– Я приношу вам рыбу, которую мне удается поймать, и все те деньги, что мне удается заработать!.. Это немного, но этого хватает на жизнь… я вам ничего не стою… Я попробовал было сделаться слесарем, чтобы зарабатывать побольше… но когда человек с самого детства привык бродяжничать, проводить время на реке или в лесу, прижиться в другом месте трудно; с этим ничего не поделаешь… такой уж мой удел… А потом, – прибавил сумрачно Марсиаль, – мне всегда было по душе жить одному на реке или в лесу… Там никто не приставал ко мне с расспросами. А всюду в других местах только и говорят о моем отце, и мне приходится отвечать, что он погиб на гильотине! Судачат о моем брате-каторжнике! О моей сестре-воровке!
– Ну а что ты говоришь о своей матери?
– Я говорю…
– Что же именно?
– Я говорю, что она умерла.
– И хорошо делаешь; я и в самом деле как умерла… Я отрекаюсь от тебя, трус! Твой брат на каторге! Твой дед и твой отец храбро кончили жизнь на эшафоте, смеясь в лицо священнику и палачу! Вместо того чтобы отомстить за них, ты дрожишь от страха!..
– Отомстить за них?
– Да, вести себя, как подобает истинному Марсиалю, плевать на нож дяди Шарло и на его красный плащ и кончить свою жизнь, как твой отец и твоя мать, как твой брат и сестра…
Хотя Марсиаль и привык к свирепой экзальтации своей матери, он не мог подавить дрожь.
Когда вдова казненного произносила последние слова, лицо ее было ужасно.
Она опять заговорила со всевозрастающей яростью:
– Да, ты трус! И не просто трус, но вдобавок и болван! Захотел быть честным!!! Честным? Но разве тебя не будут вечно презирать и гнать как сына убийцы, как брата каторжника! А ты, вместо того чтобы копить в душе месть и ненависть, ты предаешься страху! Вместо того чтобы кусать недругов, ты спасаешь свою шкуру! Когда они послали твоего отца на гильотину… ты нас бросил… трус! А ты ведь хорошо знал, что мы не можем уехать с этого острова и переселиться в город, потому что нам вслед улюлюкали, в нас швыряли камнями как в бешеных псов! О, они нам за это заплатят, понятно?! Они нам за все заплатят!!!
– Я не испугаюсь не только одного противника, но даже десятка противников, но позволять, чтобы все свистели и улюлюкали тебе вслед, потому что ты сын убийцы и брат каторжника… ну нет, на это я не согласен! Это не по мне… я предпочел уйти в леса и браконьерствовать там вместе с продавцом дичи Пьером.
– Вот и оставался бы там… в своих лесах.
– Я вернулся потому, что у меня тут одно дело с полевым сторожем, а главное – из-за детей… потому как они теперь в таком возрасте, что дурной пример может и их заставить пойти по дурной дорожке.
– А тебе-то что до этого?
– А то, что я не хочу, чтобы они стали такими же проходимцами, как Амбруаз, Николя и Тыква…
– Просто ушам своим не верю!
– А если они останутся одни со всеми вами, им не избежать общей участи. Я стал было учиться ремеслу, чтобы заработать деньги и забрать с собою детей, увезти их с этого острова… но в Париже все знают… и там я оставался сыном погибшего на гильотине… братом каторжника… Мне пришлось всякий день вступать в драки… и я в конце концов от этого устал.
– А вот быть честным ты не устал… тебе это до того нравилось!.. Вместо того чтобы собраться с духом и вернуться к нам, чтобы стать таким, какими станут дети… вопреки твоей воле… да, вопреки твоей воле… Ты думаешь увлечь их своей рыбной ловлей… но мы тут, начеку… Франсуа уже наш… почти наш… нужен подходящий случай, и он вступит в шайку…
– А я вам говорю, что нет…
– Сам убедишься, что да… уж я в таких делах разбираюсь… В его душе уже живет порок, вот только ты мешаешь… А что до Амандины, то, как только ей исполнится пятнадцать лет, она пойдет по известной дорожке… Да, в нас швыряли камнями! Да, нас гнали как бешеных псов!.. Но они еще увидят, что такое наша семья, все мы, кроме тебя, трус, ибо здесь только тебя одного нам приходится стыдиться[4].
– Очень жаль.
