это здорово!

– Ничего не поделаешь, – усмехнулся Горелов, – профессия такая…

– Ну ладно! Значит, вес скалы сорок две тонны. Воды она вытеснила шестнадцать тонн. Значит, скала весила в воде только двадцать шесть тонн.

– Только‑то? Ну‑ну! – с ироническим восхищением произнес Матвеев.

– Пойдем дальше, – загнул Скворешня второй палец, пропуская мимо ушей иронию Матвеева – Дно у входа в грот было сильно покато кнаружи, и от этого центр тяжести скалы тоже переместился кнаружи. Это облегчило мне задачу примерно наполовину, то есть снизило вес скалы до тринадцати тонн. Учтите еще, – Скворешня загнул третий палец, – мою хорошую позицию, при которой ноги превратились в прекрасные рычаги, – это сэкономило мне еще тонны три…