Тошнило не от того, что произошло, не потому, что ему понравилось. А от самого себя, от своей говнистости. От того, что Катерина в больнице и придется к ней ездить, выражать сочувствие, хотя хотелось тихих вечеров под телевизором или с пивом. Ну или Ростика. Голого и наглого.

На работе сложилось удачно: достаточно было сделать для Натальи Николаевны печальное лицо и туманно намекнуть на то, что у жены проблемы. Курица раскудахталась и отпустила с богом. И всучила еще с собой какие-то конфеты. Олесь швырнул коробку в затрапезную мусорку возле метро.

Дома, сверяясь с СМСкой Кати, он быстро собрал все вещи, выжрал банку пива и поехал в больницу.

Катька выглядела испуганной, а врач сыпал умными словами и постоянно повторял, что это не страшно. Олесь держал жену за руку и пытался понять, что такое "пузырный занос". Словосочетание казалось смешным, но Катерине было страшно, и он решил, что придет домой и в инете все выяснит, чтобы в следующий раз ее утешить.

Врач намекнул, что лечение дорогое, что хорошие лекарства стоят денег, обследования бесплатны только номинально, и за все придется платить.

Олесь сказал, что найдет деньги, и в тот момент искренне в это верил.

Он ушел из больницы с сильным желанием убить себя – даже не за то, что жалел жену только по инерции. А за то, что сейчас надо подкинуться и найти эти сраные сто тысяч или больше. Найти, словно они валяются на дороге, словно он каждый день их находит, словно портмоне не застегивается от купюр.

И Олесь знал, что никогда не убьет себя, потому что Катька останется одна, потому что он хочет прижаться к Ростику и услышать его стон – снова. Потому что страшно умирать до одури и неизвестно, что будет, если закрыть глаза.

Во дворе он встретил Гошу, тот как раз припарковал свой сверкающий джип и заходил в подъезд, они столкнулись в дверях.

Тот посмотрел с брезгливостью, и Олесь, кивнув, нашел в себе силы выдавить:

— Извини.

— За что? — обернулся Георгий.

— За Михалыча. Он перегибает палку, я не... я не считаю, что... короче, я не гомофоб.

— Да? — хмыкнул тот недоверчиво.

— Я... я сам тоже. Можем поговорить?

Гоша открыл двери квартиры и отошел в сторону:

— Заходи, попьем кофе. Пиво не предлагаю, потому что вообще не люблю алкоголь. Это с вами так вышло.

— А я бы выпил, — пожал плечами Олесь. – Нажрался бы в хлам. Извини…

Он прошел в студию и ненадолго отвлекся, рассматривая стены и высокий потолок в два этажа. Это было Зазеркалье, неведомая страна, которую Олесь раньше видел только по телевизору. Пахло дорогим: кожаной мебелью, духами и одеколонами, а городской шум остался за дверью.

Комната была огромной и занимала почти всю площадь квартиры. У стен стояли какие-то большие штуки, по всей видимости, лампы, в углу высилась гора одежды и каких-то ярких тряпок, а напротив невысокого подиума стоял длинный кожаный диван красного цвета во всю стену.

— Тут только небольшая кухня, комната для визажа и санузел, остальное пространство — студия, — Гоша махнул рукой в сторону высоких окон без занавесок, — я свет увидел и понял, что сниму за любые деньги. Другой такой студии в Москве нет.

— А тебе нужна такая большая?

— Ну, не сказать, что нужна, — он сел на диван и придвинул журнальный столик поближе, — просто здесь очень хорошо. И воздуха много.

— А, — качнул головой Олесь, усаживаясь на другом краю дивана. – Хорошо тут.

Он посмотрел на журнальный столик, заваленный многочисленными журналами, и подцепил один. Полистал для приличия.

— Я тебе налью, — сказал Георгий, поднимаясь. – Что будешь?

Он что-то промычал — дескать, все выпью. И, пока хозяин гремел стаканами и хлопал дверцей холодильника, успел бросить журнал обратно и достать сигареты.

— А, ладно, кури, — махнул рукой Гоша и включил кондиционер, Олесину мечту, на продув. — У меня есть джин, ты его пьешь?

Олесь в жизни джин не пробовал и кивнул. Ему было все равно, что пить, хоть «Тройной».

Гоша поставил на стол бутылку, бокал, притащил стакан с минералкой, сел рядом и подвинул ему пепельницу.

