— Значит, как только мы поженимся, мне не нужно будет дежурить при тебе неотступно и беречь как зеницу ока. Ты не находишь, что это облегчило бы жизнь нам обоим?

— Да, — кивнула Имоджин. А что еще она могла сказать?

— А если наш брак будет заключен в присутствии самого короля и его первых вельмож, вряд ли кому-нибудь захочется доказать, что он незаконный, не правда ли?

— Да. — Она потупилась, не в силах выдержать его насмешливый взгляд.

— И по всему выходит, что лучше всего нам пожениться завтра. Теперь ты согласна?

— Да, — выдавила из себя Имоджин, хотя все в ней протестовало против этого брака. Ее опять выставили круглой дурой.

Она подняла на него растерянный взгляд.

Он улыбнулся почти дружески и поймал прядь ее волос. Она ударила его по руке, но он не разжал пальцы, и рывок оказался весьма болезненным.

— Ой! Отпусти меня! Я еще не твоя и не обязана потакать твоим прихотям!

— Уж не хочешь ли ты сказать, — проворковал он, перебирая пушистую прядь длинными пальцами, — что к завтрашней ночи превратишься в милое и покорное создание?

Меньше всего Имоджин хотелось думать сейчас о завтрашней ночи… И особенно о том, что се ждет.

— Если я стану твоей женой, — медленно произнесла она, — то постараюсь выполнить свой долг.

— Если?.. — Это прозвучало, как удар бича.

Она заставила себя ответить на его ледяной взгляд, но в горле у нее совсем пересохло, а сердце билось, как птица в клетке.

— Мы заключили договор, Рыжик, — напомнил он ей с угрозой в голосе.

— Тогда перестань издеваться надо мной, Фицроджер, пока я не передумала!

Он отпустил ее волосы и отодвинулся. Имоджин сама не могла понять, что заставляет ее так вести себя. В этом не было смысла, а потому усугубляло ее недовольство собой. А ей и так приходилось несладко. Казалось, на сердце лежит огромный камень, из-за которого ей трудно дышать.

Его суровое лицо вдруг осветила улыбка.

— А знаешь, тебе станет гораздо легче, когда ты сможешь спорить со мной, стоя на ногах!

— Но я же все равно проиграю… ты сам так сказал!

— На войне никогда нельзя быть ни в чем уверенным. И ты, моя драгоценная невеста, обладаешь весьма опасным оружием. Но, будь я сейчас на твоем месте, я не пытался бы вставать и дал покой ногам, чтобы самой пройти к алтарю и склониться в реверансе перед королем.

— Пресвятая Дева! — испуганно воскликнула она. — Да как же мы будем принимать короля в таком разгроме?

— Не тревожься. Я уже послал в Клив за дополнительными припасами и вином и позвал на помощь слугам людей из деревни.

Не тревожься, не тревожься… Да за кого он ее принимает? За беспомощного младенца?

— Это должна была сделать я!

— И не надоело тебе спорить из-за всякой ерунды, Имоджин? — воскликнул он с досадой. — У меня нет ни малейшего желания занять место эконома в Кэррисфорде. Больше того, если тебе захочется, можешь заправлять всем хозяйством не только здесь, но и в Кливе. Я буду только рад. Но сейчас ты прикована к постели. И потому перестань пререкаться.

— Ты мог хотя бы посоветоваться со мной, — пробормотала она, чувствуя, что снова попала впросак.

— Я просто позволил распоряжаться всеми делами твоему сенешалю. Он показался мне толковым малым.

— Как, Сивард вернулся? — Имоджин сначала обрадовалась, а потом помрачнела. Никто не потрудился сказать ей об этом, да и сам Сивард не счел нужным с ней поздороваться.

— Он был слишком занят, — пояснил Фицроджер. В ответ на ее ошарашенный взгляд он добавил: — Все твои мысли написаны у тебя на лице, Рыжик.

Имоджин запустила в него подушкой.

Он ловко поймал ее на лету.

— Стало быть, ты не хочешь, чтобы я отнес тебя в зал?

— Совершенно верно! — выпалила она. — А еще я подумываю, не стоит ли мне носить маску!

— Очень мудро. Я, например, никогда не расстаюсь со своей. — Он кинул подушку на кровать и вышел.

А Имоджин задумалась над его словами.