– А так как, оставаясь с нами, ты можешь испортиться… завтра ты отсюда уйдешь и никогда больше не появишься…
Марсиаль с удивлением посмотрел на мать; после короткого молчания он спросил:
– Вы и затеяли за ужином ссору со мной, чтобы этого добиться?
– Да, чтобы показать тебе, что тебя ожидает, если ты, против нашей воли, захочешь тут остаться. Тебя ждет ад… слышишь… сущий ад!.. Каждый день будут ссоры, тумаки, потасовки, и мы не будем одни, как сегодня вечером; нам на помощь придут друзья… ты и недели не выдержишь…
– Вы надеетесь меня запугать?
– Просто я говорю тебе, как это будет…
– Мне все равно… я остаюсь…
– Ты останешься здесь?
– Да.
– Против нашей воли?
– Против вашей воли, против воли Тыквы, против воли Николя, против воли всех прощелыг его пошиба!
– Ну знаешь… мне просто смешно.
В устах этой женщины со зловещим и свирепым лицом слова эти прозвучали устрашающе.
– Я вам повторяю, что останусь тут до тех пор, пока не найду способа зарабатывать на жизнь в другом месте, а тогда заберу отсюда детей; будь я один, мне бы долго думать не пришлось: я вернулся бы в леса; но из-за них мне понадобится время… чтобы подыскать работу, какую я ищу… А покамест я остаюсь.
– Ах, так! Ты остаешься… до тех пор, пока сможешь забрать детей?
– Вы в самую точку попали!
– Собрался забрать отсюда детей?
– Как только я им скажу: идемте со мной, они не только пойдут, но побегут за мной, уж в этом-то я ручаюсь.
Вдова пожала плечами, а потом опять заговорила:
– Слушай: я тебе только что сказала, что проживи ты хоть сотню лет, ты этой ночи не забудешь; так вот, я тебе сейчас объясню почему; но прежде повтори: ты твердо решил не уходить отсюда?
– Да, да! Тысячу раз «да»!
– Скоро ты скажешь «нет» и прибавишь: «тысячу раз «нет»!» Слушай же внимательно… Ты знаешь, чем занимается твой брат?
– Подозреваю, но знать этого не хочу…
– Так знай… он ворует…
– Тем хуже для него.
– И для тебя тоже…
– А я-то при чем?
– Он ворует по ночам, часто со взломом, а за это полагается каторга; коли его поймают, нас всех отправят туда же как укрывателей и скупщиков краденого, тебя тоже осудят; заметут всю семью, и дети окажутся на улице, там они быстро научатся ремеслу твоего отца и деда, научатся еще скорее, чем дома.
– Меня арестуют как укрывателя краденого и вашего сообщника? А на каком основании?
– Все знают, как ты живешь: браконьерствуешь на реке, бродяжничаешь, у тебя дурная слава, и живешь ты вместе с нами; кого ты убедишь, кто тебе поверит, будто ты не знал, что мы воруем и укрываем краденое?
– А я докажу, что не знал.
– Да мы сами объявим тебя своим сообщником.
– Объявите сообщником? Почему?
– В отплату за то, что ты пожелал остаться тут против нашей воли.
– Только что вы хотели запугать меня одним способом, теперь хотите добиться этого по-другому; но у вас ничего не выйдет, я докажу, что никогда не воровал. И я остаюсь.
– Ах, ты остаешься! Ну, тогда слушай дальше. Помнишь, что у нас тут происходило в прошлом году в рождественскую ночь?
– В рождественскую ночь? – переспросил Марсиаль, роясь в воспоминаниях.
– Подумай… подумай хорошенько…
– Нет, ничего я не припоминаю…
– Разве ты не помнишь, что Краснорукий привел сюда в тот вечер хорошо одетого господина, которому почему-то надо было скрываться?..
– Да, теперь я припоминаю; я ушел к себе наверх спать, а он остался с вами ужинать… Ночь он провел в доме, а на рассвете Николя отвез его в Сент-Уэн…
– А ты уверен, что Николя отвез его в Сент-Уэн?
– Вы мне сами утром так сказали.
– Стало быть, в рождественскую ночь ты был дома?
– Ну был… и что из того?
– В ту ночь… человек этот, у которого было много денег с собой, был убит в нашем доме.
– Убит?.. Здесь?..
– Сперва ограблен… потом убит и зарыт в нашем дровянике.
