То ли оттого, что ее голова билась о пол на протяжении тридцати метров, то ли от толчков, но жизнь на мгновение возвращается к Анне, и она пытается понять, что происходит.
Ее мозг, как обезумевший радар – направление, тщетно пытается определить смысл происходящего, но ничего не поделаешь: находясь буквально под анестезией от полученных ударов, она потеряла способность понять, что же столь неожиданно произошло с ней. Тело ее измучено болью, невозможно двинуть ни единым мускулом.
Вид Анниного тела, лежащего в луже крови у входа в магазин, производит положительный эффект: темп событий нарастает.
В магазине только хозяйка и ученица – шестнадцатилетняя худышка, в чем только душа держится, со старушечьей кичкой на голове, которую она соорудила, чтобы стать хоть немного представительнее. При виде вооруженных мужчин в капюшонах она понимает, что это ограбление, у нее тут же по-рыбьи открывается рот – этакая загипнотизированная, пассивная жертва, готовая к закланию. Колени у нее подгибаются, она хватается за прилавок. Тут ей в лицо упирается дуло винтовки, и она начинает медленно, как суфле, оседать. Все последующие минуты она будет прислушиваться к ритму собственного сердца и со сплетенными на голове пальцами ждать, что на нее вот-вот посыплются удары.
Хозяйка же магазина так и не сможет прийти в себя после того, как на ее глазах по полу за ногу протащат безжизненное Аннино тело: юбка высоко задралась, широкая кровавая полоса остается на плитах… Хозяйка пытается что-то сказать, но слова застревают у нее в горле. Тот налетчик, что повыше ростом, остается у входа наблюдать за тем, что происходит снаружи, другой же, пониже, наведя на нее винтовку, делает несколько шагов в ее сторону. Ствол упирается хозяйке в живот на уровне желудка. К ее горлу подступает тошнота. Он не произносит ни слова, да это и ни к чему, женщина начинает действовать на автопилоте. Она неловко отключает систему сигнализации, ищет ключи от витрин, но у нее оказывается неполный комплект, нужно сходить за ними в служебное помещение. Сделав первые шаги, она замечает, что описалась. Рука у нее дрожит, когда она передает грабителям всю связку ключей. Никогда, ни при каких обстоятельствах она не признается в том, что тогда шептала налетчику: «Только не убивайте меня…» За двадцать секунд своего существования она в тот момент отдала бы весь мир. Теперь же она, не ожидая команды, укладывается на пол, руки на затылке, и потом будет слышно только ее лихорадочное бормотание – слова молитв.
Учитывая грубость нападавших, остается невыясненным, могут ли молитвы, даже страстные, принести существенную пользу. Впрочем, какая разница, налетчики не теряют времени даром, открывают все витрины и сгребают их содержимое в большие брезентовые мешки.
Ограбление прекрасно организовано и длится не более четырех минут. Время выбрано очень точно, роли распределены профессионально: пока один опустошает прилавки, второй – человек решительный и крепкий, – расставив ноги, следит за тем, что происходит в магазине, с одной стороны, и за галереей – с другой.
Камера видеонаблюдения в магазине покажет, как первый налетчик открывает витрины, и прилавки, и ящики и сгребает их содержимое. В поле видимости второй камеры попадает вход в магазин и небольшая часть торговой галереи. На ней-то и видно распростертое в проходе Аннино тело.
С какого-то момента все в организации ограбления идет наперекосяк. С того момента, как видеокамера фиксирует, что Анна начинает двигаться. Едва заметно, скорее рефлекторно. Камиль даже сначала засомневался, не поверил своим глазам, но да, никаких сомнений, тело двигается… Анна очень медленно поворачивает голову – вправо, влево. Камилю хорошо известно это движение: днем, когда Анне хочется расслабиться, она начинает поигрывать своими шейными позвонками и мускулами шеи, говоря о «стерно-клеидомастедектомии». Камилю даже неизвестно, существует ли такая. Ясно, что на этот раз в ее движениях ничто не напоминает о спокойствии и свободе релаксации. Анна лежит на боку, подвернув под себя правую ногу, упирающуюся коленом ей в грудь, левая нога вытянута, верхняя часть тела развернута в другую сторону: она как будто хочет перевернуться, из-под задранной юбки видны белые трусы. Лицо залито кровью.
И вовсе она не лежит, ее там бросили.