«Не расстаюсь с маской». Что он хотел этим сказать? А вдруг под маской кроется тот молодой, добрый человек, в которого он превратился во время их поцелуя? Она крепко прижала подушку к груди. Если она выйдет за графа Ланкастера, то никогда этого не узнает. Впрочем, она уже смирилась с тем, что никогда не станет женой графа.

Она станет женой Бастарда Фицроджера, хотя от одного его вида ее мороз по коже подирает. А может, именно поэтому она и хочет выйти за него?

Сколько ему лет? Поначалу Фицроджер показался ей человеком без возраста, но теперь она решила, что он старше лет на десять.

Вернулась Марта и с каким-то пришибленным видом поставила перед ней поднос с едой.

— Хозяин сказал, что вы будете обедать здесь.

— Он прав, — кивнула она. — Завтра мне понадобятся все силы, чтобы предстать перед королем.

— И перед алтарем, — подхватила служанка с лукавой усмешкой. — А я-то боялась, что вы выйдете за одного из этих полоумных старых олухов, с которыми вечно носился ваш батюшка. А вы положили глаз на самого молодого да пригожего. Уж он-то знает, что такое настоящая страсть, помяните мое слово.

— Марта, не забывай, с кем говоришь! — прикрикнула на нее Имоджин, чувствуя, как пылает ее лицо.

Служанка надулась и замолчала. Имоджин пришлось напомнить себе, что перед ней не вышколенная камеристка, а всего лишь простая ткачиха, возвысившаяся до положения личной служанки леди Кэррисфорд. И пройдет немало времени, прежде чем она обзаведется настоящими слугами. Кстати, стоит подумать о том, кто мог бы занять место Дженин — конечно, после соответствующей выучки.

А что до ее дорогой тети Констанс — ее не заменит никто…

Пригожий?.. Она не спеша жевала говядину, приправленную розмарином, и обдумывала слова Марты.

Можно ли назвать страстью то странное возбуждение, которое она испытывала, когда он ее целовал? Всю жизнь отец Вулфган предостерегал ее от греховных страстей и похоти. И когда она вспомнила Дженин, его предостережения обрели зловещий, глубокий смысл, хотя капеллан вел речь всего лишь о необходимости избегать соблазнов. Но что же соблазнительного могло быть в этом жестоком насилии?

Отец Вулфган говорил, что похоть — прямая дорога в ад. Наверное, соблазн испытывают мужчины, а женщины вынуждены терпеть и страдать. Но Имоджин вовсе не страдала, когда ее целовал Фицроджер.

По крайней мере в тот раз.

— Марта, — проговорила она, — отец Вулфган не вернулся в Кэррисфорд?

— Только этого старого ворона тут и не хватает, — проворчала Марта себе под нос, но осеклась под надменным взглядом молодой хозяйки. — Нет, леди. Хозяин… лорд Фицроджер вытолкал его взашей.

— А я приказала его вернуть. Ведь должен хоть кто-то помолиться на могилах моей тетки и остальных погибших?

— Так за их души уже помолился брат Патрик.

Имоджин внезапно поняла, что в руках у нее оказалось сильнейшее оружие, и произнесла со злорадной улыбкой:

— Марта, ступай к лорду Фицроджеру и скажи, что нас должен повенчать только сам отец Вулфган!

— Леди… — От ужаса глаза у Марты полезли на лоб.

— Ступай! — велела Имоджин.

Марта нехотя поплелась к двери. Ее недовольное ворчание еще долго доносилось с лестницы.

Имоджин ждала, что с минуты на минуту сюда явится сам Фицроджер с новым запасом ехидных шуток и издевательств, и от волнения у нее пропал аппетит. Она едва заставила себя доесть обед, но Фицроджер так и не появился. Уже вечером, в сумерках, к ней приковылял отец Вулфган.

— Дщерь моя! — провозгласил он. — Ты оказалась в когтях диавола!

— Но зато я больше не боюсь Уорбрика, — возразила Имоджин. В присутствии этого человека она всегда казалась себе маленькой, беспомощной девочкой.

— Ты спаслась от одного диавола только для того, чтобы угодить в когти к другому! Отбрось же его, отринь немедленно, дитя мое!

— Это вы о лорде Фицроджере?

— Он несет смерть и разрушение на нашу землю! — загремел священник. — Он не колеблясь льет чужую кровь. Он — коготь на руке диаволовой, он — семя его, отравившее землю, на которую упало!