— Что у тебя стряслось?

— Ты мне скажи сначала… Ты же правду Михалычу сказал? Спасибо, — он взял стакан и сразу сделал большой глоток.

Напиток приятно освежил истерзанное сигаретами горло, на языке полопались пузырьки, и Олесь шумно вздохнул.

— Не за что. Что я сказал?

— Про то, что ты…

Он избегал смотреть на Гошу и чувствовал себя глупо.

— Да, я гей. А я правильно расслышал твои слова о том, что ты... тоже?

— Хрен знает, — он вымученно улыбнулся. – Сегодня мне отсосал мальчишка. И мне понравилось.

Гоша кашлянул и снова встал.

— Я себе тоже минералки налью. Вообще-то я себе и налил, но раз ты умираешь от жажды… И, пожалуй, нарушу собственное правило не курить в студии, — вытащил свои модные сигареты и закурил. «Zippo» в его пальцах смотрелась так же органично, как на Олесином безымянном толстое обручальное кольцо.

Вернулся Гоша минуту спустя, волосы вокруг лица были мокрыми — видимо, на кухне умылся. Олесь удивился — зачем бы? Неужели нервничает?

Георгий сел рядом, вытянув ноги, и спросил неуверенно:

— Ты... ты же женат, вроде бы?

Олесь криво усмехнулся и сделал еще один глоток. Напиток был крепким и как-то хорошо расслаблял.

— Женат, в том-то и дело. Ты прости, я к тебе в друзья не набиваюсь. Но Михалычу я рассказать такое не смогу.

Он затушил сигарету, долго и ожесточенно сминая ее в пепельнице.

— Это пиздец. Мне понравилось. А потом жена позвонила и сказала, что в больнице. А я не побежал к ней, нет. Я остался и лапал его в той же кабинке. И чувствовал себя так, словно только что начал жить. Ему семнадцать лет, представляешь? А я понял сегодня, что совсем не люблю Катю. Вообще. Мне он нравится, мне его хочется трогать, везде. Целовать. И трахать. Обязательно. Я это в красках вижу…

Так запутанно и очень быстро он рассказал Гоше почти все и запнулся только на случае в парке.

Георгий внимательно слушал, ни единым жестом не выдавая своих чувств по поводу услышанного, а когда Олесь по третьему разу повторил, как его тошнит от собственных мыслей — кивнул.

— Тебя тошнит от себя самого, потому что тебе это нравится? Ты считаешь свои желания настолько отвратительными?

Олесь мотнул головой и снова закурил.

— Я должен быть нормальным. Должен чувствовать. Должен знать, что я чувствую. Я сегодня шел к офису и думал о том, что мне не жалко жену, которая в больнице. Я урод, понимаешь? Потому что вместо того, чтобы думать о жене, я думал об этом мальчике!

Олесь сгорбился, поставив локти на колени.

— Вот это ненормально. Хотеть – нормально. А быть ублюдком, которому все равно – ненормально.

— У меня такого не было, — сказал Гоша после долгой паузы. — Я не знаю, что посоветовать.

— А как у тебя было?

— Я еще в школе понял, а у меня сосед был стриптизером в гей-клубе, все бабульки плевались. Я к нему сходил, он мне и рассказал. И познакомил кое с кем. Мы до сих пор дружим, видимся иногда. Он теперь известный певец, ты его наверняка знаешь. Фамилию называть не буду, — сказал Гоша и улыбнулся. — Меня не тошнило, я всегда был жадным до удовольствий, и если мне хорошо — я этим наслаждаюсь... А что с женой?

— Думали, ребенок. А оказалось… какая пузырчатая… пузыристая… счас… — он полез в карман, куда сунул листок с бесконечным списком лекарств и суммой на лечение, подчеркнутой трижды. – "Пузырный занос". Они говорят, нужна операция. В общем, хреново дело.

— Сколько? — спросил Гоша.

— Сто тысяч.

— Долларов?

Олесь фыркнул, когда понял, что тот спрашивает серьезно.

— Нет, рублей! Можно и бесплатно, но доктор сказал, что лучше купить лекарства.

— Врач.

— А?

— Он врач, а не доктор, — сказал Гоша, вставая. Молча вышел в кухню, а вернулся с пачкой долларов. — Вот, держи.

— Не надо, — сказал Олесь и даже привстал. – Это много, я не смогу сразу отдать.