В начале ограбления мужчина, стоящий недалеко от Анны, изредка на нее поглядывал, но, поскольку она не двигалась, он сосредоточился на происходящем в галерее. Анна перестала его интересовать, он поворачивается к ней спиной и даже не замечает струйку крови возле каблука своего правого сапога.
Анна же с трудом выплывает из кошмара и пытается осмыслить происходящее. Когда она поднимает голову, на пленке мелькает ее лицо. Смотреть на это невозможно.
При виде душераздирающего зрелища Камиль теряет самообладание, дважды изображение проходит перед ним, стоп, отмотка назад: он даже не может узнать это чужое лицо. Это не Анна. Где сияние ее кожи, смеющиеся глаза? Они на окровавленном раздутом лице кажутся в два раза больше и совсем перестали быть похожи на глаза.
Камиль вцепляется пальцами в край стола, слезы застыли в глазах: прямо в объектив камеры на него смотрит Анна, она чуть поворачивается к нему, будто хочет заговорить, попросить о помощи, так ему сейчас кажется, и это причиняет острую боль. Представьте себе страдания кого-то из ваших родственников, представьте, как он умирает, и вы тут же покрываетесь холодным потом, а теперь чуть измените перспективу и представьте, как он, не в силах вынести боль и ужас, зовет вас на помощь. И вам захочется умереть. Камиль перед монитором оказывается именно в такой ситуации: он бессилен что бы то ни было изменить, он может только смотреть эту пленку, а все уже давно кончено…
Это невыносимо, буквально невыносимо.
Он еще десятки раз будет ее пересматривать.
Анна же будет вести себя так, будто вокруг нее ничего не существует.
Налетчик снова будет вставать над ней, и снова дуло его винтовки будет нацелено ей в затылок, и снова она будет делать то, что делала. Это удивительный рефлекс выживания, даже если при виде всего происходящего, заснятого на пленку, все будет, скорее, походить на самоубийство: в ее положении, метрах в двух от вооруженного человека, который несколькими минутами ранее уже показал, что готов совершенно хладнокровно пустить ей в голову пулю, Анна старается сделать то, что никому бы и в голову не пришло. Она будет пытаться подняться на ноги. Совершенно не думая о последствиях. Она будет пытаться бежать. Анна, конечно, женщина решительная, но тут – идти с голыми руками против винтовки, это уж чересчур.
То, что произойдет далее, не более чем механический результат подобного развития событий: схлестнутся две противоположно заряженные энергии. Сложное стечение обстоятельств. С небольшой поправкой: одна из этих энергий поддерживается двенадцатым калибром. Естественно, подобная поправка помогает одержать верх. Но Анне не под силу оценить расстановку сил, хладнокровно рассчитать шансы, она ведет себя так, будто она одна. Собирает оставшиеся у нее жизненные силы и – на пленке видно, как их у нее мало, – подтягивает ногу, опирается на руки. Движения даются ей с трудом, ладони скользят в ее собственной крови, выпрямиться ей не удается, она пытается еще раз – все происходит так медленно, что начинает походить на галлюцинацию. Тело не подчиняется ей, почти слышно, как она тяжело дышит, ее хочется поддержать, помочь ей встать на ноги.
У Камиля возникло желание молить ее ничего не делать. Даже повернись тот тип минутой раньше, в том состоянии опьянения, помутнения рассудка, в котором находилась Анна, она смогла бы продвинуться вперед лишь на три метра, прежде чем первый винтовочный выстрел не рассек ее практически надвое. Но Камиль смотрит эту пленку через много часов после случившегося, и все, что он думает теперь, не имеет никакого значения, слишком поздно.
Анна действует совершенно безрассудно, это из области решений в состоянии чистого существования, не подчиняющегося никакой логике. На пленке это видно совершенно отчетливо: в ее упрямстве есть только желание выжить. Она как будто не женщина, находящаяся под угрозой смерти, когда выстрел в любую минуту может ее настигнуть. Она, скорее, похожа на пьянчужку, пытающуюся в конце вечеринки собрать свою сумочку, в которую вцепилась в самом начале и которая теперь тянется за ней, купаясь в ее крови, – эта пьянчужка, еле держась на ногах, ищет выход на улицу, чтобы вернуться домой. Можно подумать, что она борется с собственным помутненным сознанием, а не с винтовкой двенадцатого калибра.
